Джордж Мередит - Эгоист Страница 9

Проделки мальчугана, его упоение деревенским привольем, его феноменальная способность с головы до пят покрываться грязью проселочных дорог, задавали Летиции хлопот на весь день. Она занималась с ним науками по утрам — в те дни, когда ей удавалось его изловить, а Вернон — тоже, разумеется, если повезет, — после обеда. Юный Кросджей оживил бы всякий дом. Он не просто ленился, он энергично противился книжной премудрости, и тон, каким он восклицал: «Но я не хочу учиться!» — заставил бы призадуматься всякого, кто способен к логическому мышлению. Это было настоящее дитя природы; каждый раз, как наступал час уроков, его заново, с корнями вырывали из земли и насильно заставляли ломать свою большую круглую башку над безжалостными задачками. Зато он прекрасно знал повадки птиц — где какая прячет свое гнездо, как разводить кроликов с наибольшим успехом, на какую насадку клюет рыба; он изведал также радости браконьерства, разделяя их с воинственными сельскими юнцами, и умел выклянчить у кухарки увесистый завтрак, с которым можно было закатиться гулять под дождем на целый день, — все эти науки он превзошел быстро, с помощью одних природных дарований. Пользуясь страстью мальчика к военному флоту, наставникам все же с грехом пополам удавалось склонять его к занятиям; он наконец понял, что между ним и чином мичмана пролегает безводная пустыня школьной премудрости, которую необходимо пройти. Кросджей с упоением хвастал воинской доблестью своего отца. «Ему бы армии водить!» — воскликнул он однажды, гуляя с Верноном и Летицией невдалеке от Большого дома. И тут же, помолчав, задал вопрос, который, по-видимому, давно уже его волновал.

— Послушайте, мистер Уитфорд, — начал он. — Сэр Уилоби всегда со мною ласков и всякий раз, как меня встречает, дает мне целую крону. Почему же он не принял моего отца — ведь отец прошел десять миль под дождем, чтобы с ним повидаться! А потом ему пришлось эти же десять миль пройти назад и заночевать на постоялом дворе.

Что можно было ответить на такой вопрос? Только что сэра Уилоби, должно быть, в тот день не было дома.

— Да нет же, отец его видел, — настаивал мальчик. — Это сэр Уилоби сам сказал, будто его дома нет.

Странно прозвучало это «дома нет» в устах мальчика, без злого умысла в точности повторившего интонацию, с какою были произнесены эти слова. Впоследствии Вернон обратил внимание Летиции на то, что к самому Уилоби Кросджей ни разу не обращался с этим вопросом.

В опровержение пословицы, гласящей, что всякий может привести лошадь к реке, но что и десять человек не заставят ее пить против воли, вся задача с юным Кросджеем сводилась не к тому, чтобы принудить его пить из реки познания, а к тому, чтобы его к этой реке подвести. Несмотря на некоторую строптивость, Кросджей по натуре был покладистый малый, и под двойным воздействием ласки и строгости он стал понемножку впитывать в себя живительную влагу.

Однажды, апрельским вечером, после дня, проведенного в бегах, он явился, посвистывая, на кухню и принялся за ужином описывать свои приключения. Вошла Летиция и погрозила ему пальцем. Он подскочил к ней, поцеловал ее и продолжал болтать, рассказывая, как милях в пятнадцати от усадьбы ему повстречался сэр Уилоби, верхом, с какой-то молодой дамой. Летиция сначала ему не поверила: разве можно пройти пешком пятнадцать миль? Но Кросджей объяснил, что какой-то джентльмен в двуколке нагнал его и завез к себе на ферму, где у него оказалась обширная коллекция птичьих яиц и чучел; здесь были все пернатые Англии — от зимородков и дятлов, зеленых и черных, до козодоев с клювами во всю голову и пыльными пятнистыми крыльями, как у ночных мотыльков. Подробности казались убедительными. Было тут и чаепитие на ферме, и обратное путешествие по железной дороге (за счет все того же благодетеля), и однако, в полную добросовестность рассказчика Летиция уверовала лишь тогда, когда он описал, как, идя на станцию, он снял шапку и поклонился сэру Уилоби, а тот, не заметив его, проскакал мимо, меж тем как его спутница обернулась и приветливо ему кивнула — на этом беглом наброске лежала печать достоверности.

Какое, однако, странное затмение, когда свет нашей единственной звезды мы узнаем по тени, которую бросает на нее правда! Мы готовы ополчиться на правду — лишь бы не померкла наша звезда. Мы сердимся на реальность и держимся за иллюзию, как за сокровище, которое хотят у нас похитить. Тут-то и начинается пора сознательного самообмана и его непременного спутника — отвращения к реальности. Процесс еще более гибельный для души, нежели безропотно сносимый голод.

Вся округа полнилась слушками и намеками. Из каждого придорожного кустика раздавался щебет, с верхушки каждого дерева — карканье. Миссис Маунтстюарт-Дженкинсон заявляла во всеуслышанье: «Итак, в Паттерне будет наконец хозяйка? Кто же в этом сомневался? Разумеется, он женится — он обязан жениться! И не все ли нам равно на ком, лишь бы, разумеется, не на иностранке! Они познакомились в Черритоне. Любовь с первого взгляда. Отец, кажется, какой-то ученый. Деньги есть. Земли нет. Своего дома тоже. Шесть месяцев в году проводят в Европе. А на этот раз арендовали усадьбу Аптон и намерены никуда не выезжать. Из таких девиц, как только они угомонятся, выходят превосходные хозяйки, степенные и гостеприимные. Восемнадцать лет, прекрасные манеры. Хороша ли? Можете не спрашивать. Сэр Уилоби знает, что ему положено по праву. Наш долг — внушить ей, что она призвана вознаградить его за прошлое… А впрочем, не слушайте вы леди Буш! Ему ведь тогда не было еще и двадцати пяти! Молодым людям не изменяют — их освобождают от слова. Семейный молодой человек — повеса, который вынужден играть роль пай-мальчика, — из этого ничего хорошего не выходит. Другое дело — тридцать один — тридцать два года, к этому времени мужчина научается гибкости, а следовательно, способен повелевать. Вот и наш сэр Уилоби — для полного совершенства ему не хватает только жены. Разве можно, чтобы такой человек ходил в холостяках? Еще немного, и он сделается смешон! Что касается его нравственности, он не хуже других и, уж наверное, лучше многих. Как бы то ни было, он заслуживает снисхождения… а главное, теперь он — наш! И пора! Я непременно с нею познакомлюсь и постараюсь разглядеть ее как следует! Впрочем, на его выбор можно положиться».

Как бы в подтверждение все нарастающего гула молвы, преподобный доктор Мидлтон и его дочь нанесли в Паттерн-холл короткий визит и были приняты там по-домашнему, без посторонних. Юному Кросджею посчастливилось обменяться несколькими словами с мисс Мидлтон, и, полный впечатлений, он прибежал в коттедж: она веселая и любит моряков, сообщил он. У нее приятная улыбка, добавил Вернон. Перед Летицией возник образ молодой, изящной и живой девушки, несущей свою молодость, как знамя. Прибавьте сюда «приятную улыбку», и картина получится поистине чарующая.

Впрочем, Вернон больше говорил об ее отце, который пользовался репутацией замечательного ученого и, к счастью, был при этом человеком состоятельным. Спустя некоторое время впечатление от мисс Мидлтон облеклось у Вернона в поэтическую форму, — быть может, он невольно применялся к поэтическому восприятию своей собеседницы.

— Она подобна Горному Эху, — сказал он. — А у доктора Мидлтона замечательная голова! В Англии такие попадаются не часто.

— Как ее зовут? — спросила Летиция.

Кларой как будто, если он правильно запомнил.

Ночью, в постели, и потом, среди дневных забот, в воображении Летиции неотлучно витал беспокойный и стремительный дух, несущийся ввысь по дуге, — Горное Эхо, именуемое Кларой, вызванное к жизни голосом, которому отныне оно должно будет повиноваться. Исполненная очарования, которое больше самой красоты, Клара возвышалась над записными красотками гостиных, недосягаемая, как небесная лазурь. А тут еще эта милая ее улыбка и изящество всего ее облика — какой мужчина устоит против такого обаяния? И какая должна быть одухотворенность у этой девушки, если кому-то пришло в голову уподобить ее Горному Эху! Отец, по словам Вернона, души в ней не чает. Еще бы! Поэтический ореол, окружавший мисс Мидлтон, казался дополнительной и совершенно ненужной жестокостью, лишая Летицию ее и без того скудного, почти эфемерного, достояния. Впрочем, сэр Уилоби был достоин поэзии — ведь он и сам обладал всеми чарами, какими только может быть наделен мужчина! И Летиция черпала утешение в том, что одно из качеств, которыми мисс Мидлтон его покорила — ее поэтичность, — не чуждо ей самой: неким мистическим образом это роднило ее со счастливой избранницей. «Он увидел в ней то, что таится во мне» — эту мысль она возложила венком на могилу своего самолюбия. Ей нравилось растравлять свою рану, и она вновь и вновь возвращалась мыслями к Кларе, наделяя ее всеми романтическими достоинствами. Подобно тому как ревностный аскет обретает свой горький и сладостный рай в биче и власянице, Летиция находила отраду в обожествлении Клары. Она проникла в тайники души сэра Уилоби, взглянула на свою счастливую соперницу его глазами и ухитрилась в ней увидеть еще одно звено той цепи, что по-прежнему связывала сэра Уилоби с нею самой.