Одно Рождество - Lana Marcy Страница 8

— Знаешь, — говорит она, опуская взгляд, — я тогда подумала, что если ты женишься, и мы больше не увидимся, вот так, как сейчас?

Ее шелковые, волшебные пальцы безостановочно путешествуют по моей открытой ладони, их вкрадчивое касание учащает мое сердцебиение.

— Ты… — накрываю ее кисть своей, останавливая мучительную ласку. — Ты могла бы все изменить, Хейли. Если бы захотела.

Между нами повисает тишина, острая, словно излом. А затем она тихо произносит:

— Поцелуй меня.

Просить дважды меня не нужно. Мы поговорим потом. После, мы о многом расскажем друг другу. Позже. Ведь она пока никуда не улетает, еще день, а может и целых два, ничего не помешает нам. Мы оба встаем из-за стола в немом порыве.

Я не фаталист, но когда из тысяч песен в плейлисте телефона, начинает звучать “A Thousand Kisses Deep” Коэна в то самое время, когда я покрываю губы и лицо Хейли поцелуями, у меня где-то внутри холодеет та бездна, о которой говорится в песне. Могу ли я проложить путь к твоему сердцу тысячей поцелуев и ласк, Хейли? Или тебе нужна сотня тысяч?

Я обхватываю ее порозовевшие щеки, провожу большим пальцем по губам, ощущая под подушечкой четкую линию нижней, крутой изгиб верхней. А она, словно воск, тает под горячими прикосновениями, рот ее податливо открываются, а на лице и в глазах отражается полное подчинение. Я алчно впиваюсь в эти открытые, зовущие губы, стремительно утопая в омуте чистого, острого желания.

Если другие женщины цепляли и увлекали меня десятком крючков и струн, то Хейли — тысячами. В ней было то, о чем я мог только мечтать, и она одна умела всеми фибрами тела и души чувствовать каждый порыв моего существа. За время, что мы знали друг друга, за те похищенные у жизни месяцы, недели, дни, за все эти бесценные часы и минуты, я ни разу ни о чем не пожалел.

В это утро спешить было некуда, и я любил Хейли медленно, в ярком свете зимнего дня, в дурманящем аромате, раскрывшихся с ночи, цветов. Как мне и мечталось накануне, я с наслаждением ласкал каждый сантиметр роскошного сияющего тела; алебастровый вздернутый подбородок нуждался в поцелуях ничуть не меньше губ, точеная шея жаждала ласки, выгибаясь навстречу, ямочка у горла над ключицами трепетала под моим языком, хрупкие плечи рвались ко мне. Округлость груди, гранатовая влага сосков — вибрировала, горела под настойчивыми ласками.

Каждый вздох, сладкий всхлип, прерывистый стон, тихий шепот и немой крик — чувственный напев тех струн, на которых я умело играю. Я не знаю, какая ты без меня, Хейли. Но я точно вижу, со мной ты — настоящая.

Ближе к вечеру мы, дико проголодавшись, спешим в уютную французскую кафешку на Атлантик авеню, и после сытного ужина чувствуем в себе силы для дальнейшей прогулки. Спускаемся в метро и отправляемся на каток в Централ парк. Там традиционно меньше народу, чем в растиражированном на весь мир Рокфеллер-центре. А сама ледовая площадка гораздо больше и воздух чище.

Снег все сыплет и кружит, пока мы, взявшись за руки, бредем темным тропинкам парка, болтая о всякой чепухе, и я вижу нас героями фильма “Один дома” вполне ясно ожидая, что за очередным поворотом появится безумная дама с голубями. Под ботинками у нас скрепит белый, искрящийся в свете редких фонарей, морозный покров. В другой момент, когда случайные прохожие скрываются из виду, мне чудится, мы затерялись в лесу на севере Канады. Под удивительным снегопадом даже такой мегаполис, как Нью-Йорк робеет и затихает, цепенея в оковах зимы. Однако, размытая фосфорическими огнями чернота неба, напоминает, что я и Хейли находимся в самом центре огромного многомиллионного города.

Выйдя к рождественской ярмарке и катку, нас неумолимо втягивает в праздничный переполох и веселье. Пропустив по бокалу согревающего душистого глинтвейна, мы берем в аренду коньки и вливаемся в круговорот на льду. Я, как истинный выходец с севера, катаюсь идеально. Сказываются юношеские годы в хоккейной сборной колледжа. Хейли, учитывая меньший опыт, находит крепкую опору во мне. Парк наполняют знакомые с детства новогодние мелодии вперемешку с росчерками лезвий коньков по льду. Мы плывем по кругу, взявшись за руки, колючий мороз щиплет кожу, а мерзлые снежинки все падают и падают с фиолетово-серого неба.

Я смотрю на ее улыбку и пунцовые от холода щеки, мило покрасневший нос и сияющие в праздничных огнях глаза — и мне кажется лучше вечера, чем сегодня, и быть не может.

Ближе к полуночи мы возвращаемся в Бруклин и, перед тем как направиться домой, гуляем вдоль набережной, откуда открывается сногсшибательный вид на сияющие небоскребы Манхэттена и беспокойные черные воды Ист-Ривер.

В это время и в такую погоду прохожих почти нет, снег все валит, и что-то мне подсказывает, завтра город проснется в снежном плену. Я бы хотел этого: пусть наметет столько снега, чтобы отменили все перелеты на неделю вперед, пусть бы Хейли осталась со мной хоть на одно единственное рождество.

Симон встречает нас дома громким лаем, ему вовсе не по душе быть одному, пока хозяин наслаждается жизнью и снегом без него. Я вывожу пса на короткую прогулку, а когда возвращаюсь, нахожу Хейли спящей. Она наверняка безумно устала, что неудивительно после джетлага и насыщенного дня. У меня и самого глаза слипаются. Я некоторое время просто смотрю на нее спящую у меня в кровати, и не верю настигшей меня удаче.

После горячего душа, выкуриваю в три затяжки сигарету и, наконец, тоже забираюсь под одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить, обнимаю и притягиваю Хейли к себе, она улыбается не открывая глаз, и бормочет “Спокойной ночи, Фрэн”. Я накрепко прижимаю ее к своей груди, касаюсь губами медовой кожи виска и шепчу у ее уха “Спокойной ночи”, думая о том, что не может быть более блаженной жизни, чем эта, и более странной.

Утром, пока Хейли еще спит, я знаю, что нужно сделать. Купить чертову елку. Устроим рождество прямо сегодня. Я беру Симона, и мы, продираясь сквозь сугробы, топаем на улицу Монтегю, где я видел развалы с зелеными красавицами. За ночь снега навалило как на рождественских открытках, и это вселяет надежду, что сегодня прослушивание Хейли тоже отменят. Такими темпами можно и правда дотянуть до двадцать пятого декабря.

Когда мы с ликующим от счастья псом и гигантской елкой на моем плече, ввалились в квартиру, Хейли, показавшись на