Анатоль Франс - Харчевня королевы Гусиные Лапы Страница 8

— Достаточно, — объявил он, пряча «Строматы» в карман. — Вы, господин аббат, как я вижу, вполне разумеете по-гречески. Вы довольно точно разъяснили это место, если говорить о буквальном и вульгарном его истолковании. Мне хотелось бы взять на себя заботы об устройстве вашей судьбы, равно как и судьбы вашего питомца. Вы оба пригодитесь мне для перевода греческих текстов, которые я получил из Египта.

Потом он обернулся к батюшке:

— Полагаю, господин харчевник, что вы согласитесь отпустить ко мне вашего сына, чтобы с моей помощью он стал человеком ученым и почтенным. Ежели разлука с ним нанесет слишком чувствительный удар вашим отцовским чувствам, я согласен нанять за свой счет поваренка, чтобы он заменил этого юношу у вертела.

— Коли вы, ваша милость, так рассудили, — ответил батюшка, — я не стану препятствовать счастью своего сына.

— При том условии, — вмешалась матушка, — что это не пойдет в ущерб спасению его души. Поклянитесь мне, сударь, что вы добрый христианин.

— Барб, — сказал батюшка, — вы святая и достойная женщина, но вынуждаете меня просить извинения у нашего гостя за ваши нелюбезные речи, чему причиной, откровенно говоря, не столько недостаток природных добродетелей, сколько скудость образования.

— Не прерывайте эту славную женщину, — воскликнул философ, — пусть будет она спокойна: я человек глубоко верующий.

— Вот и чудесно! — отозвалась матушка. — Каждый должен чтить святое имя господне.

— Я чту все его имена, сударыня, ибо их у него множество. Он зовется Адонаи, Тетраграмматон, Иегова, Отей, Атанатос и Исхирос. И еще многими другими.

— Не слыхивала о таких, — ответила матушка. — Но ваши слова, сударь, меня не удивляют; я ведь давно заметила, что чем знатнее человек, тем больше у него имен, не в пример простолюдинам. Сама-то я родом из Оно, это неподалеку от города Шартра, и была еще совсем крошкой, когда скончался наш сеньор, и вот я прекрасно помню, что, когда глашатай извещал жителей о кончине сеньора, он называл, его чуть ли не всеми именами, какие есть в святцах. Ясно, что у господа бога еще больше имен, чем у сеньора Оно, ведь и положение-то у него еще выше. Большое счастье выпало людям образованным — знать все эти имена. И если вы, сударь, направите сына моего Жака на путь таких знаний, я буду вам весьма признательна.

— Итак, дело решено, — заключил философ. — А вам, господин аббат, вам, полагаю, перевод с греческого доставит удовольствие; за приличную мзду, разумеется.

Добрый мой наставник с минуту старался выловить из хаоса мыслей те, которые еще не окончательно утонули в винных парах, потом налил чарку, поднялся и сказал:

— Господин философ, всем сердцем принимаю ваше великодушное предложение. Кто из смертных может сравняться с вами? И я горжусь, сударь, тем, что отдаю себя в ваше распоряжение. Существуют два предмета, к коим я питаю безграничное уважение: это ложе и стол. Стол, который попеременно заставляют то учеными книгами, то изобильными блюдами, служит основой для принятия как телесной, так и духовной пищи; ложе благоприятствует не только безмятежному отдохновению, но и жестокостям любви. Лишь богочеловек мог даровать чадам Девкалиона[26] ложе и стол. Ежели, сударь, я обнаружу у вас два сих бесценных предмета, я возвеличу ваше имя, как своего благодетеля, бессмертной хвалой и прославлю вас в стихах греческих и латинских, прибегая к различным размерам.

Он замолк и осушил чарку.

— Вот это хорошо, — отозвался философ. — Жду вас завтра обоих к себе с утра. Сначала идите по Сеи-Жерменской дороге, пока не достигнете Саблонского креста. От подножья этого креста отсчитайте сотню шагов на запад, и вы упретесь в зеленую калитку, прорубленную в садовой ограде. Постучитесь молотком, изображающим фигуру под покрывалом, приложившую палец к губам. А когда старик отопрет вам дверь, спросите господина д'Астарака.

— Сын мой, — обратился ко мне мой добрый наставник, потянув меня за рукав, — запечатлей все это в своей памяти, удержи в ней и крест и молоток и все прочее, дабы завтра мы без труда отыскали благословенную дверь. А вы, господин меценат…

Но философ уже скрылся, и никто из нас не успел заметить, как он исчез.

* * *

На другой день, на рассвете, мы с наставником уже брели по Сен-Жерменской дороге. От земли, укрытой пеленою снега, и до самых небес, позлащенных зарею, стояла немая, глухая тишина. Дорога была пустынна. Мы шагали по глубоким колеям, проложенным колесами среди огородов, расшатанных заборов и низеньких домишек, окна которых подозрительно косились нам вслед. Потом, миновав две-три глинобитные полуразвалившиеся лачуги, мы увидели посреди унылой равнины Саблонский крест. В полсотне шагов от него раскинулся огромный парк, обнесенный наполовину обвалившейся стеной. В стене этой была пробита зеленая калитка, и висящий над ней молоток изображал какое-то страшилище, приложившее к губам палец. Руководствуясь описанием философа, мы без труда признали его жилище и пустили в ход молоток.

После довольно долгого ожидания калитку открыл старик слуга и, сделав знак следовать за ним, повел нас запущенным парком. Статуи нимф, видевшие покойного государя еще молодым, скрывали под завесой плюща свою грусть и свое убожество. В конце бугристой аллеи, припорошенной снежком, возвышался замок, сложенный из камня и кирпича, столь же мрачный, как и сосед его, Мадридский замок; увенчанный высокой шиферной крышей, он напоминал жилище Спящей Красавицы.

Пока мы шествовали вслед за безмолвным слугой, аббат шептал мне на ухо:

— Признаюсь тебе, сын мой, это строение отнюдь не веселит глаз. Оно свидетельствует о суровости нравов, в которых еще коснели французы во времена Генриха Четвертого[27], и вся эта мерзость запустения переполняет душу печалью, даже меланхолией. Куда как приятнее было бы бродить по волшебным склонам Тускулума[28], в надежде услышать слово Цицерона, трактующего о добродетели в тени пиний и фисташковых дерев на своей вилле, столь драгоценной для философов. И заметил ли ты, сын мой, что на этой дороге нет ни одного кабачка, ни одной харчевни; значит, чтобы выпить стакан вина, надо по меньшей мере пройти по мосту и берегом добраться до площади Пастушек? Правда, помнится, что там есть постоялый двор под вывеской «Красный конь», куда госпожа Сент-Эрнест водила меня обедать вместе со своей мартышкой и своим любовником. Ты и представить себе не можешь, Турнеброш, до чего ж там изысканная кухня! «Красный конь» славится не только своими утренними трапезами, но и числом лошадей и почтовых карет, которые там сдаются в наем. Я имел случай убедиться в этом собственными глазами, так как забрел на конюшню, преследуя одну служаночку, которая показалась мне миловидной. Но миловидной она не была; вернее было бы назвать ее просто уродливой. Это я, сын мой, разукрасил ее пламенем своих желаний. Таков удел человека: когда он руководствуется только своими чувствами, он заблуждается наиплачевнейшим образом. Нас вводят в соблазн обманчивые грезы; мы бросаемся в погоню за мечтой и заключаем в объятия бесплотную тень; лишь в одном только господе боге — истина и постоянство.

Тем временем мы, предшествуемые стариком слугой, уже подымались по разошедшимся ступеням лестницы.

— Увы! — шепнул мне на ухо аббат. — Мне уже взгрустнулось при мысли о харчевне вашего батюшки, где мы лакомились сочными кусками, толкуя творения Квинтилиана.

Мы поднялись по широкой каменной лестнице на второй этаж, и слуга ввел нас в залу, где господин д'Астарак писал что-то возле ярко пылавшего камина; здесь вдоль стен стояли египетские саркофаги, напоминавшие своими очертаниями формы человеческого тела, а с раскрашенных футляров на вошедшего глядели позолоченные лики с продолговатыми блестящими глазами.

Господин д'Астарак учтиво предложил нам присесть и заговорил:

— Я вас ждал, господа. И коль скоро вы оба любезно согласились отдать себя в мое распоряжение, прошу вас почитать этот дом своим. Вам предстоит переводить греческие тексты, вывезенные мною из Египта. Не сомневаюсь, что вы приметесь за работу с должным рвением, особенно же узнав, что она имеет непосредственное касательство к предпринятым мною трудам, цель коих вновь возвратить человеку утраченную им науку властвовать над стихиями. Хоть я не собираюсь сегодня же снимать перед вами покровы, скрывающие природу, и показывать вам Изиду[29] во всей ее ослепительной наготе, я все же намерен открыть вам предмет моих изысканий, не опасаясь, что вы разгласите эту тайну, ибо уверен в вашей честности, равно как в собственном своем даре предугадывать и предвидеть все, что злоумышляется противу меня, не говоря уж о том, что в качестве орудия мести в моем распоряжении имеются тайные и ужасные силы. Буде вы нарушите верность, чего я, впрочем, не думаю, данная мне власть, господа, станет порукой вашему молчанию, так что, открывшись вам, я ничем не рискую. Ведайте же, что человек вышел из рук Иеговы, наделенный совершенным знанием, впоследствии утраченным. Появившись на свет, он отличался чрезвычайным могуществом и мудростью. Об этом свидетельствуют книги Моисея. Но их надо читать умеючи. Из них в первую очередь явствует, что, поскольку Иегова создал наш мир, его должны полагать не богом, а великим демоном. Идея бога, как силы одновременно созидающей и совершенной, не что иное, как устаревшие бредни, варварство, достойное дикаря-саксонца или невежды, Какой человек, мало-мальски образовавший свой ум, станет утверждать, что существо совершенное может хоть что-либо прибавить к своему совершенству? Такое заключение противоречит здравому смыслу. Бог не предается размышлению. Ибо, будучи бесконечен, о чем может он мыслить? Он не создает ничего, ибо не имеет представления о времени и пространстве, каковые суть необходимейшие предпосылки для любого созидания. Моисей был слишком сведущий философ и не утверждал поэтому, будто мир создан богом. Он почитал Иегову тем, чем был Иегова в действительности, иначе говоря, могущественным Демоном, и, ежели уж требуется быть точным — Демиургом.