Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую… Страница 7

– Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.

– А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?

– Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок… Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что – неудобно его трогать. Но думаю, что внутреннее решение они уже принняли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.

Пошли через городской парк.

Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей – смотрели.

Владимир Николаич и Груша остановились тоже, понсмотрели…

– Делать нечего, – негромко сказал Владимир Николанич, трогаясь опять в путь.

– А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут?

– Здесь! – почему-то воскликнул Владимир Николанич. – Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я – отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и… наметинлось такое охлаждение. – Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". – Но они об этом еще крупнно пожалеют. Я им не… это… не мальчик, понимаешь, котонрого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, донпустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то – все же боятся. Как выезнжаю куда с ревизией… А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана поднсунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф… Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем… Монжет, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейскунранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз – вот так вот – изогнули, изогнули… Раза в три слой получился.

– Как бурки?

– Как бурки, только это не бурки, а нормальные валеннки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалкинваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: ценна?! Полная стоимость по прейскуранту! И – развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..

Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них – Вландимир Николаич всерьез кричал.

– Потише, Владимир Николаич, – попросила Груша. – А то оглядываются.

– Да, да, – спохватился Владимир Николаич. – Это не очень интеллигентно. Горячность чертова…

И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.

Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге… Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.

– Ну-те-с… вот здесь мы и обитаем! – оживленно сказал хозяин.

И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками – с журнального столика на гнутых ножках… Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.

– Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как нахондите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? – журналишка… Есть любопытнные картинки. Как находите квартирку?

– Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, – успела сказать Груша.

– Нет, до хорошего тут еще… Нет, это еще не называется хорошо. – Владимир Николаевич налаживал стол: появинлась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты – тоже в хрустальной вазочке. – Хонрошо здесь будет… при известных, так сказать, обстоятельстнвах.

– Холодильник-то как? В очереди стояли?

– В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда ранзошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес – на себя. Она даже не знает – ждет, наверно. – Владимир Николаич посмеялся. – Ругает, наверно, советскую власть… Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим… – Владимир Никонлаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!

И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая менлодия.

Владимир Николаевич вышел довольный.

– Как находите? – спросил.

– Хорошо, – сказала Груша. – Грустная музыка.

– Грустная, – согласился Владимир Николаич. – Иной раз включишь один, плакать охота…

Груша глянула на него… И что-то в лице ее дрогнуло – не то жалость, не то уважение за слезы, а может, – кто знанет? – может, это любовь озарила на миг лицо женщины.

– Прошу! – опять сказал Владимир Николаич.

Груша села за стол.

– Нет, жить можно! – воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. – Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.

– Как же? Вы говорите, умеете.

– В практическом смысле – да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце волннуется, Груша… А? – Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. – Груша!

– А?

– Я волнуюсь, как… пионер. Честное слово.

Груша смутилась.

– Да чего же вы волнуетесь?

– А я не знаю. Я откуда знаю? – Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. – Выпьем на брудершафт?

– Как это? – не поняла Груша.

– А вот так вот берутся… Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, – Владимир Николаич показал как, – и вынпивают. Вместе. М-м?

Груша покраснела.

– Господи!.. Да для чего же так-то?

– А вот – происходит… тесное знакомство. М-м?

– Да что-то я… это… Давайте уж прямо выпьем?

– Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образунется кольцо.

– Да неловко ведь так-то.

– Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет… даже жалко. Неужели у вас не волнуется серднце? Не волнуется?

– Да нет, волнуется… Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?

– Да об этом целые книги пишут! – взволнованно воснкликнул Владимир Николаич. – Поэмы целые пишут.

Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.

– Ну?.. – торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, незанвершенные. – Ну? А то шампанское выдыхается.

– Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем консобочиться-то?

– Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".

– Ну и перейдем на "ты"… без этих фокусов.

– Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку… – Владимира Николаича даже слегка трясло. – Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.

– Вот наказание-то! – воскликнула Груша. И засмеялась.

Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отличнинцы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девушнки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.

– Ну! – скомандовала Оля. – Повторим домашнее заданние.

– Хоть уж в воскресенье-то… – попробовал было увильннуть Витька. Но Оля была непреклонна:

– Никаких воскресений! Ты у нас будешь… Циолковнским.

– Нет, он у нас будет Жолио Кюри. – Лидок погладила Витьку по голове. – Верно, Витя?

– Да иди ты! – Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.

Девушки засмеялись.

– Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?

– Золотарем.

Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.

– Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири – там хонлодно.

Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объняснять невестам, кто есть золотарь.

Сели за стол.

– Ты таблицу умножения знаешь, конечно? – начала Лидок.

– Знаю, конечно.

– Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.

Витька умножил скучное число на число еще более скучнное, получил скучнейший результат.

– На.

– Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.

– Ну и дура ты! – не выдержал Витька.

Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.

– Витя, да ты что?! – изумилась сестра Оля. – Разве так можно?

– А чего она?..

– Чего она?

– "Тренируйся"… Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.

– А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.

– А еще – городской! – вставила Валя.

– Они, городские-то, хуже наших, – заметила Лидок. – Получают там раннее развитие… и начинают. – Она опять принялась сосать конфетку. – Давай дальше. Умножь от это на это.

Витька стал умножать.

Лидок склонилась над ним сзади и следила.