Роберт Вальзер - Ровным счетом ничего Страница 7

«Что такого привлекательного и подходящего, утонченного и изысканного, разумного и толкового прикупила ты на ужин?» — спросил муж, увидев, что его милая, любезная, маленькая женушка пришла домой.

Она ответила: «Ровным счетом ничего».

«Как это понимать?» — спросил муж.

Она отвечала: «Так и сяк присматривала я, однако никак не могла принять решение, потому что выбор был для меня слишком тяжел. К тому же было уже поздно, и времени оставалось мало. Доброй воли, как и самых благих намерений у меня было предостаточно, однако я никак не могла собраться с мыслями. Поверь мне, дорогой муж, совсем худо, когда с мыслями не удается собраться. Похоже, я у тебя самую малость с причудами, и потому у меня ничего не получилось. Я пошла в город и собиралась купить для себя и тебя что-нибудь действительно привлекательное и подходящее, доброй воли было у меня предостаточно, так и сяк присматривала я, однако выбор был труден, и с мыслями собраться не удавалось, а потому мне ничего не удалось, вот я и ничего не купила. Обойдемся сегодня этим ничем, правда. Ровным счетом ничего быстрее всего готовится и, во всяком случае, не портит желудка. Разве ты рассердишься на меня за это? Не могу в это поверить».

Итак они поступили не как обычно, или, можно сказать, разнообразили свое меню и обошлись на ужин ровным счетом ничем, и добрый славный муж ничуть не рассердился, для этого он был слишком благороден и слишком учтив. Он никогда не отважился бы состроить раздраженную физиономию, для этого он был слишком хорошо воспитан. Добрый славный муж так не поступает. Так вот они обошлись совершенно ничем и были оба очень довольны, потому что это чрезвычайно пришлось им по вкусу. Идею своей жены обойтись на этот раз ровным счетом ничем славный супруг нашел совершенно очаровательной и, уверяя, что по его мнению это восхитительная находка, изобразил величайшую радость, умолчав, правда, при этом, насколько пришелся бы ему по вкусу сытный, настоящий ужин, например яблочная запеканка.

И еще кое-что другое пришлось бы ему, возможно, по вкусу больше, чем ровным счетом ничего.

КИНАСТ

Кинаст была фамилия человека, который ни о чем не желал знать. Уже в юности он неприятно выделялся отвратительным нравом. Ребенком он доставлял немало хлопот своим родителям, а позднее, став взрослым — окружающим. В какое время дня ни заведи с ним разговор, приветливого и ласкового слова от него не услышишь. Раздраженной, злобной была его физиономия, а поведение его было отталкивающим. Типы вроде этого Кинаста, должно быть, почитают за грех быть учтивыми и любезными с людьми. Но не стоило опасаться: он не был ни учтивым, ни любезным. Он об этом и знать не желал. «Глупости», — ворчал он в ответ на все обращения. «Весьма сожалею, но у меня нет времени», — обычно раздраженно бормотал он, как только кто-нибудь подходил к нему с просьбой. А обращались с просьбой к Кинасту обманутые люди. Не многого они от него добивались, ведь предупредительностью он не страдал. Он совершенно ничего не желал об этом знать. Если от Кинаста требовалось совершить что-нибудь доброе, что-нибудь, так сказать, отвечающее общественным интересам, то он холодно бросал: «Желаю вам всего доброго, au revoir», что должно было значить: «Будьте любезны оставить меня в покое». Его интересовала только личная выгода и только собственная прибыль. Все прочее занимало его мало, а лучше сказать — вообще никак. Об этом он ровно ничего не желал знать. Если кто-то рассчитывал на его услужливость и тем более жертвенность, он раздраженно гнусавил: «Этого только не хватало», что значило: «Извольте оставить меня с вашими просьбами и не беспокоить». Или же он говорил: «Вы меня весьма обяжете, если сохраните обо мне добрую память», или же просто: «Bonsoir». Общественность, церковь и отечество, похоже, его совершенно не касались. Общественными делами занимались, по его мнению, лишь ослы; тот, кто как-либо заботился о церкви, был в глазах Кинаста бараном, а те, кто любил свое отечество, не находили у него ни малейшего понимания. Скажи, дорогой читатель, привязанный к родным краям, что, по твоему мнению, делать с Кинастами? Не правда ли, было бы великолепным, более того — благим делом, совершенно безотлагательно и с надлежащей тщательностью отлупить их по первое число? Не торопитесь! О том, чтобы подобные господа не оставались навечно безнаказанными, уже позаботились. Вот и к Кинасту однажды постучались и пришел тот, от кого не получалось отделаться, и не помогало ни «Bonjour», ни «Bonsoir», ни «Глупости», ни «Еще не хватало», ни «К сожалению, очень спешу», ни даже «Оставьте меня, пожалуйста, в покое». «Идем, ты мне нужен», — сказал странный пришелец. «Какая, право, прелесть. Что это ты вздумал? Не думаешь ли ты, что буду тратить на тебя свое время? Еще не хватало! Оставь меня в покое, сделай такую милость. К сожалению, у меня нет времени, так что прощай, au revoir». Так или примерно так собирался ответить Кинаст, но, как только он открыл рот, чтобы произнести то, что подумал, стало ему совсем худо, он побледнел как мертвец, было уже поздно что-нибудь говорить, его губы уже не могли произнести ни слова. Ведь это смерть к нему пришла, и тут уж все было бесполезно. Смерть не разводит церемоний. Не помогут никакие «Глупости», и всем изящным «Bonjour» и «Bonsoir» пришел конец. Не было больше насмешек, издевок и презрительного равнодушия. Боже, разве такая вот жизнь — это жизнь? Хотел бы ты прожить так безжизненно, так безбожно? Быть таким бесчеловечным среди людей? Заплачет ли кто-нибудь о тебе или обо мне, если мы будем жить, как Кинаст? Пожалеет ли тогда кто-нибудь о моей смерти? Не случится ли так, что тот или иной почти что обрадуется моей кончине?

ТО-ТО! МЕНЯ НЕ ПРОВЕДЕШЬ

Некто, не доверявший своим глазам, разглядывал комнатную дверь, проверяя, закрыта ли она. Она и правда была закрыта, и причем основательно, в том не было сомнения. Дверь совершенно определенно была закрыта, но тот, кто не доверял своим глазам, продолжал сомневаться, все вынюхивая вокруг двери, проверяя, закрыта она или нет. Она действительно и воистину была закрыта. Даже вопроса в том не было. Открытой она ни в коем случае не была. Во всяком случае, она была закрыта. Несомненно дверь была закрыта. О сомнениях ни в коем случае не могло быть и речи, однако тот, кто не доверял своим глазам, был обуреваем сильными сомнениями, действительно ли она закрыта, хоть он и видел, как плотно она закрыта. Так плотно, что плотнее вообще не бывает, однако же тот, кто не доверял своим глазам, далеко в том не был уверен. Он устремлял на нее тяжелый взор и задавался вопросом, закрыта ли она. «Скажи-ка, дверь, закрыта ли ты?» — вопрошал он, но дверь ничего не отвечала. Да никакой ответ и не был нужен, потому как она была закрыта. Дверь была в полном порядке, однако тот, кто не доверял своим глазам, не верил двери, что она в порядке, продолжал сомневаться, что она как следует закрыта. «Так ты все-таки закрыта или открыта?» — вопрошал он вновь, но дверь, понятное дело, все так же не давала ответа. Можно ли требовать от двери ответа? Вновь на дверь устремлялся недоверчивый взгляд, чтобы разобраться, действительно ли она закрыта. Наконец он понял, что она закрыта, наконец он в том убедился. Тогда он громко рассмеялся, был совершенно тем счастлив, что мог себе это позволить, и сказал двери: «То-то! Меня не проведешь», — и, удовлетворившись этими замечательными словами, он принялся за повседневные дела. Ну не дурак ли он после этого? Верно, да в том-то и дело, что он был тем, кто во всем сомневается.

Как-то писал он письмо. Совершенно дописав его, то есть до самого конца, он стал косо на него поглядывать, потому как опять не доверял своим глазам и совсем не был уверен, что написал письмо. Письмо же было написано, сомнений в том не было, но тот, кто не доверял своим глазам, все вынюхивал, как и тогда у двери, был настроен крайне недоверчиво и задавался вопросом, действительно ли письмо написано или нет. Оно, без сомнения, было написано, явно было написано, но тот, кто не доверял своим глазам, в этом совсем не был уверен, и все обнюхивал письмо со всех сторон, осторожно и тщательно, и громко воскликнул: «Письмо, скажи мне, ты написано или нет?» Письмо, разумеется, в ответ не издало ни малейшего звука. С каких это пор письма умеют держать ответ? Письмо было в полном порядке, совершенно закончено, написано изящным разборчивым почерком, слово за словом, фраза за фразой. Четко и эффектно были расставлены по местам буквы, точки, запятые, двоеточия, вопросительные и восклицательные знаки, жеманные кавычки. Ни одна точка над i не была пропущена в этом шедевре, однако тот, кто создал этот эпистолярный шедевр и, к сожалению, не доверял своим глазам, был во всем этом совсем не уверен, вопрошая снова и снова: «Так ты в порядке, письмо?» Оно, разумеется, все так же не отвечало. За что снова удостоилось косых взглядов и подозрительного разглядывания. Наконец этот дурак понял, что истинно и доподлинно написал письмо, отчего рассмеялся радостно и звонко, развеселился, как малый ребенок, стал потирать от удовольствия руки, сложил письмо, ликуя вложил его в подходящий конверт и сказал: «То-то! Меня не проведешь», необычайно порадовавшись этим замечательным словам. После этого он принялся за повседневные дела. Ну не дурак ли он после этого? Верно, да в том-то и дело, что он был тем, кто ни во что не верит, кто не вылезает из подозрений, терзаний и неуверенности, кто, как уже было сказано, во всем сомневается.