Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах Страница 70

Констанция в полной растерянности вытаращила на него глаза. Не может быть, чтобы подтвердились те слухи, которые более восьми лет носились по Площади!

— О чем дого… — начала было она.

— О нас с ней! — Он рывком головы указал на мисс Инсал. Пес лениво направился к ним, чтобы обследовать брюки жениха, но мисс Инсал, щелкнув пальцами, поманила его к себе, наклонилась и принялась его гладить. Этот не свойственный ей поступок подтвердил правильность открытия Чарлза Кричлоу, что в Марии Инсал, пусть очень глубоко, но все же таится нечто человеческое!

Нетрудно было определить, что мисс Инсал лет сорок. Двадцать пять лет она прослужила в лавке, проводя там по двенадцать часов в сутки, исправно посещая не менее трех служб в Уэслианской церкви или в воскресной школе и деля по ночам ложе с матерью, которую она содержала. Больше тридцати шиллингов в неделю она никогда не зарабатывала, но ее положение считалось исключительно благополучным. В ветхом затхлом сумраке лавки она мало-помалу утратила ту женственность и то обаяние, коими обладала прежде. Она стала такой же тощей и плоской, как сам Чарлз Кричлоу. Казалось, в самый чувствительный период развития девушки ее грудь пострадала от долгой засухи и так и не обрела прежней формы. Единственным свидетельством того, что в жилах у нее течет кровь, была прыщавость, а прыщи на этом лице кирпичного цвета указывали на то, что кровь у нее жидкая и скверная. Руки и ноги у девушки были большие и нескладные, кожа на пальцах огрубела от частой возни с жесткой наждачной бумагой. Шесть дней в неделю она ходила в черном, на седьмой день надевала нечто похожее на скромный полутраур. Она была честна, толкова и трудолюбива, но вне пределов своей работы не проявляла ни любознательности, ни ума, ни интересов. Глубоко вкоренившиеся и непобедимые предрассудки и суеверия заменяли ей интересы, но зато она умела бесподобно продавать шелка и шляпки, подтяжки и клеенку, она никогда не делала ошибок в ширине, длине или цене товара, никогда не докучала покупателям и не давала нелепых обещаний совершить невозможное, никогда не опаздывала и не допускала небрежности или непочтительности. О ней никто ничего не знал, потому что знать было нечего. Выньте из нее продавщицу, и останется пустое место. Невежественная и духовно мертвая, она существовала только по привычке.

Но для Чарлза Кричлоу она обернулась воплощением мечты. Взглянув на нее, он узрел юность, невинность и чистоту. Целых восемь лет Чарлз, как мотылек, вился вокруг исходящего от нее яркого света, и вот теперь опалил крылья. Он мог обращаться с ней сколь угодно небрежно, на людях не смотреть в ее сторону, говорить грубости о женщинах, заставлять ее тупо в течение многих месяцев размышлять над его словами, но все его поведение бесспорно свидетельствовало, что он желает ее. Он страстно желал ее, она его очаровала, она представлялась ему чем-то красочным и роскошным, за что он готов был платить, ради чего мог совершать безрассудные поступки! Он овдовел, когда она еще не родилась; ему она казалась юной девушкой. Все относительно в этом мире. Что же касается ее, то она была натурой слишком равнодушной, чтобы отказать ему. Зачем отказывать? Устрицы не отказывают.

— От души поздравляю вас обоих, — тихо произнесла Констанция, осознав значение скупых слов мистера Кричлоу. — Надеюсь, вы будете счастливы.

— Все будет в порядке, — сказал мистер Кричлоу.

— Спасибо, миссис Пови, — сказала Мария Инсал.

Казалось, никто не знает о чем еще говорить. У Констанции на языке вертелись слова «Все это довольно неожиданно», но она промолчала, понимая, что они прозвучали бы нелепо.

— Ах! — воскликнул мистер Кричлоу, как бы вновь оценивая создавшееся положение.

Мисс Инсал потрепала собаку на прощание.

— Итак, этот вопрос решен, — заявил мистер Кричлоу. — Теперь, хозяйка, вам ведь хочется избавиться or этой лавки, не правда ли?

— Не уверена, — с сомнением в голосе ответила она.

— Ну что вы! — возразил он. — Вы, конечно, хотите избавиться от нее.

— Я прожила здесь всю жизнь.

— Не в лавке вы прожили всю жизнь. Я ведь говорю о лавке, — продолжал он. — У меня есть предложение: дом останется вам, а от лавки я вас избавлю. Ну, что? — он вопросительно посмотрел на нее.

Предложение ошеломило Констанцию своей бесцеремонностью, но смысла его она не поняла.

— Но как… — растерянно спросила она.

— Пойдите сюда, — нетерпеливо воскликнул мистер Кричлоу и шагнул к двери позади кассы, ведущей из лавки в жилую часть дома.

— Куда? Чего вы хотите? — спросила сбитая с толку Констанция.

— Сюда! — с растущим нетерпением произнес мистер Кричлоу. — Идите же за мной!

Констанция подчинилась. За ней бочком последовала мисс Инсал, а за той — собака. Мистер Кричлоу вышел через дверь и зашагал по коридору мимо комнаты закройщика справа от него. Далее коридор поворачивал под прямым углом налево и доходил до двери в нижнюю гостиную, слева от которой находилась лестница в кухню.

Мистер Кричлоу внезапно остановился около кухонной лестницы и, раскинув руки, коснулся ими противоположных стен.

— Вот! — сказал он, постучав по стене костяшками пальцев. — Вот! Если я отделю это кирпичной кладкой и то же самое сделаю наверху между мастерской и коридором, ведущим в спальную, весь дом останется вам. Вы говорите, что прожили здесь всю жизнь. Прекрасно, что же мешает вам здесь ее и закончить? Просто, — добавил он, — вместо одного дома опять станет два, как это было еще до того, как вы, сударыня, появились на свет.

— Ну а как же лавка? — воскликнула Констанция.

— Можете продать свое имущество нам согласно оценке.

Только теперь Констанция поняла его план: мистер Кричлоу останется аптекарем, а миссис Кричлоу будет хозяйкой самого крупного в городе магазина мануфактурных и новомодных товаров. Они, несомненно, вынут часть кирпичей со своей стороны общей стены, чтобы уравновесить кирпичную кладку, возведенную по эту сторону. Значит, они все подробно обдумали. Констанция возмутилась.

— Ясно, — сказала она с некоторым презрением. — А мои условия передачи дела? Их вы учтете при оценке?

Мистер Кричлоу взглянул на особу, ради которой он был готов истратить тысячи фунтов. Ее можно было бы принять за Фрину{52}, а его — за ослепленного страстью глупца. Он посмотрел на нее, как бы говоря: «Мы ждали этого и решили, что в таком случае на уступки не пойдем».

— Вон оно что! — сказал он Констанции. — Покажите мне текст ваших условий передачи фирмы. Оберните его бумагой и дайте мне, а я предъявлю его при оценке. Но не раньше, сударыня. Я делаю вам очень выгодное предложение: буду сдавать вам дом за двадцать фунтов в год и куплю ваше имущество в соответствии с оценкой. Прикиньте-ка, любезная.

Сказав то, что считал нужным, Чарлз Кричлоу сразу удалился, как было ему присуще. Он бесцеремонно вышел через боковую дверь, завернул в своем развевающемся фартуке с Кинг-стрит на Площадь и направился к собственной аптеке, где четверговые полупраздники не соблюдались. Вскоре ушла и мисс Инсал.

III

Чувство гордости понуждало Констанцию отказаться от предложения. Но на самом деле она возражала против этого плана потому, что не сама его придумала. Ибо в действительности этот план совмещал в себе ее желание остаться на месте с желанием избавиться от лавки.

— Я заставлю его прорубить новое окно в нижней гостиной, которое будет открываться! — решительно заявила она Сирилу, относившемуся к предложению мистера Кричлоу с безропотным равнодушием.

Уладив вопрос об окне, она согласилась принять предложение. Несколько недель продолжалась опись имущества, после чего пришел плотник и снял мерку для окна. Затем появились строительный рабочий и каменщик, которые осмотрели дверные проемы; Констанции казалось, что ей приходит конец. Она убрала из нижней гостиной ковер и накрыла мебель чехлами. Двадцать дней она и Сирил прожили в окружении голых досок и чехлов, но ни плотник, ни каменщик больше не появлялись. Потом, в один прекрасный день два подмастерья плотника выставили старое окно, а позже плотник притащил новое, и они втроем вставляли его до десяти часов вечера. Сирил ходил в ночном колпаке и в нем отправился спать, Констанция же ходила в кашемировой шали. Маляр пообещал, что непременно покрасит окно на следующий день. Он намеревался начать работу в шесть часов утра. Будильник Эми поставили на такое время, чтобы она успела встать и одеться до его прихода. Он явился через неделю, положил слой краски и исчез на десять дней.

Затем неожиданно пожаловали два каменщика и были потрясены, что для них ничего не приготовлено. (Целых три недели полы оставались непокрытыми, и наконец, Констанция вновь постелила ковры.) Они сорвали обои, завалили кусками штукатурки лестницу в кухню, вынули через один горизонтальные ряды кирпичей из стен и, удовлетворенные достигнутым разгромом, спешно удалились. Через четыре дня прибыли новые красные кирпичи, которые привез ни в чем не повинный подручный каменщика, никогда раньше в доме не бывавший. Констанция именно на него вылила весь запас гнева. Гнев этот, правда, не был исступленным, скорее, он был добродушным, однако на подручного он произвел сильное впечатление.