Синклер Льюис - Том 7. Гидеон Плениш. Статьи Страница 8

— Не сомневаюсь, — сказал Хэтч.

5

У него была небольшая пышная каштановая бородка, довольно солидная для его двадцати девяти лет. Он отпустил ее, чтобы сделать более интересным свое лицо, страдавшее некоторой банальностью черт, и он также выработал себе особую манеру острым взглядом впиваться в собеседника, а затем равнодушно отводить глаза, словно он все уже в нем высмотрел. На нем был коричневый костюм, ярко-голубая рубашка и небрежно завязанный галстук пурпурного оттенка. Он рассчитывал, что все почтенные пассажиры спального вагона будут смотреть на него с интересом и удивлением и молча гадать, кто это — профессор колледжа или англичанин во вкусе Уэллса, утонченный интеллигент, разводящий альпийские цветы в Сэррее, у живописного домика, перестроенного из старой мельницы.

И в двадцать девять лет, в 1921 году, он действительно был профессором колледжа: профессор Гидеон Плениш, доктор Плениш, доктор философии университета Огайо, преподаватель риторики и ораторского искусства в Кинникиникском колледже, штат Айова.

Это был небольшой колледж под чудесными старыми вязами, где слегка чувствовался епископальный дух — эстетство пополам со здравомыслием — и все внушало приятное сознание, что ученость и благочестие — добродетели, проверенные в веках, но что все хорошо в меру. Обучались в колледже сыновья и дочки фабрикантов и врачей Айовы, Миннесоты и обеих Дакот, увлекавшиеся понемногу футболом и музыкой и в границах приличий — флиртом.

Профессор Плениш пользовался в Кинникинике всеобщим уважением. На спортсменов и гимнастов, на девушек-студенток, умильно просивших исправить им отметку-вместо тройки с минусом поставить тройку, на попечительский совет и нового ректора, назначенного о прошлом рождестве, он смотрел так, словно он видит насквозь их милые плутни, но лишь забавляется этим и потому не возражает.

Вел он и кое-какие занятия, по старинке, без затей.

С большим успехом проходили его лекции в дамских клубах Центральной Айовы, за которые ему платили до двадцати пяти долларов плюс возмещение расходов и с непременным чаепитием в доме банкира. Клубные дамы приходили в восхищение от него, от его бородки, от его веселых глаз, от его манеры декламировать У. Б. Йитса[18] «со слезой» и от того, как он потом добродушно посмеивался и над собой и над их восторгами.

И все же вполне счастлив он не был. Он чувствовал в себе слишком много молодости и сил для того, чтобы всю свою жизнь просидеть в аудиториях. Он был холост, и его смущали девушки, смущали их ноги, волновали их колени, раздражали и не давали покоя их матросские блузки. Он боялся признаться себе, что еще больше, чем власти над толпой и славы, жаждет сжимать в объятиях такую гибкую, нежную девичью фигурку. Справедливо ли, думал он, что по неисповедимой воле божией прилежный и непорочный молодой человек, каждый день принимающий холодный душ, играющий в теннис и готовый послужить своему народу в качестве сенатора США, должен поддаваться грешным мыслям при виде того, как девица, сидящая напротив, закидывает ногу на ногу.

Конечно, тут был один выход, и притом выход, освященный библейскими канонами в лице старейшего члена ХАМА апостола Павла, — женитьба. Но профессор Плениш еще ни разу не встретил девушки, которая обладала бы тремя качествами, для него обязательными: молодостью и округлостью форм, умением ценить его гуманистические устремления и его зажигательное красноречие и талантом светской обходительности, чтобы помочь ему подняться еще выше. Такой девушки он пока не встретил, но с чувствами своими умел справляться, в чем ему помогали с детства внушенные христианские устои и постоянная доступность его любовницы.

Ее звали Текла Шаум, она была добрая женщина и имела собственные средства.

Лето 1921 года он провел в библиотеке Йельского университета, терпя надменность тех профессоров, которые не уехали на каникулы в Вермонт терпеть надменность оксфордских профессоров. Ему казалось, что он работает над книгой «Гениальные ораторы Америки»: об Уэбстере,[19] Линкольне, Кэлхуне,[20] Брайане, Игнациусе Доннели[21] и всех, носивших фамилию Рузвельт.[22] Только две главы из этой книги были написаны. Много лет спустя он разыскал их на дне сундука и переделал в весьма полезную брошюру, где доказывалось, что под Истинным Американизмом следует понимать щедрое субсидирование благотворительных организаций. Но он имел успех у дочери своей квартирной хозяйки на Орэндж-стрит и оценил прелесть омаров, минеральной воды и танцев щека к щеке. Неделю он провел в Нью-Йорке, где хорошо изучил дорогу от Центрального вокзала до Публичной Библиотеки и от Публичной Библиотеки до тайного кабачка Билли в Гринвич-Вилледж.

Он готов был занять свое место в ученом мире Восточного Побережья, но проклятые снобы из Колумбии, Гарварда, Принстона и Йеля, эти академические фарисеи, отнеслись к нему без сочувствия. Быть может, ему не хватало именно любящей женщины, которая, подобно домашней Жанне д'Арк, указала бы ему путь.

Профессор Плениш пришел к заключению, что пассажиры вагона Чикаго — Кинникиник даже не заметили его. Он мрачно поглядывал на свой новый ярко-желтый кожаный чемодан с большими золотыми буквами Г. П. Не стоило, пожалуй, так дорого платить за него.

Он вздохнул, отмахнулся от услужливо подскочившего проводника и сам вынес свой чемодан на площадку.

Мимо поезда бежал уже Кинникиник: две пузатые нефтяные цистерны, двор, загроможденный старыми, ломаными автомашинами, два элеватора, один выкрашенный в кричащий красный цвет, другой серый, оцинкованного железа, одиноко возвышающиеся на блеклом фоне выгоревшей прерии. Профессору Пленишу после тенистой солидности Нью-Хейвена все это показалось беспорядочным и убогим, но, слезая со ступенек с тяжелым чемоданом в руке, он мог утешиться приветливым восклицанием начальника станции:

— С приездом, проф!

Он был дома. На дощатой платформе, у маленького красного станционного здания, хорошенькая студентка третьего курса указала на него стайке еще более хорошеньких первокурсниц — указала и зашептала что-то, после чего все девушки посмотрели ему вслед внимательно, без хихиканья. Он был дома, и он был здесь важным лицом, и шофер ветхозаветного такси окликнул его при выходе:

— Вернулись, проф? Поедем, что ли?

В те времена и в тех местах у молодых людей была мода малевать на своих дедовских автомобилях надписи вроде: «На край света и обратно» или «Садись, детка, не бойся». Но все подобные любительские попытки стушевывались перед этим такси — открытым прогулочным фордиком, на котором значилось: «Кинникиникская Контора Круговых Катаний», а рядом изображены были молодые люди в белых галстуках и дамы в нескромных вечерних туалетах на загородной пирушке, где вся закуска состояла из бананов и крутых яиц. Профессору Пленишу после вязов Хиллхауз-авеню подобная безвкусица показалась унизительной; он сидел в фордике, бросая по сторонам гневные взгляды, и его пышная бородка угрожающе топорщилась.

Все приняло более отрадный вид, когда они подъехали к колледжу. На крутом берегу реки Кинникиник, изгибавшейся в виде вопросительного знака, несколько серых зданий в тюдоровском стиле окаймляли четырехугольный двор, осененный листвой дубов и кленов, — место, созданное для раздумий. Молодой профессор Плениш, глядя на него, радовался: «Поменьше Йеля, конечно, но архитектура гораздо строже и постановка преподавания разумнее, а главное — души больше!»

Фордик остановился у его резиденции — две комнаты, кабинет и спальня в белом домике миссис Хилп, вдовы, которую никто никогда не замечал и никто никогда не мог бы описать. Миссис Хилп выбежала на широкое крытое крыльцо и воскликнула:

— Добро пожаловать, профессор! — от чего в нем еще усилилось сознание собственной значительности. Он распаковал чемодан, то есть выбросил из него все на кровать, чтобы миссис Хилп убрала. Профессор не отличался особой аккуратностью.

Было еще достаточно тепло для того, чтобы продемонстрировать новый полотняный костюм, купленный в Ныо-Хейвене, и, облачась в эти светлые ангельские ризы, он отправился по своим делам, вновь чувствуя себя человеком, которого ждут и который нужен. Он заглянул в свой служебный кабинет — мрачную клетушку с шиферным полом в цокольном этаже Административного корпуса-и поздоровался со своей секретаршей, обожавшей его, но чрезмерно поджарой и целомудренной. Она уже ответила за него на все письма, и ему решительно нечего было с нее спросить; он только потрепал ее по плечу в знак того, что дружески расположен к ней, но все же следит за тем, чтобы все было в порядке.

Он прошел под мемориальной аркой, украшенной гербами девяти колледжей Новой Англии, и двинулся вдоль Уоллес-авеню; зашел в магазин «Все для студентов», где купил ярко-зеленый галстук, который ему не нравился, а затем в «Книжную и Табачную Кооперативную Торговлю», где купил красную чернильную резинку, которая ему не была нужна. Зато он имел удовольствие услышать от продавщицы: