Эрнст Гофман - Разбойники Страница 7

Мы оба тогда предчувствовали погибель семьи, подпавшей роковой силе судьбы. Слушай же, как это случилось по рассказам монаха.

Граф Максимилиан обнаружил необыкновенное мужество, когда ему принесли смертельно раненного сына, и в награду за это мужество услышал приговор хирурга, который, вынув во всем правилам искусства пулю, объявил, что, хотя рана опасна, однако спасение не только возможно, но и весьма вероятно наступит, если только не случится каких-либо осложнений.

Пуля не пробила груди графа насквозь и, судя по направлению раны, хирург полагал, что убийца стрелял на значительном расстоянии. Это подтверждалось еще и тем, что убийца, очевидно, имел достаточно времени, чтобы убежать, так как егеря, как ни обыскивали лес, не нашли в нем ни одного подозрительного человека. При этом выяснилось, что разбойничья шайка, делавшая всю окрестность небезопасной, снова перебралась за итальянскую границу, и слухи про смелые разбойничьи нападения, повторявшиеся раньше каждый день, совсем прекратились.

Хирург совершенно правильно определил исход раны графа. Скоро граф Франц был уже вне опасности, но тихая печаль и глубокое уныние, наполнившие его душу, сломили его пылкий дух, что, впрочем, содействовало его полному выздоровлению. Оба, и старый граф, и граф Франц, совсем оставили Амалию, бесследно исчезнувшую как по волшебству.

Они не принимались более за поиски, — куда, с чьей помощью она убежала. Всякие предположения относительно ее бегства при ближайшем исследовании оказывались неосновательными, и таким образом, было невозможно измыслить какое-нибудь средство, чтобы напасть на следы беглянки. Могильная тишина господствовала в замке, и только редкие светлые минуты, которые иногда умел вызывать священник, прерывали глубокий траур, в который погрузились оба, отец и сын. Только утешение, доставляемое церковью, подкрепляло старого графа, когда его постиг ужасный удар, предотвратить который тщетно старался граф Франц. Граф Максимилиан узнал случайно, что его сын Карл, действительно, много лет тому назад попался в качестве атамана разбойничьей шайки в Эльзасе, был осужден на казнь, но его сотоварищи по разбою напали на тюрьму, в которой он был заключен, и освободили его. Его имя было прибито к виселице. Свою фамилию он назвал правильно и отбросил только графский титул.

Однажды ночью граф Максимилиан лежал без сна в постели, мучимый мыслями о том, каким позором покрыл его преступный сын славу всей семьи, ведущей свой род от королей, и как преступное безумие Амалии погасило даже последние искры его надежды на земное благополучие. Вдруг он услышал легкий шорох перед окном, а затем ему показалось, что кто-то осторожно открыл двери замка. Затем все стихло; но вскоре послышался из глубины какой-то странный, звенящий звук, как будто работали железными орудиями. Граф позвонил в колокольчик, проведенный в комнату Даниэля, находившуюся вблизи спальни графа. Но сколько ни звонил граф, Даниэль не являлся. Тогда граф встал с постели, накинул на себя платье, зажег свечу и спустился вниз, чтобы самому открыть причину шума. Мимоходом он заглянул в комнату Даниэля и убедился по несмятой его постели, что тот не ложился. Когда граф вошел в сени, окаймленные колоннами, он заметил, что какой-то человек быстро проскользнул в подъезд. Справа и слева сеней с колоннами были расположены ряды комнат. Ряд комнат с правой стороны оканчивался маленьким сводчатым кабинетом, запиравшимся толстой железной дверью; у единственного окна этого кабинета была приделана толстая железная решетка. Посредине кабинета в каменном полу была сделана железная подъемная дверь с крепкими железными засовами. Она вела в очень глубокий погреб, где хранились значительные фамильные драгоценности, состоявшие из чеканной золотой монеты, роскошных золотых и серебряных вещей, драгоценных камней и других сокровищ. Дверь первой комнаты этого ряда была отворена, и граф вошел в нее, прошел весь ряд, и его дыхание остановилось, когда он увидел последнюю дверь, ведшую в кабинет, отворенной. Осторожно вошел в нее граф.

«Подождите еще немного. Это проклятая работа, но я скоро справлюсь с нею». Эти слова произнес человек, склоненный над подъемною дверью и трудившийся над отмыканием железных засовов.

«Эй-эй», — вскричал граф громким голосом. Человек в испуге вздрогнул и вскочил. Это был Даниэль. Бледный, как привидение, смотрел он на графа. Граф также смотрел на него, пораженный как ударом молнии ужасным открытием. «Проклятый пес! — прервал свое молчание граф. — Что ты здесь делаешь?»

Даниэль дрожал как в лихорадке, бормоча дрожащими губами: «За-кон-ная часть на-след-ства…» Когда же граф подошел ближе, Даниэль поднял с пола лом и стал грозить им графу. «Прочь с дороги, змея, которую я пригрел на своей груди! Прочь, подлый негодяй», — вскричал граф, воспламеняясь гневом, схватил мощными и сильными, несмотря на его старческий возраст, руками старика за шиворот и протащил через все комнаты до сеней, где позвонил в дворцовый колокол. Прислуга, перепуганная, пробужденная от сна, сбежалась отовсюду и увидела зрелище, перепугавшее всех. «Заковать его в цепи и заключить в башню!» — крикнул граф служителям.

Но когда они хотели схватить старика, который, не говоря ни слова, скорее висел на руке графе, чем стоял, граф остановил их. Несколько мгновений он обдумывал свое решение, и, наконец, сказал спокойным и серьезным голосом: «Выбросите старого злодея за пределы замка, и если он вернется, травите его собаками!»

Приказание графа было исполнено в точности.

Следы того, что случилось в замке, избавили графа от труда рассказывать, в чем дело. Из двух слов его слуги поняли все.

В то же мгновение хватились двух самых верных егерей графа — Пауля и Андреаса. Граф начал уже подозревать, что они тоже были замешаны в преступлении и были участниками злодейского замысла Даниэля. Но оба они явились на двор замка на следующее утро, в пыли и в поту.

Оказалось что пока слуги графа допрашивали пойманного преступника, эти егеря вышли на двор, потому что им послышался там топот всадников. В самом деле, в темноте они различили карету, сопровождаемую двумя всадниками, которая успела отъехать сравнительно недалеко и, повидимому, ехала не скоро. Проворно оседлали егеря лошадей, захватили ружья и охотничьи ножи и бросились вслед за каретой. Но едва всадники, сопровождавшие карету, заметили погоню, они пришпорили коней и помчались быстрым галопом. Уже забрезжилось утро, когда близ ущелья карета и всадники внезапно исчезли из глаз егерей, а из чащи стали стрелять. Выстрелы побудили охотников поспешно отступить, так как они боялись быть окруженными разбойничьей шайкой.

Теперь стало несомненным, что старый Даниэль вступил в сношение с разбойниками, задумавшими ограбить графа. Для последнего, однако, оставалось неразрешимой загадкой, как могло случиться, чтобы такой старый и с виду преданный семье слуга, как Даниэль, мог склониться на это преступление. Впрочем, священник припомнил, что часто ему случалось заставать Даниэля расстроенным, недовольным всем светом, и что недавно старик в горячем споре с одним из своих товарищей высказал, будто его господин не сдержал ни одного из своих обещаний, данных за то время, пока Даниэль здесь служил, и будто граф был слишком строг и суров, а потому сам виноват в несчастии старшего из своих сыновей.

— Неблагодарный, — сказал в ответ на это сообщение священника старый граф, — о, неблагодарный! Не удвоил ли я его содержания, не держал ли его в доме скорее как друга, чем как слугу? Но никакими благодеяниями не облагородишь низкой натуры; благодеяния только отталкивают таких людей, вместо того чтобы привлекать. Теперь мне ясно, что все, что я приписывал его добродушной простоте, наклонности к шуткам и проказам, было лишь признаком извращенного чувства. Злодей питал чисто собачью преданность к моему отверженному сыну. Старик помогал ему во всех проказах, которыми он отличался здесь, в замке, еще в ребяческие годы; но, как сказано, я приписывал все это его глупому простодушию, которым злоупотреблял мальчик, уже тогда действующий на окружавших своим непонятным обаянием, возбуждавшим во мне ужас. Часто старик не умел скрывать своего осуждения мер, которые я принял для прекращения расточительности моего сына, и, очевидно, что глубокое почтение и выражения преданности, которые он удвоил в последнее время, были только ложью и лицемерием.

Священник заметил, с своей стороны, что теперь является весьма правдоподобным предположение, что Даниэль устроил бегство Амалии. Даниэль легко мог подделать ключи входной двери и других дверей замка; ему было нетрудно удалить прислугу, которая могла бы заметить Амалию на пути от ее комнаты до входной двери, ведшей в сени; бегство было устроено так искусно, что не могло быть совершено без помощи преданного слуги. Священник вспомнил также о свидании Даниэля с незнакомым господином в парке в необычно раннее время и о странном предчувствии, охватившем его тогда. В конце концов священник находил, что всего лучше заключить злодея в тюрьму и допросить его в видах полного выяснения дела.