Антуан-Франсуа Прево - История одной гречанки Страница 7

Мне задавали бесчисленные вопросы, на которые я отказывалась отвечать, и вот в конце концов толпа расступилась, давая дорогу какому-то человеку, который, проезжая мимо базара, пожелал узнать, что именно привлекло сюда такое множество народа. Ему объяснили причину всеобщего возбуждения, и он подошел, чтобы удовлетворить свое любопытство. Хотя почтительность, с какой все относились к нему, и побуждала меня обходиться с ним благосклоннее, я все же согласилась отвечать на его вопросы лишь после того, как узнала от него самого, что он домоправитель паши Шерибера. Я справилась у него также и о личных свойствах его господина. Он ответил, что хозяин его был пашою в Египте и обладает несметными богатствами. Тогда я шепнула ему на ухо, что если, по его мнению, я могу понравиться паше, то он премного обяжет меня, представив своему господину. Мне не пришлось его упрашивать; от тут же взял меня за руку и повел к экипажу, из которого вылез, чтобы подойти ко мне. До слуха моего донеслись и сетования людей, которые поняли, что я от них ускользаю, и различные толки об этом происшествии, казавшемся всем на редкость загадочным.

По дороге домоправитель паши просил меня объяснить, каковы мои намерения и почему юная гречанка, как можно судить по моему платью, оказалась брошенной на произвол судьбы. Я сочинила историю, не лишенную правдоподобия, но в ней сказывалась моя наивность, из коей он мог заключить, что из услуги, которую он собирается оказать своему господину, он может извлечь выгоду и для самого себя. Я так радовалась выпавшей мне удаче, что упустила из виду свои интересы и думала только том, как бы выразить признательность людям, готовым приютить меня. Я охотно согласилась выполнить просьбу домоправителя и подтвердить, будто он купил меня на рынке. Взамен он обещал оказывать мне всевозможные услуги и помочь занять первое место среди невольниц паши; он заранее объяснил, как я должна вести себя, чтобы ему понравиться. И действительно, сообщив паше о моем прибытии, он постарался, чтобы мне оказали весьма милостивый прием, который сразу же убедил меня в том, что ожидания мои оправдываются. Меня поместили в одном из покоев, великолепие которых вам знакомо. Мне предоставили множество рабов для услуг. Некоторое время я провела в одиночестве; мне давали всяческие наставления с целью подготовить меня к тому, что мне суждено: в первые дни, когда я наслаждалась, видя, что исполняется малейшее мое желание, что к моим услугам все, что может мне понравиться, и даже прихоти мои немедленно удовлетворяются, — я упивалась счастьем, какое только можно себе представить. Радости моей не было границ, когда, недели две спустя, паша пожаловал ко мне и сказал, что считает меня самой привлекательной из своих женщин и что он распорядился, чтобы ко всем его прежним щедротам добавили еще множество разных подарков, — так что обилие их порою даже превышало мои желания. А что касается его притязаний, то они, ввиду его преклонного возраста, были весьма умеренны. Однако он приходил ко мне по нескольку раз в день. Свойственная мне живость, веселое настроение, сказывавшееся во всех моих движениях, явно забавляли его. Так длилось месяца два, и то была, пожалуй, самая счастливая пора моей жизни. Но я мало-помалу привыкала ко всему, что могло удовлетворить мои желания. Я перестала сознавать свое счастье, потому что ничто уже не радовало меня. Я перестала наслаждаться тем, что малейшие мои прихоти сразу же исполняются, и мне уже не приходится отдавать никаких распоряжений. Роскошь моих покоев, обилие и великолепие драгоценностей, пышность нарядов — все это уже не воспринималось мною, как прежде. То и дело, тяготясь сама собою, я обращалась к окружающим меня вещам: «Дайте мне счастье!» — говорила я золоту и алмазам. Но все вокруг было бесчувственным и безгласным. Я решила, что меня подтачивает какой-то неведомый недуг. Я сказала об этом паше, а он и сам заметил во мне перемену. Он подумал, что тоска моя — от одиночества, в котором я провожу часть дня, хотя он и нанял для меня учителя рисования, потому что я сказала ему о своей склонности к этому виду искусства. Он предложил мне перейти в общие женские хоромы, куда до сих пор не помещал меня лишь потому, что хотел выделить среди остальных. Новизна того, что я там увидела, несколько оживила меня. Я с удовольствием участвовала в общих развлечениях и плясках и надеялась, что раз нам суждена общая участь, то найдется нечто общее и в наших склонностях и привычках. Но хотя женщины всячески старались сблизиться со мной, мне сразу же стали противны их повадки. Интересы у них оказались самые мелочные, отнюдь не соответствующие тому, к чему меня смутно влекло и чего я желала, еще не изведав. Я прожила в такой среде около четырех месяцев, не принимая никакого участия в том, что там творилось, была верна своим обязанностям, избегала обидеть кого бы то ни было, и подруги любили меня даже больше, чем мне того хотелось. Паша по-прежнему пестовал свой сераль, однако его пристрастие ко мне заметно ослабевало. В первое время мне это было очень обидно, но, словно вместе с настроением изменились и мои помыслы, теперь я сносила его охлаждение совершенно равнодушно. Порою я ловила себя на том, что погружаюсь в какие-то смутные мечты, в которых не могу себе самой дать отчета. Мне казалось, что чувства мои глубже моих познаний и что душа жаждет такого счастья, о котором я не имею ни малейшего представления. Как и в дни, проведенные в одиночестве, я недоумевала, почему же я несчастлива, хотя и получила все, чего мне хотелось для счастья. Я задавалась вопросом, нет ли в доме, где сосредоточены все сокровища и богатства, такой радости, которой я еще не вкусила, не может ли совершиться тут перемена, которая развеяла бы мою постоянную тревогу. Вы застали меня за рисованием; все развлечения, на которые я так рассчитывала, свелись теперь к этому занятию. Да и от него я подолгу отвлекалась, сама не зная почему.

В таком состоянии я и пребывала, когда паша распахнул перед вами двери своего сераля. Этой милости он не удостаивал никого, поэтому я с нетерпением ждала, к чему она приведет. Он велел нам плясать. Я исполнила его распоряжение в каком-то необыкновенном приливе мечтательности и самозабвения. Но я так разволновалась, что после танца сразу же вернулась на свое место. Не помню, чем я была занята, когда вы подошли ко мне. Вы задали мне несколько вопросов, и в ответах моих, вероятно, сказывалось сильное смущение. Но ваша благородная, рассудительная речь сразу же увлекла меня. Такое впечатление мог бы произвести лишь приятный, доселе еще не слышанный мною инструмент. Ничто никогда еще так полно не согласовалось с собственными моими мыслями. Это чувство еще усилилось, когда, говоря о счастливой жизни ваших соотечественниц, вы разъяснили мне, от чего зависит их счастье и что для этого делают мужчины. Основы добродетели, чести и благопристойности, которые стали мне понятны без особых объяснений, сразу же были усвоены мною и утвердились в моем сознании, словно всегда были мне близки. Я с жадностью внимала всему, что вы говорили, развивая эту тему. Я не прерывала вас вопросами, ибо все ваши слова сразу же находили отклик в моем сердце. Шерибер подошел и нарушил нашу приятную беседу, но я сохранила ее в памяти всю до последнего слова и, едва вы удалились, стала припоминать ее в мельчайших подробностях. Все в ней было мне невыразимо дорого. Я беспрестанно размышляла о том, что вы сказали; днем и ночью лишь этим я и была занята. Есть, значит, страны, где можно найти счастье не только в богатстве и удаче! Есть мужчины, которые ценят в женщинах не одну лишь красоту! Там женщины могут основать свое благополучие не только на своей миловидности и могут стремиться к каким-то иным благам. Отчего же мне никогда не пришлось вкусить того, что столь привлекает меня и, по-видимому, вполне соответствует моим склонностям? Хотя мне и хотелось бы разузнать побольше подробностей, о которых я не успела расспросить вас, я была уже взволнована вспыхнувшими во мне стремлениями к свободе, и у меня создалось самое высокое представление обо всем, что я услышала. Будь у меня возможность, я, не колеблясь, ушла бы из сераля. Я стала бы искать вас по всему городу, чтобы только расспросить о множестве вещей, не вполне мною понятных, и чтобы опять послушать ваши рассказы и насладиться удовольствием, которое я еле вкусила. Но во мне еще жива была давняя надежда, не будь которой я вела бы себя с домоправителем паши гораздо осмотрительнее. Я родилась свободной, и ничто не заставляло меня стать рабыней; поэтому я воображала, что, окажись я в тягостной обстановке, меня никак нельзя будет силою удержать в ней. Я думала, что все уладится, стоит мне только объясниться с пашою. Но так как мне часто случалось видеться с домоправителем, которому было поручено сделать в серале кое-какие улучшения, то я решила сначала откровенно поговорить с ним. До тех пор он оставался верен данному мне слову. Я была вполне довольна его услугами и заботой и не сомневалась, что и он расположен ко мне. Однако, едва уразумев, к чему клонится моя речь, он напустил на себя холодный, неприступный вид и притворился, что не понимает, на каком основании я чего-то требую; когда же я вздумала напомнить ему свою историю, он сделал вид, будто крайне удивлен, что я забыла, при каких обстоятельствах он меня купил у работорговца. Я сразу поняла, что он обманул меня. Как ни было мне горько, я все же сознавала, что попреки и гнев бесполезны. Я со слезами на глазах молила его и увещевала, но он был непреклонен и жесток, каким никогда не бывал раньше; он безжалостно разъяснил мне, что отныне я невольница на всю жизнь, и посоветовал не возобновлять такого разговора, иначе он доложит о нем своему повелителю.