Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин Страница 7

— Да?

— К нему не подступишься, к старому хрычу. Удостаивает разговора только заправских комильфо. — От этого слова повеяло чем-то уж совсем древним. На сей раз словарь все-таки подвел его.

— Какой же я комильфо?

— Вы не смейтесь. У меня это слово с особым смыслом. Я делю весь мир на две части — комильфо и шельмы. Комильфо без шельм обходятся, а шельме без них не обойтись. Я сам — шельма.

— Как вы, собственно, себе представляете: что такое шельма? Ведь у этого слова тоже особый смысл.

— У комильфо твердое положение или приличный доход. Они всегда где-нибудь что-нибудь застолбят. Вот как вы с вашим отелем. Мы… шельмы… по зернышку клюем — в барах, в салунах. Глядим — не зеваем.

— Изворотливость выручает, так, что ли?

— Когда выручит, а когда и угробит.

— Ну, а комильфо, разве они не изворотливые?

— Им это не требуется. У них есть разум, знания, твердость характера. А мы, шельмы, иной раз бываем слишком шустрые, себе во вред.

— А другие пассажиры, кто они — комильфо или шельмы?

— Никак не пойму мистера Фернандеса. Он либо то, либо другое. А об этом фармацевте составить суждение и вовсе довольно трудно — он не дает нам такой возможности. Но мистер Смит — вот уж кто комильфо чистейшей воды.

— Можно подумать, что вы такими людьми восхищаетесь?

— Всем нам хотелось бы превратиться в комильфо, но вы признайтесь, старина, разве у вас не бывает, чтобы вы завидовали шельмам? Когда, скажем, надо подводить итоги и слишком далеко заглядывать вперед?

— Да, такие минуты бывают.

— И вы думаете: «У нас обязанности, ответственность, а они живут в свое удовольствие».

— Надеюсь, вы поживете в свое удовольствие там, куда сейчас едете. Вот уж действительно страна шельм — там все такие, сверху донизу, начиная с президента.

— Для меня это лишнее осложнение. Шельма шельму видит издалека. Возможно, придется играть роль комильфо, чтобы сбить их с толку. Надо бы приступить к изучению мистера Смита.

— И часто вам приходится перевоплощаться?

— Нет, слава богу, не часто. Эта роль самая трудная. Ловлю себя на том, что смех меня некстати разбирает. Как?! Я, Джонс, в этом обществе и такое вещаю? Бывает, что и страх нападает. Теряюсь. В чужом городе заплутаешься, и то жутко, правда? А когда начинаешь плутать в самом себе… Повторим?

— Теперь я угощаю.

— Про вас мне не очень ясно. Когда вы сидели там… с капитаном… я видел в окно, проходя… по-моему, вам было не по себе. А вы, случайно, не шельма? Не притворяетесь чем-то другим?

— Разве в самом себе разберешься?

Вошел стюард и начал расставлять пепельницы по столикам.

— Еще два пива, — сказал я ему.

— Ничего, если я на сей раз попрошу виски? — сказал Джонс. — Меня от пива пучит и распирает.

— Два раза виски, — сказал я.

— Вы играете в карты? — спросил он, и я подумал: наконец-то наступила минута, когда мне можно будет искупить свою вину. Тем не менее мой ответ прозвучал настороженно:

— В покер?

Его прямолинейность наводила на размышления. Почему он так разоткровенничался со мной насчет комильфо и шельм? Может, догадался, о чем у нас с капитаном шла речь, и теперь, прощупывая меня, бросил в поток моих мыслей свою прямоту, чтобы проверить, не изменит ли он цвета, как лакмусовая бумажка? Или думает, что мне не так уж обязательно сохранять верность тому, кто именуется у него комильфо? А может быть, моя фамилия Браун казалась ему такой же ненастоящей, как и его собственная.

— Я в покер не играю, — ответил он и сощурил свои черные глаза, будто говоря: «Вот и попались!» Потом добавил: — Я слишком себя выдаю, когда партнеры приятные. Не умею блефовать. Нет, я признаю только джин-рамми. — Он так произнес это слово, будто назвал какую-то детскую игру — символ невинности. — Умеете?

— Раза два играл.

— Я не настаиваю, но надо как-то провести время до ленча.

— Что ж, давайте.

— Стюард, карты. — Он чуть заметно улыбнулся, точно давая мне понять: «Видите? Я не ношу с собой крапленой колоды».

В какой-то степени игра эта действительно невинная. Жульничать в ней трудно. Он спросил:

— По маленькой? Сто очков — десять центов?

Джонс привносил в игру что-то свое. Он рассказал мне потом, что прежде всего смотрит, в какой части руки неопытный игрок держит приготовленное на сброс, и из этого выводит, скоро ли тот кончит. По тому, как перекладывают карты и долго ли колеблются перед ходом, он угадывал, хорошие они, плохие или ни то ни се, и в первом случае предлагал пересдать, не сомневаясь в отказе. Исполнившись чувства превосходства и уверенности в себе, партнер рисковал, затягивал игру, надеясь кончить с руки. Даже поспешность или замедленность движения, когда берут карту и сбрасывают, о многом говорили Джонсу.

— Психология всегда побьет голую математику, — сказал он однажды и действительно почти всегда побивал меня. Чтобы выиграть, мне надо было сразу при сдаче получить на руки две верные комбинации.

Когда гонг позвал нас к ленчу, он встал с шестью долларами выигрыша. Примерно такая степень успеха ему обычно и требовалась — сумма скромная, партнер никогда не откажется от реванша. Шестьдесят долларов в неделю прибыль не большая, но он говорил, что всегда может рассчитывать на это, а значит, не будет сидеть без сигарет и выпивки. Ну и, конечно, время от времени бывали и coups [4]: иногда его партнеры гнушались такими детскими ставками и предлагали по пятидесяти центов за очко. Так было однажды в Порт-о-Пренсе. У меня на глазах. Если бы Джонс проиграл тогда, вряд ли у него хватило бы денег, чтобы расплатиться, но фортуна, даже в двадцатом веке, кое-когда благоволит к храбрецам. Его партнер обремизился, и Джонс встал из-за стола на две тысячи долларов богаче. Но и в тот раз победитель вел себя скромно. Он предложил партнеру реванш и проиграл ему пятьсот с чем-то долларов.

— И вот что я вам скажу, — поучал он меня. — Женщины, как правило, в покер не садятся. Мужья возражают: есть в этой игре что-то распущенное и опасное. Но джин-рамми по десять центов за сотню — это же на мелкие расходы. Ну и, само собой, таким образом расширяется круг партнеров. — Даже миссис Смит, которая, безусловно, с негодованием отвернулась бы от игры в покер, иной раз приходила и наблюдала за нашими баталиями.

В тот день за ленчем — не знаю, почему так получилось, — разговор у нас зашел о войне. Начал его, насколько я помню, коммивояжер, который, как выяснилось, служил в гражданских