Валентин Рыбин - Разбег Страница 7

— Аман, ты ведь знаешь: доверие это я заслужил не сегодня, — упрекнул брата Ратх. — С этим доверием я живу уже двадцать лет. Ни ты, ни отец не сможете его пошатнуть.

— Ну что ж, Ратх, я должен вернуться сейчас к отцу и сказать всем им, что ты непреклонен: судьба его отар решена. Сын посягает на отцовское богатство. Сказать им, что ты меня посылаешь в пески? — начал дурачиться он.

— Можешь сказать… Делай, как подсказывает твоя совесть.

Аман вошел в отцовскую мазанку. Ратх поднялся на веранду, облокотился на перила.

«Неужели силой придется вырывать у отца отары? — подумал с горечью. — Ведь понимает же он, что ни мне, ни Аману его овцы не нужны. Самому — тоже. Или он, как истинный мусульманин, верующий в аллаха, считает, что возьмет овец вместе с собой на тот свет? Но это же глупость. Можно верить в аллаха, но верить в потусторонний мир со всеми его прелестями, смешно. Скорее всего это жадность, и в таком преклонном возрасте ее одолеть невозможно. Несусветная жадность сформировала все его отрицательные качества! Его поступками движет забота о себе самом и о своем потомстве. А остальные? Остальные для него пусть пропадут пропадом. Он не думает, что помимо пищи плотской существует пища духовная. Он не знает, что стоит почувствовать духовный голод, как в человеке появляется чувство ко всем, и забота обо всех. Но разве думал он когда-нибудь, что его народ со дня образования самой нации был голоден, бос и бесправен?»

Ратх разогнулся, услышав голоса. Отец с гостями шелпо аллейке к воротам.

— До свидания, болшабик, — по-русски сказал, увидев Ратха на веранде, Сейид-оглы. — Не забудьте сказать своим: крепко вы обидели нас.

— Саг бол, — попрощались другие и ушли со двора.

V

В самый разгар заседания бюро, когда решали — в каких районах в первую очередь начать земельно-водную реформу, принесли записку. Секретарь ЦК Сахатмурадов, прочитав ее, покраснел, насупился и передал Атабаеву. Тот, прочитав, усмехнулся. После того, как утвердили окружные комиссии и уполномоченных по проведению реформы, Сахатмурадов довел до сведения присутствующих смысл поступившей записки. Это была угрожающая анонимка, написанная баями. Богачи, надеявшиеся получить от Советской власти кое-какие выгоды, но оставшиеся ни с чем, а теперь еще и узнавшие о реформе, заявили о своем несогласии с туркменским правительством. Опираясь на волю аллаха и «гнев народа», грозили большевикам всеми карами, какие существуют. Сообщив об этом, Сахатмурадов твердо сказал:

— В аулы должны ехать самые сильные, политически подготовленные товарищи. И вообще, я думаю, нужен пример — с чего и как начать земельно-водную реформу.

Сахатмурадов перевел взгляд на Ратха Каюмова — посмотрел, словно советуясь с ним, как со старшим по возрасту. Ратх поднялся:

— Я понял вас, товарищ Сахатмурадов. Сейчас у нас в Полторацке находятся представители аульных ячеек «Кошчи» — мы могли бы провести показательное собрание по земельно-водной реформе. Завтра собираются дехкане асхабадского аула.

— Вы сами тоже собираетесь присутствовать на этом сходе? — спросил Атабаев.

— Обязательно. Как инструктор, я обязан быть там. Тем более, собрание первое да еще и показательное.

— Да, пожалуй, — подумав, согласился Атабаев. — Но не пошло бы это показательное собрание вкось. У вас же отец бывший арчин. Он и сейчас еще владеет землей и отарами в Каракумах. Дехкане могут вам напомнить об этом.

— Не сомневаюсь в этом, — согласился Ратх. — Дехкане напомнят мне, я — отцу: как-нибудь найдем общий язык и договоримся.

— Может быть, кто-то другой пойдет, а вы отправитесь в другое место? — предложил Сахатмурадов.

— Нет, товарищ секретарь. Ничего страшного не произойдет.

— Хорошо, — согласился Сахатмурадов. — И не забудьте, сегодня же отправьте инструкцию по проведению реформы во все земельные отделы.

На другой день, в девять утра Ратх был в Доме дехканина. Несмотря на ранний час, на дворе жарко. «Кошчинцы» покинули свои душные комнаты — пьют чай на паласах. Тут же огромный самовар, целая батарея чайников и чайчи в белом замусоленном халате, — крутится, как волчок, между тахтами и самоваром.

Вышли из Дома дехканина всем скопом — запрудили оба тротуара. Фаэтонщики едут — смотрят с недоумением, опять что ли праздник? Прохожие сторонятся, останавливаются — смотрят вслед. Никто пока не знает, что это идет молодая гвардия сельского хозяйства. Идут представители союза «Кошчи», съехавшиеся на республиканское совещание.

Ратх Каюмов — впереди, с кожаной папкой. Перешли Октябрьскую, ступили на кривую пыльную улочку асхабадского аула. Дехкане смотрят, высунувшись из дворов. Ребятишки на крыши взобрались: понять не могут — откуда и куда идут эти люди. Но ребятня догадлива. Вот уже кричат сверху:

— Эй, комиссар, куда идешь?! Ишана в тюрьму возьмешь, да?!

«Кошчинцы» не замечают мальчишек. Топают, окутываясь с ног до головы аульной пылью.

Ребятишки тотчас пристроились к идущим. А вот и любопытные дехкане присоединились. Идут рядом с приезжими, расспрашивают: куда и зачем валит толпа. Ребятишки поняли — чего ради гости пожаловали в аул, кричат наперебой по-русски:

— Да здравствует коммуна!

— Смерть капиталистам!

Сбор в старой крепости Куня-Кала. Вон она — на окраине аула. Громадные желтые стены, разрушенные давними войнами и обветшавшие от времени, торчат, напоминая о безвозвратной гибели старого развалившегося мира. Вокруг крепости байские мелеки [1]. Занимают они довольно обширную площадь: тянутся на восток к селению Аннау, и к горам Копетдага. От большого арыка в разные стороны расходятся маленькие арыки, насыщая влагой плодородные участки богачей. Дехканские дворы с черными войлочными юртами лепятся тут же, и выглядят они сиротливо. Хоть и пришла в аул Советская власть, но беднота, как была неимущей, так пока и живет. Не так-то просто вырвать из жадных рук землю и воду. До земельно-водной реформы пытались вырвать у богачей землю, но на каждом клочке этой земли пролилась кровь. Обиженные и оскорбленные сынки баев отправились в пески, объединились в басмаческие отряды. Несколько лет кряду разгуливали по пескам: налетали на бедняцкие кочевья, на аулы.

Поднялись «кошчинцы» по оплывшим, поросшим верблюжьей колючкой буграм, во двор крепости Куня-Кала. Двор огромен и разделен на мелеки. Растет на них джугара, клевер, картофель. Это угодья первой сельской коммуны. Урожай, кроме картошки, давно убран. Зерно ссыпано в сарай. Два стога сухого клевера рядом с сараем. Конюшня тут же. Несколько лошадей, несколько верблюдов, три омача и один железный плуг, присланный из России. Как привезли его, бросили у стены, так он и лежит. Пробовали в него запрячь верблюда, но бедный инер не смог потянуть такую тяжесть. Махнули рукой: ай, пусть лежит, будем омачами пахать.

Председатель коммуны — Артык, молодой, высокий, жилистый парень лёт двадцати восьми. Хмурый на вид. Есть отчего хмуриться. Отца и мать в восемнадцатом убили. Артык до двадцать четвертого ездил в добротряде по Каракумам, мстил басмачам за отца и мать. Многие бандиты заплатили ему кровью, но и сейчас Артык не мог спокойно смотреть на богачей. А они — вот: тоже явились на сход. Старый арчин Каюм-сердар с ними, ишан тоже тут. Артык хмурится: «Ратх Каюмов хоть бы отца спровадил отсюда!» Знает Артык младшего Каюмова, верит ему во всем, но отец у него, все-таки, богач: не место ему здесь.

Артык, пожимая руку Ратху, сказал недовольно:

— Товарищ Каюмов, эти старики-отщепенцы тоже, что ли, записались в коммуну?

— Не сердись, Артык, пусть присутствуют. Они никак не хотят расстаться со своими мелеками, вот инервничают. Все еще надеются на что-то.

— Ратх, если б Каюм-сердар не был твоим отцом, я припомнил бы ему!

— Не горячись, Артык, когда дело касается бедняков, для меня все богачи становятся врагами: отец тоже, — резко ответил Ратх.

— Ладно, товарищ Каюмов, в вас-то я никогда не сомневался. Вы — человек Ленина.

— Шефы-железнодорожники придут? Напомнили им о сходе? — спросил Ратх.

— А как же! Утром сам к ним ездил. В депо был, в кондукторской, в управлении дороги. Будут обязательно.

— Комсомольцев всех оповестил?

— Все здесь. Вон они рассаживаются. Непес поехал за шефами.

— Ладно, Артык, давай показывай гостям свое хозяйство, а я с комсомолом поставлю стол для собрания.

Артык повел «кошчинцев» по крепостному двору, по мелекам, рассказывая — с чего начинали, что сеяли, какой урожай сняли.

Вскоре за крепостной стеной, со стороны железной дороги донеслась музыка духового оркестра. Это шли на сход шефы-железнодорожники. Ребятишки с криком бросились к воротам, и вот целая процессия поднялась на крепостной двор. Музыканты впереди, следом телега с сельскохозяйственным инвентарем. Комсомольцы, в основном русские парни и девчата, с транспарантами над головой: «Да здравствует мировая коммуна!». На какое-то время смешались в общую толпу свои — аульчане, приезжие «кошчинцы» и железнодорожники-шефы.