Кальман Миксат - Черный город Страница 65

— Как же быть? — задумчиво проговорил медник. — Жаль мне эту славную девчурку.

— Давайте сложимся в их пользу, — предложил красивый купец. — Я даю от себя один талер.

— Не думаю, что складчина им поможет, — вмешался Фабрициус. — Когда надвигается гроза, а путник попал в густой лес, то ему безразлично, четыре у него форинта в кармане или больше. Мы — христиане, и у нас нет иного выхода, как взять несчастных с собой, по крайней мере, до ближайшей деревни, где они могут найти себе приют.

— Я возражаю! — грубо выкрикнул псаломщик. — Повозка и без того битком набита, даже numerus clauses [Предельное число (лат.)] превышено. Нечего нам изображать из себя добряков, молодой человек! И так все время кому-нибудь приходится плестись пешком. Какой же дурак будет теперь еще и из-за этой девчонки путешествовать на своих на двоих?

— Хорошо, этим дураком буду я, — отвечал Фабрициус.

— Гм, — пробормотала госпожа Вильнер. — Видать, понравилась кошечка.

Розалия подняла на Фабрициуса полный благодарности взгляд и лишь тогда увидела, что он очень красив. На сердце у нее стало удивительно тепло. Теперь ей не страшен был никто на свете.

Все посмотрели на Клебе, но тот только пожал плечами.

— Порядок есть порядок! Если все пожелают…

— Давайте проголосуем! — настаивал добрый купец.

— Я — против! — упорствовал псаломщик.

— Будьте же благоразумны, — урезонивал его купец, протягивая ему кисет с табаком. — Нужно и о душе своей подумать.

С возмущением оттолкнув кисет, псаломщик заявил:

— Ничем нельзя меня подкупить. Если уж я к чему приложу…

Тогда купец достал свою фляжку, прикрепленную ремнем к борту возка, и протянул ее псаломщику.

— Вот лучше к чему приложитесь! Сразу почерпнете из нее любовь к ближнему.

Псаломщик улыбнулся и, чтобы убедиться, можно пи что-нибудь почерпнуть из фляжки, встряхнул ее разок-другой. Внутри заплескалось.

— Есть! — воскликнул он и, приникнув губами к горлышку, не отрывался от него до тех пор, пока не опорожнил всю флягу. Сколько глотков нектара христианской любви набралось в ней, можно было только догадываться по движению его кадыка.

— Ну, что теперь скажете? — спросил купец.

— Скажу, что хорошо.

— Да я не о вине! Я насчет девушки. Поможем ей?

— Я и говорю: хорошо!

Папаша Клебе, заправившись щепоткой нюхательного табачка, пустился рассуждать вслух:

— Девочка, пожалуй, уместилась бы в возке, и я готов взять ее. Но, увы, это невозможно. И, значит, спор ваш — пустая болтовня! Девочке нельзя уехать отсюда, пока не вернулся ее дядюшка! А его мы, и в самом деле, не можем взять с собой. А если бы даже и могли, все равно его здесь нет… — Клебе опять зарядил нос щепоткой табака и стал от этого еще сообразительнее. — Дядюшку пришлось бы дожидаться бог знает сколько времени. А какой в этом смысл, когда надвигается гроза и всякое живое существо спешит найти себе хоть какое-нибудь пристанище? Но если бы мы и могли взять с собой ее дядюшку, окажись он здесь, а над нашей головой не собирались бы тучи, то все равно — разве согласился бы он бросить на дороге свою тележку? Нет! Значит, ничего мы не можем для них сделать. Душа моя скорбит и сострадает, но разум говорит ей: "Молчи!"

— Правильно! Поехали! — крикнула повитуха кучеру Тропко.

Рассуждения Клебе быстро переубедили путешественников. Теперь уже и медник, и купец говорили: "Что правда, то правда. Молиторис тут ничего не может поделать…"

— По местам! — приказал Клебе. Розалия взглянула на Фабрициуса.

— Подумайте еще, дядя Клебе, — сказал студент смиренным голосом. — Прошу вас!

— Я уже все обдумал. Трогаемся. Садитесь.

Кучер взмахнул кнутом. В этот миг несколько тяжелых дождевых капель упали на рогожную кровлю возка.

Тогда Фабрициус вскинул голову и уже резким, строгим тоном произнес:

— В таком случае я приказываю вам, Клебе: стойте здесь с вашим экипажем и ждите, пока не получите от меня другого указания! Понятно?

Пассажиры переглянулись. Боже! Неужели студент рехнулся? Не иначе как эта маленькая коварная колдунья успела лишить его рассудка!

Папаша Клебе рассмеялся.

— Кошке своей приказывай, а не мне! — проворчал он, сокрушенно покачав головой. — Вы только посмотрите на него, люди добрые!

Однако Фабрициус достал из кармана бумагу и протянул ее Клебе.

— Прочтите, сударь.

Старик Клебе заглянул в грамоту, пробежал ее своими серыми глазками, быстро перевернул на другую сторону, а затем принялся читать сначала, уже более внимательно. Прочтя, он аккуратно сложил бумагу трубочкой, возвратил ее Фабрициусу и, приподняв шляпу, торжественно произнес:

— Слушаюсь и повинуюсь! Ваш покорный слуга по гроб жизни!

А грамота гласила вот что: "Именем императора предъявитель сего Антал Фабрициус, избранный сенатором города Лёче, объявляется совершеннолетним и может немедленно приступить к исполнению своих обязанностей. Всем гражданам предлагается подчиняться распоряжениям сенатора Фабрициуса".

И псаломщик, и ученая повитуха с удивлением взирали на укрощенного господина Клебе, до сих пор державшего себя в молиторисе настоящим диктатором.

— Уж не чародей ли этот господин Фабрициус? — насмешливо заметила госпожа Вильнер. — Больно быстро вы сложили перед ним оружие!

Но папаша Клебе все еще не мог опомниться от изумления!

— Если бы чародей, так это бы еще полбеды. Чародей повелевает ветрами да тучами, а этот юноша — целым городом. Перед вами ни больше, ни меньше как его благородие господин Фабрициус, сенатор города Лёче!

— Кто это мог вам сказать такую несусветную чепуху? — расхохоталась повитуха.

— Не кто иной, как его величество император Римской империи Леопольд.

Госпожа Вильнер побледнела, испуганно вперила взгляд в глаза псаломщика, которые словно хотели сказать: "Вот когда мы с вами, сударыня, промахнулись!"

Новость привела всех в волнение: на лице Розалии отобразилось своего рода торжество, медник разинул рот от изумления, — так поразило его удивительное свойство государственной власти, которая несколькими строчками грамоты может наделить тщедушного человечка такой огромной силой, что он способен сокрушить вся и всех.

А папаша Клебе самодовольно потирал рукой свой двойной подбородок, словно теребил какую-нибудь ткань, желая определить ее качество.

— Гм, гм! — произнес он в заключение. — Странно, что вы, господин сенатор, вот уж третий день едете с нами и до сих пор даже и не намекнули, кто вы такой. А ведь знай мы это, мы бы избавили вас от многих неприятностей!

Фабрициус скромно улыбнулся.

— Не было в этом необходимости, папаша Клебе. За проезд я уплатил наравне со всеми — значит, и прав у меня не больше, чем у остальных. Да и не желаю я для себя особых удобств. Какое дело «Молиторису» сенатор я или нет? Но когда я увидел, что пассажиры молиториса, которых по многим основаниям можно считать лёченцами, а также и сама ваша фирма собираются бесчеловечно обойтись с людьми, нуждающимися в помощи, я без всякого колебания вступился за честь своего города и стукнул оземь своим новеньким сенаторским жезлом. Мы должны дождаться, пока вернется сопровождающий барышню родственник. Этого требует приличие.

— Как вам будет угодно, господин сенатор!

— Кстати, вон он и сам. Взгляните, барышня, это — он?

— Да, он, — подтвердила Розалия. — И, как видно, ничего он не добился.

Господин Клебе спрыгнул с повозки и приложил ладонь козырьком ко лбу.

— Быть мне кошкой, если это не Гашпар Кендель или сам сатана в его обличье!

И Кендель тоже узнал господина Клебе.

— Эгей, хе! — еще издали закричал он. — Старик Клебе! Ну, хоть разок будет и мне от тебя польза, старина!

Запыхавшийся, раскрасневшийся Кендель, размахивая своим посохом, сбежал по склону холма. Купец смущенно спросил:

— Уж не знаменитый ли это господин Кендель из города Белы?

— Он самый!

Купец захохотал так, что живот у него заколыхался от смеха, а глаза наполнились слезами.

— А я-то собирался для него шапку по кругу пустить! Это для богатейшего-то человека в целом мире! Теперь если у нас в Корпоне прослышат о моем милосердии, то даже грудные младенцы будут смеяться надо мной. Я для него подаяние собрать хотел! Смотрите не проговоритесь ему, не то я со стыда убегу в лес и спрячусь.

Папаша Кендель подошел и по-приятельски пожал руку Клебе.

— Вот, милый мой, ограбили меня! Проклятые разбойники угнали двух моих коняшек. Что прикажешь делать? А тут еще девочка, дорогая сестричка, у меня на шее. Над головой туча, и ночь уже близится. Хуже не придумаешь! Одна надежда была — на осла. Ведь так говорится: "Коль нету под рукой коня, сойдет и ослик для меня". И как же я обрадовался, увидев тебя. Скажи на милость, — говорю я себе, — мой старый друг Клебе!