Шмуэль Агнон - Во цвете лет Страница 8

А в дому у отца ее был молодой писарь – еврей. И сказала она ему: научи меня Божьему Завету. И сказал он: ах, не знаю я. Пока они говорили, пришел посланник раввина купить квасное на Пасху, и сказал ей писарь: поговори с ним. И поведала она ему свои мысли. Сказал тот ей: пусть придет ко мне барышня сегодня вечером и отпразднует с нами праздник Пасхи. И пришла она вечером и села за трапезу с ним и домочадцами его, и пошло сердце ее за Господом Израиля, и заповеди Его стали ей желанны. А писарь тот – мой покойный батюшка. Библии и заповедей не изучал, но Господь дал ему чистое сердце, и прилепилась к нему матушка, и вместе прилепились они к вере в Бога. После женитьбы переехали они в Вену, говоря: там нас никто не знает. И в поте лица добывал он хлеб свой, но у отца ее не брали они ничего. Понемножку привыкла матушка к своему новому положению. А батюшка работал вдвойне и никакого блага себе не позволял, чтобы я мог учиться в лучших школах и занять положение в высшем обществе благодаря науке и премудрости, ибо состояния он по смерти мне не оставил. И мнилось ему, что он лишил меня наследства, ибо не вышла бы моя матушка за него, был бы я дворянином. А матушка расчетов не ведала, любила меня, как мать – сына, во все дни жизни.

День пошел на убыль, и Мазал окончил свой рассказ и сказал: простите, сударыня, что я так разговорился. И сказала я: почему вы просите прощения, вы же мне добро сделали. Теперь буду знать, что вы меня не возненавидели за то, что раскрыли свое сердце предо мной, раз не воздержались от речей. И Мазал провел ладонью по глазам и сказал: как тебя возненавидеть? Рад я, что нашел слушательницу – поговорить о матушке, потому что соскучился я по ней. А если мало этого – расскажу еще. И Мазал рассказал мне, как пришел в город, но мамы и отца мамы не упомянул. И рассказал мне о своих трудах, ибо то, что начала матушка его, возвращаясь к Господу Богу Израиля, льстилось ему завершить возвратом к народу своему. Но они не поняли его. Чужим он был среди них, хоть он один из них, но чужд их сердцу он.

Вернулась я домой, и сердце мое полно до краев. Как у пьяного допьяна заплетались ноги мои. Луна воссияла и мой путь светом озарила.

И по пути домой думала я, что скажу отцу, рассказать ли ему все, что было у меня с Мазалом, и услышит отец и рассердится. А если промолчу, встанет стена между мной и отцом. Сейчас пойду и расскажу ему, и, если рассердится, увидит, что не скрываю я от него своих дел. И по приходе домой застала я врача: тот услышал, что болен отец, и наложила я печать молчания на уста, ибо как рассказать при чужих. И не пожалела, ибо взбодрила тайна дух мой.

Спокойной была я дома. С подружками не секретничала и приветственных писем не писала. И вот пришел письмоносец и принес мне письмо. Письмо на иврите написал мне юноша по имени Ландау. Как заблудившийся путник в бурную ночь к Божьим звездам возносит очи, писал он по Библии, так возношу я свое послание тебе, благородная и достойная дева. Письмо в моих руках, и учитель Сегал пришел на урок. И сказала я: пришло письмо на иврите. И сказал он: знаю. И рассказал мне учитель, что юноша-ученик его, сын арендатора из села.

Прошло восемь дней, и про письмо забыла я. Пошла на курсы, и вот – женщина и юноша стоят там. Когда я увидела юношу, поняла, что он написал письмо. Сказала я отцу, и он засмеялся. И сказал: деревня. И подумала я: почему юноша так себя ведет, откуда такие странные помыслы. И внезапно увидела я внутренним оком юношу и его смущение и его румянец, и пожалела я, что не ответила ему, а он, может, ждал и обиделся. И решила я: завтра напишу ему. Но не знала, что написать. И тело мое замерло от сладкого сна. Как сладок сон, когда покоятся жилы и душа равновесие обретает. Но и назавтра, и в третий день не ответила я юноше и уже думала: так и не отвечу. И вот, делаю я уроки, и перо у меня в руках, повела я пером не думая, глядь – получился ответ юноше. Лишь несколько строк я написала. Перечла я письмо и подумала: не о таком ответе он молил. И бумага не по духу была мне. И все же послала я письмо, ибо знала, что другого уже не напишу. И решила: не буду ему больше писать, потому что не лежит моя душа к писанию писем. И вот прошли дни, и нет послания от юноши, и пожалела я, что переписки не вышло. Но понемногу позабыла я юношу и письмо. А что я письмо написала – так это долг был, и я его выполнила. И однажды говорит мне отец: помнишь женщинy и юношу? И сказала я: помню. И сказал он: пришел ко мне отец юноши сговариваться насчет своего сына. И впрямь хорошая семья, и юноша образован. И спросила я отца: он придет к нам? И сказал он: не ведаю, но ответ твой мне в радость, что не таишь ты помыслы. И потупила я глаза. Господи, Ты ведаешь мои помыслы. И добавил отец: к звездочетам не пойдем и гадалок не спросим, найдет ли моя дочь суженого. И больше отец про это не говорил.

И вот вечером в воскресенье пришел отец домой, и с ним человек. И велел отец принести горячего и зажечь люстру и печь проверил: натоплена ли. И сели они за стол беседовать.

А человек не сводил с меня глаз, и вернулась я в свою светелку заниматься рукодельем. Я шила, и тут подъехали сани и стали под окнами. И вошла ко мне Киля и сказала: гости приехали, иди в залу. И сказала я: не пойду, у меня работы много. Но Киля не отставала от меня и сказала: сегодня праздничный вечер, велел твой отец состряпать оладьи. Если так, сказала я, я помогу тебе приготовить трапезу. И сказала Киля: нет, иди в залу. Гость пришел, юноша с чудным взором. – И Готскинд там? – спросила я Килю с издевкой. – Кто? – спросила она. – Готскинд, – сказала я. – Позабыла уже его и речи его? – Ну и память у тебя, Тирца, – сказала Киля и вышла.

Наступило время ужина, и я вышла в залу и удивилась, ибo возмужал юноша, он и не растерян, как раньше, и шапка на нем черного козьего меха, и легкий пушок на румяных ланитах.

И еще раз приехал Ландау. В санях приехал, волчья шуба на плечах. И пах он зимним лесом. Чуть посидел и встал, ибо спешил к лудильщикам и заехал к нам, чтобы пригласить меня прокатиться. И дал мне отец свою меховую шубу, и мы поехали.

При свете месяца неслись мы по снежной колее, и копыта коней били в лад колокольчикам. Сидела я справа от юноши и выглядывала из-под медвежьей полости, и шуба укутывала меня и рот закрывала так, что и слова молвить я не могла. Ландау остановил коней перед мастерской лудильщика и помог мне сойти с саней и войти в дом. Там налили нам белого вина и угостили печеным яблоком. Ландау велел лудильщику приехать назавтра в село починить котлы в винокурне. Как вельможа и повелитель говорил он, и все внимали словам его. Глянула я в лицо Ландау и подивилась. Этот ли юноша писал мне о стенаниях одинокого сердца? На обратном пути не прятала я лицо в шубу, потому что свыклась с морозом. И все же не перемолвились мы ни единым словом, ибо молчание окружало мое сердце. И Ландау молчал, лишь изредка покрикивал на коней.

И отец сказал мне: старый Ландау сговаривается насчет своего сына, что душой он прилепился к душе твоей, и сейчас скажи мне, и я дам ответ. И увидел отец, что я смущена, и сказал: есть еще время поговорить об этом, ведь и юноша еще ждет призыва на службу и ты молода годами. Прошло несколько дней, и снова стал Ландау писать мне письма возвышенным слогом, и в них видение земли Израиля. Из села род его, и земледелию обучен сызмальства, и о земле Израиля не устал он грезить и мечтать. Потом прекратились его письма, но он иногда приходил пешком в город: изматывал себя, чтобы оказаться негодным для царской службы в войске. И бродил по улицам и площадям с калинами по ночам. Вспомню я их напев по ночам, и душа облачится тревогой. Помнила я дядю, мамина брата, что отдал Богу душу в войске. И подумала я: коль согласилась бы я, была бы ему теперь законной женой. И вот однажды встречаю Ландау на дороге. Глаза его провалились, щеки запали, и запах одежд его – запах старого табака. Лицо – лицо больного. Вернулась я домой и взяла книгу. Подумала я: почитаю и развею грусть. И перехватило горе горло мое, и учиться я не смогла. И открыла я Псалтирь и стала читать вслух, может, сжалится Господь и не сгинет сей юноша.

А в доме Готлиба работали строители и делали в левом крыле флигель для брата, который приезжает пожить сюда, ибо вошел брат в долю в парфюмерне. И отпраздновали новоселье, ибо до тех пор не праздновал Готлиб новоселье, ибо лишь сейчас достроился дом, когда он привез возлюбленного брата. Готлиб стал совсем другим человеком. Даже бороду переиначил. Увидела я братьев и рассмеялась, ибо вспомнила рассказ Минчи о ее первом приезде в дом свекра. За обедом вынул Готлиб письмо и сказал жене: чуть не позабыл, пришло письмо из Вены. И спросила: есть ли вести в нем? И сказал он: нет вестей, только поздравление с новосельем. И матушке его ни хуже, ни лучше. Поняла я, что о Мазале речь, ибо слышала я, что заболела его матушка и отправился он в Вену проведать свою матушку. И вспомнила я день, когда сидела у него, и приятно было мне сие воспоминание.