Хаим Нахман Бялик - Арье «Баал-Гуф» Страница 8

Однажды к Арье заглянул какой-то циркач — не то фокусник, не то акробат, который плясал на канате и влезал на деревянный столб высотой в пятьдесят локтей, — одним словом, одна из тех пташек, что всегда поджидал Арье… Циркачу понадобилось высокое, особого рода бревно, каковое нашлось только у Арье и было продано за солидную цену.

Бревно это мирно лежало себе в нижнем ярусе, наполовину уйдя в землю под тяжестью целой горы других бревен и балок. Арье пришлось нанять рабочих, чтобы снять верхние ряды, добраться до низу и вытащить искомое бревно. Когда же нашли, что искали, открылись в земле громадные залежи леса, целый склад, схороненный глубоко под землей. Эта Помпея,[12] которую Арье нежданно-негаданно обнаружил у себя на дворе, поставила перед ним вопрос: куда девать все эти сокровища? Куда их поместить? Тут-то и зародилась у Арье мысль: может, послушать-таки жену? Она уже давно уговаривает его поставить новый дом вместо этой развалюхи, показать всем этим паршивцам, что и у Арье, слава Богу, дом большой и новый. Ведь не из скупости же он не строил дома до сих пор, а из боязни, как бы счастье не изменило. Но эта внезапная находка, которую сам Бог послал ему, — верный знак, что можно решиться на дело, не рискуя.

Арье приказал разрыть все эти могилы, потревожить сон лесных мертвецов и почтительно попросить их древние сиятельства выйти на свет Божий. Кто не видал этих гигантских бревен и могучих балок, восстающих из земных недр, понятия не имеет, что такое сокрушенное величие, поверженное великолепие, посрамленная старость! Громадные тела распростерлись на земле, тяжелые и неподвижные. Они почернели и отсырели, покрылись трещинами, в которых поселились муравьи и черви, их сердцевина разъедена гнилью и пахнет тлением… А ведь в свое время они были красой и гордостью леса!..

Эти гиганты, с которых топор плотника предварительно снял их благородную оболочку, были распилены, обтесаны и с миром упокоились в стенах дома, который построил Арье. Глядя, как раздевают и распиливают этих великанов, Арье вспомнил доброе старое время и забытые услады тех лет, когда еще не наполнилась земля всеми этими новыми людишками, у которых только и есть, что фи-фу-фа. Он любовно вспоминал и рассказывал молодым возчикам о людях прошлого поколения, о том, что они, только они действительно знали толк в еде — как едят, сколько едят и что едят; только они понимали, как набираются силы из тарелки. Арье вспоминал огромные вареники с творогом, которые подавались дедам в глубоких глиняных мисках. Эти гигантские вареники — каждый с булку величиной — были сделаны на манер конвертов из теста и наполнялись творогом по полфунта на штуку. Подавали их, поливая сверху кипящим сливочным маслом, так что они скворчели и квакали, как лягушки. А кугель, так называемый «трембеле», слоеный, с начинкой из лука, томленного в топленом курином жиру? А жареные гуси? А фаршированные пупки? А крепкая водка в графинах, которая приятным теплом разливалась по всему телу? А соленые огурцы? — О-хо-хо, хорошо тогда было! Нынешнее поколение никогда не пробовало настоящей еды и питья, какие они на вкус. А он, Арье, до сих пор еще жив тем, что едал в те славные дни…

Прошло немного времени, и все эти паршивцы, от мала до велика, с завистью смотрели на то, что Арье так хотелось показать: бок нового дома, гордо и величественно выходивший на улицу, тогда как сам дом, во всю свою длину, размещался внутри двора и радовал глаз соразмерностью и красотою, а к двери вело маленькое крытое крыльцо.

Само собой разумеется, что постройка дома не обошлась без помощи ребе. Перед тем, как закончить постройку, Арье отправился к нему за благословением и талисманами. Ребе был к нему очень милостив и одарил, как мог: дал ему четыре истертых копейки, чтоб закопать их в четырех углах дома, сто тридцать восемь металлических иголок, чтоб поместить их под порогами, и другие обереги и амулеты на стены и в углы дома. Нагруженный этим добром, Арье возвращался домой в столь славном расположении духа, что решил отпраздновать новоселье и угостить всю улицу, всех и каждого: знатных бар и почтенных евреев — на последнем настояла Хана.

В ту же субботу к Арье в дом на новоселье стеклась вся знать улицы; никто не пренебрег приглашением, пришли с женами и детьми, с малютками, едва начавшими ходить, — пришли специально, чтобы ввести Арье в расход.

Большого почета удостоился Арье в эту субботу. Все видели его богатство, видели силу и могущество его мошны! Сперва он объяснил гостям, что его дом построен не из «французов» — не из тоненьких жердочек, как, к слову сказать, дома некоторых почтенных особ, дома, которые чудом держатся на своих курьих ножках. Он построил свой дом из солидных и крепких дубовых бревен, которые будут служить вечно. Арье — вы ведь знаете Арье? — он шуток не любит. Затем Арье провел гостей по всем комнатам и показал им новую мебель, попутно расхваливая ее.

— Видите эти стулья? Здесь одного не хватает до дюжины. Они стояли в зале у графа Фьютинкевича. Однажды к нему пришел очень важный и очень толстый генерал, сел на такой стул и сломал его. А оттого что не нашлось мастера восстановить комплект, граф продал их мне за бесценок, за двести тридцать рублей, — так он хвастался и остальной мебелью. Особой гордостью его были два больших допотопных зеркала в позолоченных рамах, что, по его словам, лет шестьдесят тому назад висели в кабинете одного министра или кого-то вроде министра и только чудом попали в N. Гости заглянули было в зеркала, чтобы воочию убедиться в их достоинствах, но их отражения как будто свела внезапная судорога. Подобные похвалы выпали и на долю обшарпанного кресла с пуфом, занявших почетные места ввиду знатного происхождения. Воздав хвалы собственному добру, Арье с легким сердцем, как человек, исполнивший свой долг, вернулся в залу и предложил гостям отведать стоявшего на столе угощения.

Добрые гости и на этот раз не отказались, набросились на закуску, хватали, кусали, жевали, набивали полные рты и не забывали сунуть детишкам, жавшимся у родительских ног. И опять-таки все исключительно с целью причинить Арье убыток. Арье старался ничего этого не замечать, но у него едва не помутился рассудок при виде десятков жующих ртов, ворочающихся языков, кусающих и пережевывающих зубов. А когда его обступили со всех сторон с поднятыми рюмками и криками «ле-хаим!»,[13] он настолько потерялся, что, вместо того, чтобы пожать протянутую ему руку реб Аарона, самого старого и почтенного из гостей, он схватил его вдруг за бороду и хотел поцеловаться, как делал это обыкновенно с возчиками. Тот, однако, хоть и с трудом, но ускользнул от непрошеных ласк.

А Хана? Кто не видал в ту субботу Ханы в ее наряде и уборе — тот никогда не видел настоящей барыни! Все драгоценности и ожерелья, что в течение долгих лет и месяцев уныло лежали где-то в темноте, в недрах комода, запрятанные в чулок, теперь вышли на свет Божий, чтобы к общей радости блистать на Хане, и та нарочно без толку сновала между гостей, чтоб всем было видно, как она разубрана: «Посмотрите-ка, важные барыни, вот мои уши, а в них висят, качаются и блестят две жемчужные сережки величиной с большую горошину… Вы думаете — это все? А взгляните-ка сюда и пусть у вас глаза лопнут от зависти! Вот толстая и длинная золотая цепочка позвякивает и посверкивает у меня на груди. А вот браслеты на руках, а вот кольца на пальцах — вот они обе мои руки, перед вами, подойдите и пощупайте!» Так, казалось, говорила она всем своим существом. Ей, правда, было странновато и непривычно, она и сама виделась себе какой-то не вполне настоящей, как бы неопытной барыней; но неважно, ведь вся она унизана блестящим и сияющим золотом. И даже на лице ее, вроде бы появились отблески золота и серебра, отчего его обычное туповатое выражение на время скрылось под налетом богатства и знатности. Двойной подбородок напружинился и округлился, как яблоко, свекольно-красные щеки пылали, будто она только что получила от Арье две оплеухи. Даже парик, высокий, заплетенный наподобие халы, и тот придавал ей величавости. Отныне она тоже барыня! Ей-таки удалось привлечь взгляды нескольких дам, взгляды, полные затаенной злости, зависти и насмешки, — и те немедленно принимались перешептываться и обмениваться колкими замечаниями в ее адрес, едва только Хана выходила в кухню или выбегала в другую комнату.

Настал черед кугелей. Хана приложила все свои кулинарные способности (она была дочерью мясника) к тому, чтоб сделать угощение как можно более достойным торжества. Поэтому она изготовила три кугеля — лучший из них был с начинкой из потрохов, который не всякая еврейка знает как приготовить, чтоб не горчил и пах хорошо. Сам Арье подвиг ее на это в пятницу: пусть едят и лопаются от зависти. Однако ангел, ответственный за субботние блюда, на этот раз подвел их самым бессовестным образом: главный кугель, царь кугелей, не прожарился как следует, потому что печь слишком скоро остыла, и его появление на столе сопровождалось отнюдь не райским благоуханием. Те из гостей, которые пришли лишь назло, нашли тут удобный случай выместить свои обиды: начали кривить и воротить носы с убийственными намеками… Наиболее же вежливые гости уставились на самого почетного старца, который сидел во главе стола, и выжидали, как поведет себя его почтенный нос.