Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году Страница 64

Барбета вздохнула свободней.

— Если из-за них хоть один волос упадет с твоей головы, солоно им придется. Я отомщу! — сказала она.

— Эх, пропала к еде охота! — печально воскликнул Налей-Жбан.

Жена пододвинула ему второй жбан, но он даже не взглянул на сидр. Две крупных слезы скатились по щекам Барбеты, оставив влажный след в морщинах ее увядшего лица.

— Слушай, жена, завтра утром надо набрать хворосту на горе Святого Сульпиция, насупротив церкви Святого Леонарда, и зажечь там костер. Это условный знак: Молодец зовет ректора из прихода святого Георгия, чтобы старик пришел отслужить для него мессу.

— Так он, значит, пойдет в Фужер?

— Да, к своей красотке. Из-за этого придется мне нынче немало побегать! Видно, он хочет жениться на ней и увезти ее тайком: он велел мне нанять лошадей и быть с ними на дороге к Сен-Мало.

Усталый Налей-Жбан прилег отдохнуть на несколько часов, а затем снова пустился в путь. На следующее утро он вернулся, старательно выполнив все поручения маркиза. Узнав, что Крадись-по-Земле и Хватай-Каравай не появлялись в доме, он рассеял опасения жены, и она, немного успокоившись, отправилась на гору Св. Сульпиция, где накануне приготовила на округлой вершине против церкви Св. Леонарда несколько вязанок заиндевевшего хвороста. Она вела за руку своего мальчугана, — он нес в разбитом деревянном башмаке тлеющие угли. Лишь только Барбета с сыном скрылись за сараем, Налей-Жбан услышал, как два человека перепрыгнули через последние из всей длинной анфилады полевые ворота, и в довольно густом тумане стали смутно вырисовываться их угловатые силуэты.

«Это Хватай-Каравай и Крадись-по-Земле!» — подумал он и вдруг вздрогнул: в маленьком дворике появились угрюмые лица обоих шуанов, затененные потрепанными широкополыми шляпами, похожие на те загадочные картинки, которые граверы иногда создают из штрихов пейзажа.

— Здравствуй, Налей-Жбан! — хмуро сказал Крадись-по-Земле.

— Здравствуйте, господин Крадись-по-Земле! — смиренно ответил муж Барбеты, — Не желаете ли зайти в дом распить жбан-другой сидра? У меня есть холодные лепешки и только что сбитое масло.

— От этого не отказываются, — ответил двоюродному брату Хватай-Каравай.

Шуаны вошли. Такое начало, казалось, не предвещало ничего страшного; хозяин поспешно направился к бочке, нацедил три жбана сидра, а тем временем Крадись-по-Земле и Хватай-Каравай, усевшись по сторонам длинного стола на лоснящихся скамьях, разрезали на куски лепешки и намазали их желтоватым свежим маслом, из которого под ножом брызгали капельки молока. Налей-Жбан поставил перед гостями полные жбаны сидра с шапкой пены, и трое шуанов принялись есть; но время от времени хозяин дома, торопливо утоляя жажду, бросал искоса взгляды на Крадись-по-Земле.

— Дай-ка мне твой рожок, — сказал Крадись-по-Земле Хватай-Караваю.

С силой вытряхнув на ладонь несколько понюшек, шуан сосредоточенно втянул табак в нос — обычная подготовка бретонца перед каким-нибудь важным делом.

— Холодно что-то, — сказал Хватай-Каравай, вставая из-за стола, и пошел закрыть верхнюю часть двери.

Тусклый свет туманного дня проникал теперь только через маленькое окошечко, слабо освещая лишь стол и две скамьи, но огонь отбрасывал в комнату красноватые отблески. В эту минуту хозяин, второй раз наполнив жбаны, поставил их перед гостями, но оба они отказались пить, сбросили свои широкополые шляпы и вдруг приняли торжественный вид. От их жестов и от взглядов, которыми они обменялись, Налей-Жбан затрепетал, ему показалось, что кровь выступила из-под красных шерстяных колпаков на их головах.

— Принеси нам топор, — сказал Крадись-по-Земле.

— Топор, сударь? Зачем вам топор?

— Полно, брат, ты и сам отлично знаешь, зачем, — сказал Хватай-Каравай, пряча в карман рожок, который вернул ему Крадись-по-Земле. — Ты приговорен.

Оба шуана разом поднялись и схватились за карабины.

— Господин Крадись-по-Земле, я ничего не говорил про Молодца...

— Сказано тебе: принеси топор, — ответил шуан.

Несчастный Налей-Жбан натолкнулся на грубую деревянную кровать своего мальчугана, и на пол упали и покатились три монеты по сто су. Хватай-Каравай подобрал их.

— Ого! Синие-то заплатили тебе новыми деньгами! — воскликнул Крадись-по-Земле.

— Истинную правду отвечу, вот перед образом святого Лавра скажу: я ничего, как есть ничего не говорил. Барбета приняла контршуанов за молодцов из прихода святого Георгия — вот и все.

— Зачем говоришь с женой о делах? — грубо возразил Крадись-по-Земле.

— Брат, да мы и не просим тебя объяснять, а просим топор. Ты приговорен.

По знаку сотоварища Хватай-Каравай помог ему схватить жертву. Очутившись в руках обоих шуанов, Налей-Жбан сразу обессилел и, упав на колени, в отчаянии протянул руки к своим палачам:

— Друзья мои, братец дорогой, что же вы делаете? Что будет с моим парнишкой?

— Я позабочусь о нем, — сказал Крадись-по-Земле.

— Товарищи милые, — снова заговорил Налей-Жбан, весь побелев, — я же не могу так вот сразу умереть. Неужто вы дадите мне умереть без покаяния? Вы имеете право лишить меня жизни, но нет у вас такого права, чтобы лишить меня вечного блаженства.

— Это верно, — сказал Крадись-по-Земле и поглядел на Хватай-Каравая.

Оба шуана с минуту стояли в большом затруднении, не зная, как разрешить этот вопрос совести. Налей-Жбан прислушивался к малейшему шуму ветра, как будто все еще хранил какую-то надежду. Услышав равномерный стук падающих капель, он машинально взглянул на бочку с сидром и печально вздохнул. Вдруг Хватай-Каравай схватил приговоренного за руку и повел его в угол.

— Исповедуйся мне, я все перескажу священнику истинной церкви, и он даст тебе отпущение грехов, а ежели наложит епитимью, я выполню ее за тебя.

Налей-Жбан получил, таким образом, некоторую отсрочку, но, перебирая свои многочисленные прегрешения и обстоятельства, при которых они были совершены, в конце концов все же исчерпал этот длинный перечень.

— Эх, беда, — сказал он в заключение, — Брат, скажу тебе напоследок как на духу, богом клянусь, я могу только в одном себя упрекнуть: иной раз я мошенничал лишку, чтобы сдобрить сухой хлеб маслом, а про Молодца ничего я не говорил... беру свидетелем святого Лавра, вон он — над очагом стоит... Нет, братцы, друзья дорогие, я не предатель!

— Ну, ладно, брат, вставай! Ты об этом обо всем столкуешься с господом богом, когда время придет.

— Дайте же мне хоть словечко сказать на прощание Барбе...

— Довольно, — прервал его Крадись-по-Земле. — Если хочешь, чтобы тебя не поминали злом больше, чем следует, веди себя как бретонец и не хнычь перед смертью.

Шуаны снова схватили его, положили на скамью, и он уже больше не выказывал никаких признаков сопротивления, только судорожно вздрагивал в инстинктивном животном страхе; наконец он издал несколько глухих стонов, и разом их оборвал тяжелый стук топора. Голова отлетела с одного удара. Крадись-по-Земле поднял ее за волосы, вышел за порог, поискал взглядом и нашел на грубом наличнике двери большой гвоздь, намотал на него прядь волос, за которую держал эту окровавленную голову, и, даже не потрудившись закрыть ей глаза, повесил ее у входа в лачугу. Оба шуана, не торопясь, вымыли руки в большой глиняной миске, наполненной водою, надели шляпы, взяли карабины и, перепрыгнув через бревно, пошли по тропинке, насвистывая мотив «Баллады о капитане». В конце поля Хватай-Каравай затянул хриплым голосом куплеты, наугад выхватив их из этой наивной песни, и ветер далеко разнес ее простую, сельскую мелодию:

Приехав в порт известный[37],Там белый шелк чудесныйЕй капитан купил.

В другом порту богатомНаряд, расшитый златом,Он милой подарил.

Такой красой блистала,Что ей салютовалаФлотилия не раз.

Шуаны отходили все дальше, мелодия становилась все более смутной, но тишина полей была так глубока, что обрывки мотива достигли слуха Барбеты, которая в это время возвращалась домой, держа за руку своего мальчугана. Ни одна крестьянка не может равнодушно слышать эту песню, столь любимую на западе Франции, и Барбета невольно начала напевать первые куплеты баллады:

— Пришла пора, красавица,Нам на войну отправиться,Настал отъезда час.

— Пусть вы лихой вояка,Но дочь свою, однако,Растил я не для вас.

С возлюбленным в позореНе жить ей ни на море,Ни на земле у нас.

— Оставь-ка, дочь, надежды! —Сорвав с нее одежды,Отец в седой прибой

Несчастную бросает,Но друг ее спасаетИз бездны из морской.

— Пришла пора, красавица,Нам на войну отправиться,Настал отъезда час.Приехав в порт известныйи т. д.

Мурлыча слова баллады, с которых начал Хватай-Каравай, Барбета уже вошла в свой двор, но тут язык ее оцепенел, она замерла на месте, и дикий, тотчас подавленный вопль вырвался из ее широко раскрытого рта.