Владимир Набоков - Просвечивающие предметы Страница 8

Он все еще был довольно наивен, как это бывает с влюбленными. Другой бы сказал толстой и вульгарной мадам Шамар: «Как вы смеете выставлять ваше дитя напоказ перед пришельцами с обостренными чувствами?» Но Персон наш неопределенно предположил, что это просто образец современной свободы нравов, принятой в кругу мадам Шамар. Господи, в каком кругу? Как и мать Хью, мать нашей дамы была дочерью сельского ветеринара (единственное совпадение во всей этой довольно грустной истории, о котором стоит упомянуть). Спрячь снимки, глупая нудистка!

Она позвонила около полуночи, когда он пребывал в колодце тут же ускользнувшего, но определенно дурного сновидения (после молодой картошки, залитой расплавленным сыром и запитой бутылкой еще более юного вина в гостиничном carnotzet[20]). Хватая трубку, он стал другой рукой нащупывать очки для чтения, без которых в силу некоей аберрации сопряженных чувств, не мог говорить по телефону.

— Это Ю Персон? — раздался ее голос.

Еще когда в поезде Арманда прочла вслух его визитную карточку, он понял, что она всегда будет произносить его имя как «Ю».

— Да, это я, то есть «Ю», то есть вы совершенно прелестно коверкаете мое имя.

— Я ничего никогда не коверкаю. Знаете, я не получила…

— Нет, коверкаете! Вы опускаете начальный согласный, будто… будто жемчужину в чашку для подаяния.

— Надо говорить не в чашку, а в шапку. Я выиграла. Теперь слушайте. Завтра я занята, а как насчет пятницы, — вы можете быть готовы à sept heures précises?[21]

Конечно, может. Арманда пригласила «Перси», как она посулила впредь его называть, раз ему не нравится «Ю», кататься на лыжах в Драконите или, как ему послышалось, в какие-то Мрака Нити, и он тут же представил себе лесную чащу, которая служит романтическим путникам защитой от голубого сияния альпийского полудня. Он ответил, что слалому так и не научился, хотя был на каникулах в Шугарвуде, штат Вермонт, но с удовольствием будет сопровождать ее пешком, гуляя по тропе, не только услужливо нарисованной его воображением, но и чисто выметенной метлой снеговика — одна из тех мгновенных безосновательных фантазий, которые могут порой одурачить и мудреца.

13

Теперь мы должны поймать в фокус главную улицу Витта на следующий день после ее звонка, в четверг. Она кишит просвечивающими прохожими и происшествиями — мы могли бы погрузиться в них и сквозь них с ангельским или авторским наслаждением, но для данного отчета ограничимся лишь единственной персоной нашего Персона. Не такой уж любитель прогулок, он пустился в недолгое, но утомительное праздношатание по поселку. По улице уныло струился, струился поток автомобилей; некоторые из них с тяжелой неуклюжестью неподатливых механизмов искали места для стоянки; другие направлялись в более модный курорт Тур, расположенный в двадцати километрах к северу, или, наоборот, возвращались оттуда. Он несколько раз прошел мимо старого фонтана, откуда вода струилась по выдолбленному в бревне желобу, обросшему с обеих сторон геранью. Он осмотрел почту и банк, церковь и туристическое бюро, а также знаменитую закопченную хижину, которой вместе с капустой на огороде и растопырившим руки пугалом разрешили доживать свои дни между доходным домом и прачечной.

В двух разных кабачках он выпил пива. У витрины спортивного магазина он помедлил, помедлил и купил прелестный серый свитер с отложным воротником и вышитым на сердце маленьким, очень красивым американским флагом. «Сделано в Турции» — пролепетала этикетка.

Только он подумал, что надо еще подкрепиться, как увидел ее — она сидела за столиком в уличном кафе. «Ю» к ней кинулся, полагая, что она одна, потом заметил, но слишком поздно, еще одну сумочку на противоположном кресле. В ту же самую минуту из помещения вышла ее подруга и, садясь на свое место, произнесла прелестным нью-йоркским голоском с теми распутными нотками, которые он узнал бы и в раю:

— Какая-то сатира на сортир.

Тем временем Хью Персон, не в силах содрать с лица маску приветливой ухмылки, подошел к ним и был приглашен составить им компанию.

Дама за соседним столиком, забавным образом напоминающая Персонову покойную тетку Мелиссу, которую мы так любим, читала «Еральд Трибюн». Арманда надеялась (в расхожем смысле слова), что Джулия Мур и Перси уже встречались. Джулия тоже в этом не сомневалась. Не сомневался — о, да — и Хью. Позволит ли двойница тетушки взять свободный стул? Да, конечно. Тетушка, добрейшая душа, живет с пятью кошками в игрушечном домике в конце березовой аллеи, в тишайшей части…

Тут нас прерывает оглушительный грохот — невозмутимая официантка, женщина бедная, но бедная по праву, уронила поднос с пирожками и бутылками и, присев на корточки, с лицом по-прежнему невозмутимым, рассыпалась на тысячу быстрых мелких характерных для нее движений. Арманда сообщила Перси, что Джулия специально приехала к ней из Женевы, чтобы перевести несколько фраз, с помощью которых собирается «произвести впечатление» на своих русских друзей, к которым завтра летит в Москву. А Перси приехал сюда работать с ее отчимом.

— Слава Богу, бывшим отчимом, — сказала Джулия. — Кстати, Перси, если это теперь твой nom de voyage,[22] ты тоже можешь мне помочь. Арманда уже объяснила, что мне надо пленить кое-кого в Москве, — людей, которые обещали познакомить меня с одним молодым и знаменитым русским поэтом. Арманда меня снабдила разными чудными словечками, но мы застряли на (доставая из сумки клочок бумаги), — я хочу знать, как сказать: «Какая хорошенькая церквушка» и «Сколько снега». Понимаешь, мы сперва переводим на французский, и она считает, что это будет rafale de neige,[23] но не может же быть по-французски rafale, a по-русски «рафалович»{19}, или как там они говорят.

— Это будет congère,[24] — сказал наш Персон, — слово женского рода, так говорила моя мать.

— Значит, по-русски сугроб, — сказала Арманда, сухо добавив: — Только в августе там не очень-то много снега.

Джулия засмеялась. Джулия выглядела здоровой и счастливой. Джулия была даже красивее, чем два года назад. Станет ли она теперь мне сниться — с этим новым рисунком бровей, с длинными волосами? Как быстро сны поспевают за модами? Приснится ли она мне в следующий раз все еще с прической японской куклы?

— Можно, я вам что-нибудь закажу? — сказала Арманда, обращаясь к Перси, но без пригласительного жеста, какими обычно сопровождаются подобные фразы.

Перси выпил бы, пожалуй, чашку горячего шоколада. Сладко и страшно — снова встретить на людях предмет прежней огненной страсти! Арманде, конечно, нечего опасаться. Совсем другой класс, нет сравнения. Хью пришла на память известная новелла R. — «Прошедшее, настоящее и будущее».

— Послушай, Арманда, мы ведь кажется еще не все перевели?

— Мы и так уже два часа на это потратили, — сказала Арманда довольно сердито, не понимая, наверное, что ей нечего опасаться. Сладость была совсем другого — скорее интеллектуального или художественного свойства, в точности как в новелле у Р.: шикарный господин в темно-синем клубном пиджаке ужинает на освещенной веранде с тремя декольтированными красавицами — Алисой, Беатой и Виолой, которые до этого никогда не встречались: А. — бывшая любовь, Б. — теперешняя его любовница, В. — будущая жена.

Он пожалел, что по примеру Арманды и Джулии не заказал себе кофе. Шоколад нельзя было взять в рот. Ему принесли просто чашку горячего молока. Отдельно подавался какой-то элегантный пакетик и немного сахара. Верхний краешек пакетика надо было надорвать, а бежевую пыль из него вытряхнуть в безжалостно пастеризованное молоко. Отпиваешь молоко — и добавляй скорее сахар. Но никакой сахар не отобьет этого скверного, пресного, поганого вкуса.

Арманда, наблюдавшая все стадии его изумления и разочарования, улыбнулась и сказала: «Будете знать, во что швейцарцы превратили горячий шоколад. Моя мать, — продолжала она, повернувшись к Джулии (которая, хоть и гордилась своей сдержанностью, тут с красноречивым sans-gêne[25] Прошедшего залезла своей ложечкой в чашку Хью, чтобы снять пробу), — мать моя однажды даже заплакала, когда ей подали эту бурду, — с такой нежностью она вспоминает шоколад своего шоколадного детства.

— Довольно противно, — согласилась Джулия, облизывая бледные пухлые губы, — но все-таки лучше нашего американского пойла.

— Потому что ты самая плохая патриотка на свете, — сказала Арманда.

Очарование Прошедшего состояло в сохранении тайны. Зная Джулию, он был уверен, что та никогда не расскажет про их роман — одну каплю из множества глотков — случайной подруге. В тот миг, хрупкий и бесценный, они с Джулией (alias[26] рассказчик с Алисой) заключили соглашение касательно прошлого, бесплотное соглашение против реальности, как она представлена говорливым углом улицы, шелестящими автомобилями, деревьями, прохожими. Место Б. занимал в этом трио Безумный Витт, а место главной незнакомки — и в этом была особая прелесть — Арманда, будущая его возлюбленная, которая так же мало знала о будущем (автору, конечно, известном во всех деталях), как и о прошлом, чей вкус Хью снова смаковал с пыльно-коричневым молоком. Персон, сентиментальный простак и персонаж отнюдь не идеальный (идеальные были бы выше этого, а он — только добрая душа), пожалел, что сцена не сопровождается музыкой, что румынский скрипач не бередит смычком два переплетенных единой монограммой сердца. В этом кафе не было даже громкопроигрывателя, который мог бы механически воспроизвести вальсик «Сладость». Некий поддерживающий ритм создавали, однако, голоса прохожих, звон посуды, шелест горного ветра в почтенной купе каштана на углу. Наконец они собрались уходить. Арманда напомнила ему про завтрашний поход. Джулия попрощалась с ним за руку и попросила молиться за нее, когда она будет говорить по-русски этому очень страстному, очень выдающемуся поэту «je t'aime», что в английской передаче звучит как «yellow blue tibia».[27] Они разошлись. Хью вдруг с проклятием остановился и повернул обратно за забытым пакетом.