Петр Краснов - Памяти Императорской русской армии Страница 8

Когда Врангель подошел к нему, немецкий офицер пожал ему руку и выразил чувство искреннего восхищения перед его подвигом. Он не допускал мысли, что в современном бою возможна конная атака стреляющей батареи.

Подвиг павшего смертью храбрых корнета Л.-Гв. Гусарского полка, Великого князя Олега Константиновича[11], спасавшего солдата, и тут же подвиг простого донского казака, Козьмы Крючкова, заколовшего пикою одиннадцать немцев, и подвиг сотника 4-го Сибирского казачьего полка, Анненкова, зарубившего на глазах разъезда германского офицера, атака 10-й кавалерийской дивизией графа Келлера венгерской кавалерийской дивизии и такая же конная атака 2-й казачьей Сводной дивизией генерала А. А. Павлова, атака Уланским Новомиргородским полком тяжелой германской батареи у Костюхновки в 1916 году и там же атака Черниговским полком германской пехоты, атака эскадроном ротмистра Случевского 16-го гусарского Нежинского полка, роты велосипедистов, атака 1-го Волгского полка, мною выше описанная, атака ротмистра 12-го гусарского Ахтырского полка, Панаева, австрийской пехоты, атаки Заамурской пограничной стражи, Ингушей, атака 16-го и 17-го Донских казачьих полков сквозь окопы и проволоку австрийцев и германцев у деревни Рудка Червище 7 августа 1916 года.

И сколько их!

И ни одной завершенной конной атаки не знает ни одна другая европейская армия.

История, скажет свое слово о Русской Императорской армии, и она может спокойно ожидать этого суда и не бояться его. Непостыженная, победоносная, несокрушимая, славная, предстанет она на суд истории, и к бесконечной веренице имен героев прибавится еще длинный список новых имен.

Третьим после Государя и Великого князя Николая Николаевича лицом императорской крови в великую войну был родной брат Государя — Великий князь Михаил Александрович.

Значение его не было так велико, как первых двух, и он был на войне в скромной роли начальника дивизии, так отвечавшей его скромному характеру.

В Кавказской Туземной дивизии, которой командовал Великий князь, было шесть полков четырехсотенного состава: 2-й Дагестанский, Кабардинский, Татарский, Чеченский, Черкесский и Ингушский. Полки были численно невелики. Офицеры только отчасти туземцы; большинство — русские. Конский состав был слаб. Дивизия была плохо обучена и невоспитанна. Воспитание и муштру в ней заменяли прирожденная дисциплинированность горцев и обаяние имени Великого князя. Где не было его, там части дивизии показывали свою неподготовленность к войне и плохую выучку.

Стояли на реке Днестре заставами. Дагестанцы крепко спали по ночам. Проведали про это австрийцы, прокрались ночью на заставу и вырезали ее без остатка. Дагестанцы продолжали спать. Когда офицер говорил им, что спать нельзя, они отвечали — Ты боишься, не спи, мы не боимся — спим! К дивизии были приданы ополченские дружины, с тяжелыми «дядями», никогда не знавшими военной службы, не муштрованными и не воспитанными. Оставалось рассчитывать только на дух этих людей, на их сердце, и это сердце им дал Великий князь — обаяние близости брата государева и сознание ответственности перед ним и перед Родиной.

С первых чисел мая Кавказская Туземная дивизия стояла на позиции по реке Прут, к северу от румынской границы. Кавказцы понарыли окопы, перешли вброд за Прут и занимали ряд селений на правом берегу. Против них была германская спешенная кавалерия и австрийская пехота. Правее их стояла 9-я кавалерийская дивизия, левее — ополченцы и далее — 10-я кавалерийская дивизия. Снарядов было мало, а в конно-горных батареях, которые были приданы туземцам, и совсем почти не было. Мы видели, как строили австро-германцы окопы, как добирались они большими толпами, и мы не могли разогнать их, помешать работам артиллерийским огнем. Это создавало нервное настроение. Были при артиллерии и — как будто не было ее.

23 мая обнаружилось наступление на стыке между Туземцами и 9-й кавалерийской дивизией. Наступление началось после полудня, но до вечера дружный огонь Туземцев и Драгун задерживал неприятельские цепи. Перед закатом неприятель усилил артиллерию и 9-я дивизия стала отходить. Некоторое время самолюбивые Ингуши еще держались, но когда увидали, что австрийцы правее их уже переправились через Прут, они получили приказание отступить.

Солнце опускалось за низкие гряды холмов и за дубовую рощу на Черновицкой дороге, когда, с глухим гортанным говором неся своих убитых и раненых, показались цепи Ингушей и Кабардинцев и направились к деревне, где стояли их коноводы с лошадьми.

Ясною майскою ночью кавказцы отходили от Прута. Отступательный марш является одной из самых тяжелых операций. Психика бойца подавлена, ему все кажется потерянным, а для самолюбивых горцев это был особенно тяжело.

Австро-германцы преследовали слабо. Дивизия Великого князя получила приказание отходить на заранее приготовленные позиции, на реке Днестре, и начался пятидневный марш. Ночью шли, днем стояли, ожидали неприятеля и, где можно, отражали его атаки.

Дни сменялись ночами, и все было одно и то же. Днем дрались, ночью шли медленно, понуро, неохотно отдавая завоеванную землю. И не было сна. Питались кое-как, часто целыми днями ничего не ели.

Я командовал 3-й бригадой этой дивизии: полками Черкесским и Ингушским.

Как сейчас помню наш переход через реку Днестр по понтонному мосту. Хмурая, глухая ночь. От утомления и бессонных ночей шатало, как пьяного, и я уже временами не соображал, снится ли мне темная быстрая река, шумящий по берегам Кустарник, низкий настил моста и худые крупы темно-гнедых, мелких лошадей, или это все происходит наяву. На рассвете, 29 мая, мы вошли в город Залещики, и здесь я получил приказание выставить одним полком сторожевое охранение, а другим стать на отдых в деревнях, в пяти верстах от Залещиков. В двенадцати верстах в местечке Тлусте-Място становился штаб Великого князя и штаб 2-го кавалерийского корпуса.

Расставив заставы Черкесов в городе и по сторонам его, я выслал разъезд на правый берег Днестра и уже при свете ясного солнечного дня, в какой-то брошенной жителями квартире заснул крепким сном насмерть усталого человека. Проснулся я часов в восемь утра от звуков недалекой, редкой ружейной стрельбы и, выйдя на крыльцо, убедился, что стреляли по городу. По улицам посвистывали пули.

Разъезд вернулся с того берега и доложил, что он ничего не мог сделать, так как едва перешел через реку, как был встречен сильным ружейным огнем со всех сторон, и едва ушел, лишь благодаря густому утреннему туману. Я отвел заставы за город, где они менее подвергались огню. Правее стояли Дагестанцы, левее Саратовское ополчение. Отдав приказание держаться во что бы то ни стало и установив связь с собой телефоном, я поехал в деревню в предвкушении сладости отдыха и возможности напиться наконец горячего чаю.

Я застал командира Ингушского полка, полковника Мерчуле, в средине селения, в большом чистом доме, окруженная тенистым садом. Мне была приготовлена отдельная комната и постель уже была расставлена денщиком. Но едва я сел пить чай с офицерами Ингушского штаба, как под окном, неприятно раздражая слух, затрещала мотоциклетка, и студент-вольноопределяющийся передал мне записку: князь Багратион, командир первой бригады, требовал от имени Великого князя меня и командира Ингушского полка на железнодорожную станция Дзвиняч для получения приказаний. Тон записки был тревожный, мотоциклист толком ничего не знал, но говорил о каких-то переправившихся массах.

На маленькой степной станции, утонувшей в кустах белой акации, среди бесконечных полей, стоял автомобиль штаба дивизии. На пустом асфальтовом перроне ожидали князь Багратион и генерал Юзефович[12], начальник штаба дивизии.

— Дело вот в чем, — сказал Юзефович. — Сейчас мы получили известие, что Дагестанцы не выдержали артиллерийского огня и отошли от селения Жезавы. Австрийцы наводят там мосты. По последним донесениям они уже накапливаются вот в том лесу. Ты понимаешь, чем это пахнет. Великий князь остается во что бы то ни стало в Тлусте, он получил приказание задержаться на этой позиции до завтрашнего утра, когда нас должна сменить 2-я Заамурская пехотная дивизия. Придет настоящая пехота, с настоящими пушками, и тогда мы их погоним. Великий князь поручает тебе этот участок от станции Дзвиняч до Залещиков. — Где же Дагестанцы? — Они вон впереди, в старых окопах. Действительно, в версте от станции, примерно на средине расстояния между лесом и станцией, копошились какие-то красно-серые фигурки. Их было очень мало.

— Сколько же их там?

— Две сотни. Человек шестьдесят наберется. Но ты не беспокойся, Великий князь приказал подчинить тебе Кабардинцев, и, кроме того, две роты Саратовского ополчения уже направлены к тебе.

«От Дзвинячи до Залещиков пять верст, — соображал я, — да там версты две до ополченцев. Местность ровная, чуть холмистая. Окопы по грудь, плохо устроенные, без проволоки… У меня шестьдесят Дагестанцев, человек триста Ингушей, да столько же Кабардинцев и Черкесов, ну, скажем, две роты Саратовского ополчения — это четыреста человек, итого менее полуторы тысячи на семь верст. И это, считая с Черкесами, которые теперь едва ли устоят. Значит, на версту фронта придется по 200–300 человек…» Я высказал Юзефовичу свои соображения.