Оскар Лутс - Свадьба Тоотса Страница 7

– Поглядите-ка, – с едкой усмешкой обращается Тоотс к окружающим, словно бы ищет у них помощи. – Поглядите-ка наконец! Сколько вы заплатите мне за такой фрукт? Я бы спустил его сегодня по бросовой цене… так… скажем, за шестьдесят копеек, франко, то место, где Эмайыги еще не замерзла. [7][8] Но даже и от этой цены отдал бы перекупщикам шестьдесят процентов… итого выйдет двадцать четыре копейки. За такие деньги, как вы знаете, можно много чего купить. Ничего другого касаемо него придумать не могу. Видите ли – ежели вы еще не подметили этого прежде – у нашего молодого человека что-то вроде хронической болезни… хронического катара желудка… так что он должен опоганить всякое место, куда ни пойдет. Я мог бы еще много чего сказать, но задам лишь один вопрос: куда деваются остатки материи? Любой житель Паунвере может об этом…

– Не знаю, стоит ли продолжать сегодня этот разговор, – перебивает Лутс Тоотса, помешивая головешки, – тема слишком серьёзная. Не ради же такого препирательства мы уселись у печки. Я не хочу вникать в ваш спор, у него и без того два… так сказать… явных недостатка: спорщики раздражаются, а всем остальным скучно. Взгляните же, наконец, мой маленький добрый Леста уже зевает, соученица Тээле впала в печаль, а господин Киппель…

– Я жду вашего ответа, – хмуро говорит делец, перекладывая ящик с товаром из одной подмышки в другую.

– Ах да – ответа! – восклицает Лутс. – Верно! Конечно же, вы ждете ответа. Черт побери, что же это я собирался ответить?! Ну да, у меня был наготове ответ, но поди знай, куда он подевался. Может быть вы, господин Киппель все же позволите мне ответить вам в письменном виде? Дело в том, что я совершенно никудышный оратор.

– Возможно, так оно и есть, ведь я никогда не имел чести разводить с вами долгие разговоры. Мне не остается ничего другого, как поверить вам на слово. Всеконечно. Однако я считаю себя вправе добавить, что вы не только совершенно никудышный оратор, но и совершенно никудышный писатель, поскольку не оставляете в покое порядочных людей. И вот что еще – нет, нет, соблаговолите выслушать, сейчас мой черед говорить! – Ну да, я вижу, сегодня вы и так и сяк пытаетесь увильнуть от ответа, лавируете… то туда, то сюда… Но я должен вам заметить, это не поможет. Да, я знаю, вы – лутс… я сам старый рыболов, поэтому знаю и то, что эта рыба очень скользкая. [9] Но имейте в виду: я, Вийлиас Воокс, стану держать эту рыбу за жабры до тех пор, пока она не даст мне вразумительного ответа.

– О Господи! – горестно восклицает писатель. – Рыбы ведь вообще не говорят! А-а, теперь мне припоминается, господин Киппель, вы вроде бы говорили, что снова получили свежий товар от Энгельсвярка? Нет ли у вас, случайно, этих… этих, как их там… ну… Словно вынул и из памяти…

– Здесь, в этом самом ящике лежат четыре дюжины ножей и вилок, – отвечает торговец, настораживаясь.

– Вот, вот, – Лутс хлопает ладонью себя по лбу, – именно ножи и вилки мне и нужны! В моем домашнем хозяйстве один единственный перочинный ножик, этого недостаточно. Я уже давненько собирался купить себе ножей и вилок и теперь наконец-то смогу это осуществить. Откройте быстренько свой ящик, господин Киппель, мне не терпится стать владельцем ножей и вилок.

Торговец торопливо закуривает огрызок сигары и начинает распаковывать свой товар. Лутс вытягивает шею, – можно подумать, будто он видит ножи и вилки впервые в жизни.

– Ах, какие красивые! Ах, какие отменные! Я весьма благодарен вам, господин Киппель, за то, что вы меня не обошли.

– Нет, ну, всеконечно, – говорит Киппель. – Это же товар от Энгельсвярка! А не из какой-нибудь Тулы или Сарсакоски. [10]

Сходятся в цене, лысый писатель звякает в ящике стола серебряными и медными монетами, ищет в жилетных и брючных карманах добавки и, в конце концов, все же набирает требуемую сумму. При этом Тоотс замечает, что Лутсу приходится платить примерно на десять процентов больше, чем платил незадолго до того сам Тоотс. Торговец сует выручку в карман, укладывает оставшийся товар обратно в ящик, вновь зажигает погасший огрызок сигары, поддергивает штаны и собирается уходить.

– Заметано! – произносит он, засовывая ящик под мышку. – Можете ответить в письменном виде, господин Лутс. Я должен поспешить кое-куда по своим торговым делам, мне недосуг ждать, когда вы сделаете это в устной форме. До встречи! Господина опмана и его уважаемую невесту я надеюсь еще увидеть вечером, они наверняка сегодня еще не уедут. Так что, дамы и господа, разрешите откланяться.

Предприниматель отвешивает галантный поклон и удаляется, после чего Лутс, зажмурив один глаз, проделывает на заднике одной из своих необъятных чуней нечто вроде пируэта и начинает сам себя нахваливать.

– Так, именно так и следует всегда поступать! – хвастается он. – Всякий раз надо суметь найти слабое место противника, и – противник побежден! В результате господин Киппель ушел из моего дома как самый добрый друг и даже сделал меня обладателем ножей и вилок. Да здравствуют острые ножи и острый ум!

– Да-а, и впрямь ум острый, – склоняет Кийр голову набок, – но, к сожалению, острый ум, который вас на этот раз выручил, отнюдь не ваш – школьный друг Лутс сейчас проделал тот же маневр, что и наш соученик по приходской школе Петерсон в свое время, когда его преследовал Тоотс. Не странно ли, вы эту историю уже запамятовали, хотя сами же ее и описали в первой части «Весны».

Тээле, Леста и Тоотс громко смеются, тогда как лицо лысого писателя принимает выражение крайней растерянности, и он вновь пытается спрятать свои обутые в чуни ноги. Однако через некоторое время забывается и эта неловкая заминка, то одному, то другому из присутствующих вспоминается старое доброе время, возникает непринужденный, пересыпанный шутками разговор. Гости расстаются с печкой и собираются в путь лишь после того, как и на улице, и в комнатушке писателя начинает темнеть. При слабом свете угасающих углей однокашники прощаются с хозяином, и Тоотс под конец напоминает ему:

– Стало быть, дорогой Лутс, все остается в силе, как я и моя уважаемая невеста сказали. Вы приедете в первый день рождества вместе с Лестой и господином Киппелем. А ежели вы не появитесь, так и знайте, у вас станет одним смертельным врагом больше, вроде того, как у меня некто уважаемый господин Хейнрих Георг Аадниель Каабриель Колумбус Хризостомус фон Кийр с королевского двора Супси. [11] До рождества остается еще несколько дней, к тому времени я вспомню еще кое-что из наших школьных историй, так что нехватки материала для второй части «Весны» у вас не будет. Больше всего хотел бы я рассказать вам, как мы однажды крестили младшего брата нашего школьного друга Кийра. Хм-хм-хм, пых-пых-пых!

На улице жители Паунвере случайно встречаются еще с одним знакомым, а именно, с бывшим паунвереским аптекарем, которого, разумеется, тоже приглашают на свадьбу. Фармацевт за прошедшее время заметно постарел и осунулся, он трясется от холода, – свое тоненькое летнее пальтишко он натянул на себя словно бы затем, чтобы ввести в заблуждение мороз, эта изношенная тряпка вряд ли может служить защитой от пронзительного ветра. Тоотс, в своей добротной шубе и башлыке, разговаривая со стариком, испытывает чувство мучительной неловкости; хозяин Юлесоо торопится закончить разговор, спрашивает адрес фармацевта и произносит, указывая на Лесту:

– Стало быть, ваш коллега Пеэтер Леста зайдет за вами.

VI

И в жизни Йоозепа Тоотса начинается странный период.

– Ненастоящее рождество, ненастоящее рождество! – говорит он звонарю Либле, когда тот однажды вечером приходит на хутор Юлесоо, чтобы перекинуться двумя-тремя словами с бывшим господином управляющим.

– Как это ненастоящее? – вскидывает звонарь свое заросшее лицо. – Рождество – оно рождество и есть.

– Нет, – мотает головой хозяин Юлесоо. Ненастоящее рождество. Как есть ненастоящее.

– Вот те на! Вот те и номер! Не возьму в толк, как это может рождество быть ненастоящим. Рождество – оно рождество и есть, как и при царе Горохе, как и в прошлом году.

– Неужто ты не понимаешь, Либле, – Тоотс кладет руку на плечо звонаря, – это рождество совсем не такое, как все прежние, как прошлогоднее и последующие, вернее, предыдущие? Одним словом, нынче рождества вроде бы и не будет, а будет только свадьба. И эта свадьба перекроет рождество. Черт подери, неужто до тебя все еще не дошло? Настроение свадьбы перекроет рождественское настроение… ну, разве не так?

– Так-то оно так, – бормочет Либле, уступая. – Для вас, само собой, свадьба куда как важнее рождества.

– Ну не то, чтобы важнее, но… – юлесооский хозяин машет рукой, – но, скажем, к примеру, как говорит паунвереский Нечистый, ну да, скажем, к примеру, что ты послезавтра придешь к нам свинью кровянить. Кто же тогда скажет, что мы эту свинью закололи к рождеству? Никто не скажет. Свинью режут к свадьбе, это так верно, что хоть в протокольную книгу записывай.