Ханс Фаллада - Маленький человек, что же дальше? Страница 65

— Так, значит, это была лучшая сцена. А почему лучшая? — жадно расспрашивает актер.

— Потому что… как бы вам сказать… Только не смейтесь, пожалуйста, — мне казалось, это все про нас. Понимаете ли, нам, людям маленьким, не очень-то сладко сейчас приходится, порою кажется, что все вокруг насмехаются над нами, сама жизнь, понимаете? И чувствуешь себя таким маленьким…

— Голос народа! — говорит актер. — Во всяком случае, для меня невероятная честь, господин… простите, как вас зовут?

— Пиннеберг.

— Словом, голос народа, Пиннеберг. Ну хорошо, а теперь перейдем к суровой прозе жизни и выберем костюм. Мне уже показывали у вас в костюмерной, но это все мура. Давайте посмотрим здесь…

И они смотрят. Полчаса, час роются они в вещах, горы громоздятся на горы, никогда еще Пиннеберг не был так счастлив, что он продавец.

— Очень хорошо, — время от времени бормочет Шлютер. Он на редкость терпелив в примерке, он влезает уже в пятнадцатую пару брюк, но ему все мало, подавай ему шестнадцатую.

— Очень хорошо, Пиннеберг, — бормочет он про себя.

Наконец они у финиша, наконец они присмотрели и примерили все, что только может подойти молодому человеку с Аккерштрассе. Пиннеберг блаженствует. Пиннеберг надеется, что, может быть, господин Шлютер возьмет еще что-нибудь, кроме хорошего костюма, — быть может, коричнево-красное пальто в косую лиловую клетку. Затаив дыхание, Пиннеберг спрашивает:

— Итак, что прикажете вам выписать, господин Шлютер? Актер Шлютер удивленно поднимает брови.

— Выписать? Да, видите ли, мне хотелось только посмотреть.

Покупать я, само собой, ничего не собираюсь. Но вы не огорчайтесь. Вам пришлось немножко попотеть, понимаю. Я пришлю вам билеты на ближайшую премьеру. У вас есть невеста? Я пришлю вам два билета.

— Господин Шлютер, — негромко и торопливо говорит Пиннеберг. — Пожалуйста, прошу вас, купите что-нибудь! Ведь у вас столько денег, вы так много зарабатываете, прошу вас, купите! Если вы уйдете, ничего не купив, виноват буду я, меня уволят.

— Странный вы человек, — говорит актер. — Чего ради я буду покупать? Ради вас? Но мне-то никто ничего даром не дает!

— Господин Шлютер! — говорит Пиннеберг, уже погромче. — Я видел вас в кино, вы играли его, этого бедного маленького человека. Вы знаете, каково нам приходится. Ведь у меня тоже жена и ребенок. Ребенок еще совсем маленький, он такой веселенький, а если меня уволят…

— Господи боже! — говорит господин Шлютер. — Да ведь это ваши личные дела. Не покупать же мне костюмы, которые я не могу носить, для того только, чтобы ваш ребенок веселился.

— Господин Шлютер! — умоляет Пиннеберг. — Сделайте это ради меня. Я занимался с вами целый час. Купите хотя бы один костюм. Чистый шевиот, очень ноский, вы будете довольны…

— Ну, знаете, пора бы, кажется, и перестать! — говорит господин Шлютер. — Вся эта комедия начинает мне надоедать.

— Господин Шлютер! — просит Пиннеберг и кладет свою руку на руку актера, который хочет уйти. — Фирма назначает нам норму, мы должны наторговать на определенную сумму, иначе нас увольняют. У меня недобор в пятьсот марок. Пожалуйста, ну, пожалуйста, купите что-нибудь. Вы же знаете, каково нам приходится! Вы же играли все это!

Актер отводит руку продавца от своей руки.

— Послушайте, юноша, — очень громко говорит он. — Не смейте меня трогать. Плевать я хотел на все, что вы мне тут нарассказали.

Внезапно из-за вешалки для пальто выскакивает господин Иенеке — да, конечно, он поспешает к ним.

— Прошу прощения! Я — заведующий отделом.

— Артист Франц Шлютер…

Господин Иенеке склоняется в поклоне.

— …Странные у вас продавцы. Готовы изнасиловать человека, лишь бы сбыть товар с рук. Вот он утверждает, что к этому вынуждаете его вы. Следовало бы написать об этом в газетах, ведь это форменное вымогательство…

— Он совсем никудышный продавец, — отвечает господин Иенеке. — Его уже много раз предупреждали. Весьма сожалею, что вы попали как раз к нему. Теперь мы его уволим, он не может работать у нас.

— В этом нет никакой необходимости, я этого вовсе не требую. Правда, он пытался удержать меня…

— Он пытался удержать вас? Господин Пиннеберг, немедленно отправляйтесь в отдел личного состава и заберите свои документы… А что касается болтовни относительно норм, господин Шлютер, — все это ложь. Только два часа назад я сказал ему: не удастся, так не удастся, ничего страшного. Он просто ни на что не способен. Приношу свои извинения, господин Шлютер.

Пиннеберг стоит и смотрит им вслед, стоит и смотрит.

Все, все кончено.

эпилог

ВСЕ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ.

Ничего не кончено: жизнь идет своим чередом. Все идет своим чередом. Ноябрь, год спустя: четырнадцать месяцев прошло с тех пор, как Пиннеберг уже не работает у Манделя. Хмурый, холодный, сырой ноябрь — хорошо, у кого крыша не течет. У них крыша не течет — это заслуга Пиннеберга, месяц назад он заново просмолил ее.

Сейчас Пиннеберг проснулся, стрелки на светящемся циферблате будильника показывают без четверти пять. Пиннеберг слушает, как хлещет и барабанит по крыше осенний дождь. «Не пропускает, — думает он. — Хорошо заделал. Не пропускает. Теперь нам хоть дождь не страшен».

Успокоившись, он хочет перевернуться на другой бок и снова заснуть, но тут ему приходит в голову, что проснулся он от какого-то шума: скрипнула садовая калитка. Стало быть, сейчас постучится Кримна! Пиннеберг касается руки жены, которая лежит рядом с ним на узкой железной кровати, и пробует осторожно разбудить ее, но она все-таки вздрагивает.

— Что случилось?

Овечка больше не знает радостных пробуждений, как прежде; раз ее будят раньше времени, значит, что-то неладно. Пиннеберг слышит в темноте ее прерывистое дыхание.

— Что случилось?

— Тише! — шепчет он. — Разбудишь Малыша. Еще нет пяти.

— Так что же случилось? — снова спрашивает Овечка, и в голосе ее слышится нетерпение.

— Кримна пришел, — шепчет Пиннеберг. — Может, мне все же пойти с ним?

— Нет! Нет! Нет! — горячо протестует Овечка. — Это решено раз и навсегда, слышишь? Нет! Что угодно, только не воровство. Я этого не хочу…

— Но ведь…— пробует возразить Пиннеберг. Стук в дверь.

— Пиннеберг! — зовет кто-то. — Идешь с нами, Пиннеберг? Пиннеберг вскакивает с постели и с минуту нерешительно стоит на месте.

— Ну так как же?.. — спрашивает он и прислушивается.

— Пиннеберг! Друг! Бродяга! — доносится снаружи. Ощупью, впотьмах, Пиннеберг пробирается на террасу — в окне виднеется темный силуэт.

— Наконец-то! Ты идешь или не идешь?

— Я бы пошел, — кричит Пиннеберг через дверь, — вот только…

— Значит, не идешь?

— Пойми, Кримна, я бы пошел, но вот жена… Сам знаешь, женщины…

— Значит, не идешь! — орет Кримна. — Нет так нет, пойдем без тебя!

Пиннеберг глядит ему вслед. Нескладная фигура Кримны темнеет на светлеющем небе. Потом снова скрипит калитка, и Кримну поглощает ночь.

Пиннеберг вздыхает. Он озяб, это не годится — стоять здесь в одной рубашке. Но он стоит и тупо смотрит в окно. Из комнаты доносится голос Малыша:

— Пап-пап! Мам-мам!

Пиннеберг на цыпочках пробирается в комнату.

— Маленькому надо бай-бай, — говорит он. — Маленькому надо еще немножко бай-бай.

Ребенок глубоко вздыхает, и отец слышит, как он поудобнее устраивается в постельке.

— Куку, — чуть слышно шепчет он. — Куку… Пиннеберг принимается искать в темноте резиновую куклу. Засыпая, Малыш всегда держит ее в руке. Пиннеберг находит куклу.

— На, Малыш, вот твоя кукла. Держи крепче. А теперь бай-бай, маленький!

Ребенок сопит, блаженно, счастливо, сейчас он заснет.

Пиннеберг тоже ложится; он весь закоченел и старается не касаться Овечки, чтобы не потревожить ее.

Он лежит, но заснуть не может, да теперь, пожалуй, и не стоит засыпать. В голову лезет всякая всячина. Сильно ли озлился Кримна, что он не пошел с ним на «дровозаготовки», и сильно ли он может навредить ему, Пиннебергу, в поселке. Потом: откуда взять денег на брикеты, раз у них теперь не будет дров. Потом сегодня надо съездить в Берлин, сегодня выдают пособие. Потом надо зайти к Путбрезе, отдать ему еще шесть марок. Деньги Путбрезе не нужны, он все равно их пропьет — с ума сойти, на что люди тратят деньги, которые так нужны другим. Потом Пиннеберг вспоминает, что и Гейльбуту надо отдать десять марок — вот и все пособие по безработице. На что жить и отапливаться следующую неделю — одному богу известно, а может, неизвестно и ему…

Так идет из недели в неделю, из месяца в месяц… Самое безотрадное то, что так будет тянуться вечно. Неужели была такая минута, когда он думал, что все кончено? Хуже всего то, что так тянется дальше, тянется и тянется… и конца этому не видать.