Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 8

— Таков удел простых, не имеющих предков людей, которые не отличаются столь старинным и славным происхождением, как Мондшейн.

Услыхав о бесчинстве, ей угрожающем, барышня бежала в столицу, и вскоре барон Претекстатус получил от князя этой земли правительственный указ, доводивший до его сведения, что ведьм не бывает, и предписывавший ему бросить в тюрьму деревенских судей за нескромное их желание поглядеть, искусны ли в плаванье приютские барышни, а остальным крестьянам и женам их объявить, чтобы они, под страхом чувствительного телесного наказания, не думали плохо о фрейлейн фон Розеншён. Они опомнились, устрашились обещанного наказания и с тех пор думали о барышне хорошо, что для обеих сторон, и для деревни, и для девицы Розеншён, имело самые выгодные последствия.

В правительстве князя отлично знали, что барышня фон Розеншён не кто иная, как знаменитая, всемирно известная фея Розабельверда.

Дело обстояло следующим образом.

На всем белом свете не было, наверно, более прелестного края, чем то маленькое княжество, где находилось поместье барона Претекстатуса фон Мондшейна, где жила фрейлейн фон Розеншён, короче говоря, где происходило все то, что я собираюсь тебе подробно поведать, любезный читатель.

Окруженный высокими горами, этот уголок земли со своими зелеными, душистыми лесами, со своими лугами в цветах, со своими бурными реками и весело журчащими родниками, — этот уголок земли, тем более что там не было городов, а были только милые деревушки да одиноко стоящие дворцы, походил на чудесный, прекрасный сад, где жители как бы прогуливались в свое удовольствие, свободные от всяческих тягот существованья. Каждый знал, что краем этим владеет князь Деметриус; никто, однако, не замечал ни малейших признаков управления, и все были этим вполне довольны. Лица, любившие полную свободу во всех своих начинаниях, красивые окрестности, мягкий климат, не могли выбрать лучшего для себя места, чем это княжество, и потому так получилось, что в числе прочих там поселились и разные прекрасные феи доброго нрава, которые, как известно, выше всего ценят тепло и свободу. Они-то, вероятно, и были причиной тому, что почти в каждой деревне, а особенно в лесах, частенько творились весьма приятные чудеса, и что каждый, невольно проникаясь при виде этих чудес блаженным восторгом, крепко верил во все чудесное и, сам того не подозревая, именно поэтому оставался веселым, а следовательно, и хорошим гражданином. Добрые феи, устроившиеся самым привольным образом, совсем как в каком-нибудь Джиннистане[3], с удовольствием даровали бы славному Деметриусу вечную жизнь. Но это было не в их власти. Деметриус умер, и его преемником стал юный Пафнуциус. Еще при жизни своего родителя Пафнуциус досадовал про себя на то, что народ и государство пребывали, как он полагал, в ужасном небреженье и заброшенности. Он решил управлять и сразу же назначил первым министром царства своего камердинера Андреса, который однажды, когда он, Пафнуциус, забыл кошелек за горами в трактире, одолжил ему шесть дукатов и выручил его тем самым из великой беды.

— Я хочу управлять, любезный! — объявил ему Пафнуциус.

Прочтя по взгляду своего господина, что́ происходит в его душе, Андрес припал к его ногам и торжественно произнес:

— Государь! Пробил великий час!.. Благодаря вам царство, сияя, возносится из мрака хаоса!.. Государь! Выслушайте мольбу преданнейшего вассала, в груди и глотке которого тысяча голосов несчастного народа!.. Введите просвещенье![4]

Пафнуциус был совершенно потрясен возвышенными мыслями своего министра. Он поднял его, порывисто прижал к груди и, рыдая, сказал:

— Министр… Андрес… Я обязан тебе шестью дукатами… более того… своим счастьем… своим царством!.. О верный, разумный слуга!..

Пафнуциус пожелал тотчас же напечатать большими буквами и развесить на всех углах указ о том, что отныне вводится просвещение и что каждый должен иметь это в виду.

— Дражайший государь! — воскликнул, однако, Андрес. — Дражайший государь! Так не делают!

— А как же делают, любезный? — спросил Пафнуциус, схватил министра за петлицу, втащил его в свой кабинет и запер дверь.

— Видите ли, — начал Андрес, усевшись напротив своего князя на маленький табурет, — видите ли, ваша милость, действие вашего княжеского указа насчет просвещения, пожалуй, постыдно сойдет на нет, если мы не свяжем его с одной мерой, принять которую, хоть она и кажется суровой, велит нам благоразумие… Прежде чем мы начнем продвигаться по пути просвещения, то есть велим вырубить леса, сделать судоходной реку, развести картофель, улучшить деревенские школы, насадить акаций и тополей, предписать молодежи, чтобы она распевала молитвы, как утренние, так и вечерние, на два голоса, проложить шоссейные дороги и привить коровью оспу, — прежде необходимо выслать из государства всех, кто держится опасного образа мыслей, глух к голосу рассудка и совращает народ всякими глупостями… Вы читали книгу «Тысяча и одна ночь», дорогой князь, ведь я знаю, что его светлость, ваш покойный батюшка — да пошлет ему небо вечный покой в могиле, — любил такие вредные книги и давал вам их в руки, когда вы еще пользовались лошадкой на палочке и поглощали золоченые пряники. Ну, так вот!.. Из этой совершенно конфузной книги вы, ваша милость, наверно, знаете о так называемых феях, но вам, конечно, и в голову не приходит, что иные из этих опасных особ поселились здесь, в вашей собственной драгоценной стране, совсем рядом с вашим дворцом, и творят всякие безобразия.

— Что? Что ты говоришь… Андрес! Министр! Феи — здесь, в моей стране? — в ужасе воскликнул князь и, побледнев, откинулся на спинку стула.

— Нечего беспокоиться, ваша милость, — продолжал Андрес, — нам нечего беспокоиться, если мы с умом ополчимся на этих врагов просвещения, ведь только они, злоупотреблявшие добротой вашего покойного батюшки, виноваты в том, что наше драгоценное государство все еще прозябает в кромешном мраке. Они ведут опасную игру с чудесами и не боятся распространять, именуя его поэзией, яд, который начисто лишает людей способности служить просвещению. К тому же они обладают такими несносными и несовместимыми с общественным порядком