Джон Голсуорси - Через реку Страница 8

Он направился к дому. Динни поглядела ему вслед, подумала: «Какой превосходный покрой бриджей!» — и пошла к машине.

— Динни, — рассмеялась Клер, — да он в тебя влюблён!

— Что?

— Я запросила двести, а он сразу назначил двести пятьдесят. Как тебе удалось покорить его за один вечер?

— Не выдумывай. Если уж он влюблён, то не в меня, а в тебя.

— Нет, дорогая. У меня есть глаза, и я знаю — в тебя. Ты ведь тоже сразу догадалась, что Тони Крум влюблён в меня.

— Это было видно.

— И сейчас видно.

— Вздор! — невозмутимо отрезала Динни. — Когда приступаешь?

— Сегодня Дорнфорд возвращается в Лондон. Живёт он в Темпле, в Харкурт Билдингс. Я уезжаю в город вечером, а послезавтра выхожу на службу.

— А жить где будешь?

— Сниму комнату без мебели или маленькую студию, а потом сама отделаю и обставлю. Это даже интересно.

— Тётя Эм тоже возвращается сегодня. Пока не найдёшь комнату, поживи у неё.

— Что ж, придётся, — задумчиво согласилась Клер.

Когда сестры подъезжали к дому, Динни спросила:

— Как же с Цейлоном, Клер? Ты всё обдумала?

— А какой смысл думать? Джерри, наверно, что-нибудь предпримет, но что именно — не знаю и знать не хочу.

— Он тебе писал?

— Нет.

— Дорогая, будь осторожна…

Клер пожала плечами:

— Постараюсь.

— Дадут ему отпуск, если потребуется?

— Несомненно.

— Ты будешь держать меня в курсе, да?

Клер наклонилась, не выпуская из рук руля, и чмокнула Динни в щёку.

VI

Через три дня после разговора в «Кофейне» Крум получил письмо от сэра Лоренса Монта, который сообщил, что его кузен Джек Масхем ожидает прибытия арабских маток не раньше весны, но будет иметь мистера Крума в виду и не прочь увидеться с ним в ближайшее время. Знает ли мистер Крум какое-нибудь из арабских наречий?

«Не знаю, — подумал молодой человек, — зато знаю Стейплтона».

Стейплтон из Королевского уланского полка был в Веллингтоне курсом старше Крума и недавно прибыл в отпуск из Индии. Он известный игрок в поло и наверняка знаком с жаргоном восточных барышников. К тому ж он сломал себе бедро, готовя лошадь к скачкам с препятствиями, и, видимо, задержится в Англии. Однако необходимость немедленно найти работу не становилась от этого менее настоятельной, и Крум продолжал поиски, всюду получая один и тот же ответ: «Подождите до выборов!»

Поэтому на другое же утро после голосования он покинул Райдер-стрит, лаская себя самыми радужными надеждами, но к вечеру явился в клуб, изрядно их порастеряв. С таким же успехом он мог бы провести день в Ньюмаркете на скачках.

Однако, когда швейцар подал ему конверт, сердце Крума учащённо забилось. Он уселся в уголке и прочёл:

«Милый Тони,

Я получила место секретаря у нашего нового депутата Юстейса Дорнфорда, королевского адвоката в Темпле. Поэтому мне пришлось перебраться в Лондон. Пока не обзаведусь собственным жильём, остановилась на Маунт-стрит у моей тётки леди Монт. Надеюсь, вам повезло не меньше, чем мне? Я обещала вас известить, как только буду в городе, и держу слово, но одновременно взываю к вашему чувству — реальности, конечно, и прошу вас воздать должную дань гордости и предрассудкам.

Ваша попутчица и благожелательница

«Милая! — подумал Тони. — Какое счастье!» Он перечитал письмо, спрятал его в левый карман жилета, где хранил портсигар, и отправился в курительную. Там, на листке бумаги со старинным девизом клуба, он излил своё бесхитростное сердце.

«Клер, родная,

Ваше письмо бесконечно обрадовало меня. Ваш приезд в Лондон — замечательная новость. Ваш дядя был так добр ко мне, что я просто обязан зайти и поблагодарить его. Словом, завтра часов около шести буду у вас. Трачу всё время на поиски места и начинаю понимать, каково беднягам, изо дня в день получающим отказ. Когда же мой кошелёк опустеет, — а этого недолго ждать, — мне станет ещё хуже. К несчастью, безденежье — болезнь, от которой нет лекарства. Ваш патрон, надеюсь, порядочный человек. Члены парламента всегда рисовались мне несколько чудаковатыми, и я с трудом представляю себе вас среди биллей, петиций, прошений о патенте на открытие пивной и так далее. Как бы то ни было, ваше стремление к независимости делает вам честь. Какое сокрушительное большинство на выборах! Если консерваторы ничего не добьются даже при такой поддержке, значит, они вообще ни на что не годны. Что до меня, то я не в силах не любить вас и не мечтать о вас днём и ночью. Впрочем, постараюсь, насколько могу, быть послушным, так как меньше всего на свете хочу огорчать вас. Думаю о вас постоянно — даже тогда, когда на меня рыбьими глазами смотрит какой-нибудь субъект, чью каменную неподвижность я пытаюсь растрогать своей грустной повестью. В общем, я страшно люблю вас. Итак, завтра, в четверг, около шести.

В справочнике он отыскал номер дома сэра Лоренса на Маунт-стрит, надписал адрес, старательно облизал края конверта и вышел, чтобы собственноручно опустить письмо в ящик. И вдруг ему расхотелось возвращаться в клуб. Он был в настроении, которое плохо вязалось с клубной атмосферой. Клубы всегда пропитаны мужским духом, отношение к женщине в них, так сказать, послеобеденное — полупренебрежительное, полуразнузданное. Это крепости, комфортабельные и недоступные для женщин, где мужчина чувствует себя свободным от всяких обязательств перед ними, и стоит ему туда войти, как он сразу же напускает на себя независимый и высокомерный вид. К тому же «Кофейня», одно из самых старых учреждений такого типа, вечно полна завсегдатаями, людьми, которых невозможно представить себе вне клуба. «Нет! — решил Крум. — Пойду пообедаю где-нибудь на скорую руку и посмотрю новое обозрение в Друри Лейн».

Место ему досталось неважное, в одной из лож верхнего яруса, но он отличался острым зрением и все прекрасно видел. Спектакль скоро захватил его. Он достаточно долго жил за пределами Англии, чтобы не испытывать некоторого волнения при мысли о ней. Красочная панорама её истории за три последние десятилетия взволновала его так сильно, что он ни за что не признался бы в этом своим соседям по залу. Бурская война, смерть королевы Виктории, гибель «Титаника», мировая война, перемирие, встреча нового 1931 года… Спроси его кто-нибудь потом о пьесе, он, наверно ответил бы: «Замечательно! Впрочем, под конец мне взгрустнулось». Но, сидя в театре, он испытывал не грусть, а нечто гораздо большее — сердечную боль влюблённого, который жаждет счастья с любимой и не в силах его добиться; чувства человека, который пытается не сдаться, выстоять и тем не менее шатается из стороны в сторону под ударами жизни. Когда он выходил, у него в ушах звучали заключительные слова: «Величие, достоинство, мир». Трогательно и чертовски иронично! Он вытащил портсигар и закурил сигарету. Ночь была сухая, Крум шёл пешком, осторожно пробираясь через потоки машин, и в ушах его звучали меланхолические жалобы уличных певцов из пьесы. Рекламы в небе — и кучи отбросов! Люди, разъезжающиеся по домам в собственных машинах, — и бездомные бродяги! «Величие, достоинство, мир!»

«Я должен выпить», — решил молодой человек. Теперь он мог возвратиться в клуб: тот уже не отталкивал, а привлекал его, и Крум повернул к Сент-Джеймс-стрит. «Прощай, Пикадилли! Прощай, Лестер-сквер!» Замечательная сцена, когда томми, насвистывая, маршируют по спирали сквозь туман, а на освещённой авансцене три накрашенные девчонки трещат: «Жаль вас отпускать, но вам пора идти». Публика в литерных ложах перегибалась через барьер и хлопала. До чего правдиво! Особенно эта весёлость на лицах накрашенных девчонок, когда она становится всё более наигранной и душераздирающей! Надо пойти ещё раз вместе с Клер. Взволнует ли это её? И вдруг Крум понял, что не знает. Да разве человек знает что-нибудь о другом, даже о женщине, которую любит? Сигарета обожгла ему губы, он выплюнул окурок… А сцена с молодожёнами, решившими провести медовый месяц на «Титанике»! Они облокотились о борт, им кажется, что перед ними раскрывается вся жизнь, а на самом деле впереди только холодная бездна океана. Что знали эти двое? Только одно — они желают друг друга. Поразмыслить — так жизнь дьявольски странная штука! Крум поднялся по лестнице «Кофейни» с таким чувством, словно прожил целую жизнь, с тех пор как спустился по ней…

На другой день, точно в шесть вечера, он позвонил у подъезда Монтов на Маунт-стрит.

Дворецкий, который открыл ему, вопросительно приподнял брови.

— Сэр Лоренс Монт дома?

— Нет, сэр. Дома леди Монт, сэр.

— К сожалению, я не знаком с леди Монт. Нельзя ли вызвать на минутку леди Корвен?

Одна из бровей дворецкого поднялась ещё выше. «Ага!» — казалось, подумал он.