Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 64

— Если вы думаете, что это только мечта, и не верите, что рабочие могут добиться всего этого своими собственными руками, то я могу сообщить вам: рабочие уже добились этого в самом большом государстве мира — в России, которая занимает одну шестую часть земли и где живет сто шестьдесят пять национальностей, а ведь лишь немногие из них находились на более высоком культурном уровне, чем мы.

Закончив свою речь, оратор предложил сделать перерыв и попросил тех, кто не заинтересован в создании профсоюза, покинуть зал. Не успел он произнести эту фразу, как поднялся сильнейший шум. Все заговорили разом. Кричали, что-то доказывали друг другу — одни ратовали за капитализм, другие — против, раздавались авторитетные голоса, утверждавшие, что создавать союзы из преступников и воров — чистейшая диктатура. Настаивали на открытии дискуссии, нужен ли такой союз вообще. Хвала богу, люди здесь еще не опустились до положения покорных рабов, чтобы так легко поддаться насилию большевизма и предоставить прихвостню Кристофера Турфдаля возможность лишить народ свободы действий, дарованной законом от 1851 года — или, бог его знает, в каком это было году, — тем более что здесь, на собрании, присутствуют видные умы с довольно полным карманом. Пока сторонники большевизма совещались между собой, кому из них следует дать отпор всем этим крикунам, а председатель приходского совета откашливался и прочищал горло, с места поднялся человек, видимо не уяснивший себе, что собрание достигло самого драматического момента. Он поднялся лишь потому, что один маленький вопрос смущал его христианскую совесть: среди хаоса и шума его дрожащий, старческий голос прозвучал совершенно неожиданно. — Я хотел спросить докладчика об одной незначительной вещи, которая меня очень интересует. Я знаю докладчика еще с давних пор, когда он был мальчонкой, ростом не больше кнутовища, а я тогда был кадетом в Армии спасения. Теперь ты стал ученым, побывал за границей, и я хочу спросить тебя об одной вещи. Скажи мне, правда ли, что Кристофер Турфдаль держит разную тварь, завезенную из России? Вот на этот вопрос я хотел бы получить ответ. Я уверен, что и другие не прочь знать правду. Об этом у нас в местечке ходит много слухов. Вот и все, что я хотел спросить.

Но как всегда, когда Гудмундур Йоунссон задавал вопросы, каждый думал о своем, и никто не удосужился выслушать его. Одни были слишком умны, другие слишком зажиточны, чтобы снизойти до ответа ему. Даже сам король, который был королем всех, и тот не ответил на его письмо. Вместо того чтобы ответить Гудмундуру Йоунссону и осветить этот интереснейший вопрос, волновавший все местечко последние шесть месяцев, председатель призвал аудиторию к тишине и порядку, так как известный гениальный поэт, учитель Йоун Йоунссон, собирался выступить с речью.

И хотя зал не утихомирился, несмотря на внушительное приказание председателя, школьный учитель все же поднялся с места. Худой, серьезный, с большими усами, в очках и с огромным подвижным кадыком, он принялся читать свою речь, написанную убористым почерком.

— Как известно, хевдинги и викинги, не смирившиеся с насилием короля Харальда, бежали сюда из Норвегии и основали наше государство. Они так любили свободу, что пожертвовали ради нее своей, родиной. Им пришлось жить в тяжелых условиях. Несмотря на все трудности, они создали здесь цветущее государство, доказав тем самым, на что способен свободный и независимый человек. Это научило всех добрых исландцев понимать и предвидеть, как может сложиться судьба народа, если он потеряет свою независимость и попадет в ярмо самодержавия.

— Кто не может помолчать — пусть убирается отсюда! — закричал управляющий.

Первый докладчик сидел, прислонившись к стене, и слушал с недоверчивой и насмешливой улыбкой. Школьный учитель продолжал чтение. Изложив в общих чертах историю Исландии, он пошел в наступление на основные положения программы социалистов.

— Основное положение в программе социалистов заключается в национализации средств производства и ограничении личных свобод. Если им удастся осуществить свою теорию на практике, то это неизбежно приведет к беспримерной в истории тирании и монопольному владычеству, чего не может потерпеть ни один свободомыслящий человек, И поверьте мне, мы вернемся к порядкам, царившим когда-то в этой стране, когда бедного крестьянина Хоульмфастура выпороли плетьми у позорного столба лишь за то, что он продал несколько рыбешек не в том торговом районе, где это было предписано хозяевами монополии.

— Долой монополию Йохана Богесена! — закричал кто-то из зала. Подрядчик внимательно осматривал зал, пытаясь опознать смутьяна, но напрасно.

— Долой прихвостней капитализма!

— Нужно, чтобы индивид имел полную возможность свободно выбирать, чтобы он имел право направлять свои усилия, как ему угодно, в соответствии со своими убеждениями и взглядами. Только так он может остаться свободным человеком — свободным и ответственным за свои поступки…

— Довольно!..

Это был Арнальдур Бьернссон. Он поднялся с места, сделал несколько шагов вперед, подобно учителю в классе, и призвал всех к порядку.

— Тем, кто не хочет вступать в профсоюз, предлагаем покинуть зал.

— Долой! Долой! — раздалось со всех сторон. Хор молодых толосов был настолько силен, что было невозможно расслышать свой собственный голос. Чтение речи прекратилось. Школьный учитель, глубоко возмущенный, направился к двери, сопровождаемый эпитетами «осел», «идиот». И кто же, как не бывшие ученики, величали его так. Вот вам благодарность на старости лет за все годы труда.

Но тут встал Свейн Паулссон. Он откашлялся, прочистил горло. Вероятно, он решил поднять боевое знамя, оброненное его товарищем, хотя был убежден, что поражение школьного учителя не случайно. На что можно было рассчитывать после такой сухой, скучной речи? И, позабыв свою робость, Свейн Паулссон начал говорить. Среди криков и шиканья аудитории, когда каждый призывал своего соседа замолчать, удавалось разобрать отдельные слова оратора, а подчас и целые фразы.

— Частная инициатива, — кричал он, — свобода торговли — основной закон. Жизнь. Счастье. Религия. Россия, рабство, голод, большевизм; слуг господних распинают на крестах и сжигают. Женщинами — сестрами, невестами, дочерьми, — как скотом, владеют все; десять миллионов детей. Известный ученый в столице. Кто этот молодой человек? Он священник? Или судья? Нет, он не ученый и не поэт. Где его предприимчивость? Рассудительность, бережливость, короче говоря, его активная предприимчивость. Предприимчивость, говорю я. Предприимчивость. Не гасить горящее пламя, а помогать ему гореть ясным и ровным светом. Ясным и ровным. Йохан Богесен, я и остальные. Прогресс — правильный путь. Вовсе не то, чтобы все имели всё или никто не имел ничего; важно, чтобы каждый имел возможность нажить капитал. Частная инициатива может всех сделать богатыми. Я начал с пустяка, с небольшого огородишка. Я брил и стриг людей, делал для них седла и сбрую, бубенчики, упряжь. Потом стал торговать кофе и пивом в бутылках. Выписал двух свиней из Дании. У человека может появиться сто идей в голове, тысяча идей, и тот, у которого есть идеи, тот достигнет благополучия. Вспомните, что сделал Йохан Богесен для этого местечка. Не забывайте, какой пример подал нам этот благородный, великодушный человек, это он помог, нам пережить самые трудные времена.

— Шш… Шш…

Раздался такой взрыв шума и шиканья, что уже нельзя было разобрать ни единого слова. И председателю приходского совета пришлось удалиться так же бесславно, как и предыдущему оратору. На сей раз поднялась девушка с коротко подстриженными волосами, широкоплечая, в исландском свитере, и спросила сильным, правда не совсем мелодичным голосом:

— Арнальдур, могу я поговорить с тобой?

Арнальдур сделал жест, приказывающий аудитории прекратить шум. И шум тотчас же прекратился. По всему было видно, что он у них на правах генерала. Стоило ему только поднять руку и улыбнуться дьявольской улыбкой, подобно злодею приключенческого романа, и тотчас же наступала тишина. Эта девушка была необычна. Пожалуй, что-то особенное было в строении ее голосовых связок — возможно, тут требовалось тщательное медицинское обследование. К тому же она пренебрежительно относилась к произношению и поэтому, возможно, представляла известный интерес для лингвистов. Она имела обыкновение проглатывать гласные. Ее внешность производила противоречивое впечатление на тех, кто встречался с нею. С одной стороны, это была крепкая, здоровая женщина, и в то же время в ней было что-то ребяческое. Порой она казалась очень мечтательной и при этом была слишком земной и реальной, крепко связанной с действительностью. Было в ее облике что-то озорное, легкомысленное, в то же время нельзя себе представить более целомудренной, далекой от кокетства натуры. И хотя своей внешностью и одеждой она резко отличалась от остальных женщин, вряд ли существовал когда-либо более совершенный женский тип, чем она, Все другие женщины рядом с ней бледнели.