Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин Страница 9

Хозяин. Я отвечу тебе в другой раз.

Жак. Но почему они такие злые?

Хозяин. Вероятно, потому, что они монахи… А теперь вернемся к твоим любовным похождениям.

Жак. Нет, сударь, не стоит.

Хозяин. Разве ты не желаешь, чтоб я их знал?

Жак. Я-то желаю, а вот судьба не желает. Неужели вы не замечаете, что всякий раз, как я открываю рот, черт впутывается в это дело и случается какое-нибудь происшествие, которое затыкает мне глотку? Я не кончу, говорю вам; это предначертано свыше.

Хозяин. Попытайся, дружок.

Жак. А не лучше ли вам начать свои? Может быть, это прогнало бы наваждение, и тогда мой рассказ пошел бы глаже. Я думаю, что вся причина в этом; знаете, сударь, иногда мне кажется, что со мной говорит судьба.

Хозяин. И тебе помогает, когда ты ее слушаешься?

Жак. Ну да; помните день, когда она мне сказала, что ваши часы находятся на спине коробейника?..

Хозяин стал зевать; зевая, он ударял пальцем по табакерке, и, ударяя пальцем по табакерке, глядел вдаль, и, глядя вдаль, сказал Жаку:

– Что там налево от тебя? Ты не видишь?

Жак. Вижу и бьюсь об заклад, что это помешает мне продолжать, а вам начать свой рассказ…

Жак был прав. Так как то, что они заметили, двигалось к ним, а они двигались к нему, то вследствие такого встречного движения расстояние быстро сократилось, и они увидели колымагу, затянутую черной материей и запряженную четверкой черных лошадей в черных попонах, которые покрывали им головы и ниспадали до подков; на запятках двое лакеев в черном, за колымагой двое других, тоже в черном, верхом на черных опять-таки конях с черными чепраками; на козлах черный кучер в шляпе с опущенными полями, повязанной черным крепом, который свисал вдоль его левого плеча; кучер этот опустил голову на грудь и еле держал вожжи, а потому не столько он управлял лошадьми, сколько они управляли им. Вот оба наши путешественника поравнялись с похоронными дрогами. Тотчас же Жак испускает крик, скорее падает, нежели сходит с лошади, рвет на себе волосы, катается по земле и кричит: «Капитан! Мой бедный капитан! Это он! Он, вне всякого сомнения! Вот его герб!..» Действительно, на колымаге находился гроб, прикрытый покровом, на покрове шпага с перевязью, а подле гроба священник, с молитвенником в руках, распевающий псалмы. Колымага продолжала двигаться. Жак следовал за ней с сетованиями, Хозяин следовал за Жаком с проклятиями, а слуги подтвердили Жаку, что это похоронная процессия его капитана, скончавшегося в соседнем городе, откуда его везли в усыпальницу предков. С тех пор как этот офицер вследствие смерти другого офицера, своего друга, капитана того же полка, лишился удовольствия драться хотя бы раз в неделю, он впал в меланхолию, от которой угас в несколько месяцев. Жак, отдав капитану должную дань в форме похвал, сожалений и слез, извинился перед своим Хозяином, сел на лошадь, и они поехали дальше.

Но, ради господа, автор, скажете вы, куда же они направлялись?.. – Но, ради господа, читатель, отвечу я вам, разве кто-нибудь знает, куда он направляется? А вы сами – куда вы направляетесь? Не напомнить ли мне вам приключения Эзопа? Однажды вечером, летом или зимой – ибо греки купаются во все времена года, – его хозяин Ксантипп сказал ему: «Эзоп, наведайся в баню; если там мало народу, мы пойдем и выкупаемся…» Эзоп уходит. По дороге он встречает афинский дозор. «Куда ты идешь?» – «Куда иду? – отвечает Эзоп. – Не знаю». – «Не знаешь? Ступай в тюрьму!» – «Значит, я прав, – возразил Эзоп. – Ведь я же говорил вам, что не знаю, куда иду; я хотел пойти в баню, а вот иду в тюрьму…» Жак следовал за своим Хозяином, как вы за вашим; Хозяин Жака следовал за своим хозяином, как Жак – за ним. – Кто же был хозяином Хозяина Жака? – Послушайте, разве в мире мало хозяев? У Хозяина Жака приходилось сто на одного, как и у вас. Но среди стольких хозяев Хозяина Жака, видимо, не было ни одного хорошего, так как он менял их изо дня в день. – Ведь он человек. – Такой же страстный человек, как вы, читатель; такой же любопытный человек, как вы, читатель; такой же назойливый человек, как вы, читатель. – А зачем же он задавал вопросы? – Странный вопрос! Он задавал их, чтоб узнавать и пересказывать, как вы, читатель…

Хозяин Жака сказал:

– Ты, по-видимому, не расположен продолжать рассказ о своих похождениях.

Жак. Ах, бедный капитан! Он отправился туда, куда мы все отправимся и куда лишь по странной случайности не отправились раньше. Ой-ой-ой!..

Хозяин. Ты, кажется, плачешь, Жак?.. «Плачь без стеснения, ибо ты вправе плакать, не стыдясь; смерть освободила тебя от чопорности, связывавшей тебя при жизни покойного. У тебя нет тех оснований скрывать свое горе, какие были бы, чтоб скрывать свое счастье: никто не сделает из твоих слез выводов, какие сделали бы из твоей радости. К несчастным бывают снисходительны. А к тому же в подобных случаях надлежит выказывать себя либо сострадательным, либо бесчувственным, и, рассуждая здраво, лучше обнаружить сердечную склонность, нежели навлечь на себя подозрение в черствости. Плачь безудержно, чтобы меньше терзаться; плачь сильнее, дабы скорее выплакаться. Вспоминай о нем, преувеличивай его достоинства: его проницательность при исследовании глубочайших материй, его ловкость при обсуждении наиболее тонких из них, его безупречный вкус при выборе особенно важных, его способность вкладывать содержание в самые сухие. А с каким искусством он защищал обвиняемых! Его снисходительность внушала ему в тысячу раз больше мыслей, нежели обвиняемому – шкурный интерес и самолюбие; он был строг лишь к себе самому: не только не искал оправданий для легких оплошностей, случайно им совершенных, но старался раздуть их со злобностью врага, старался с придирчивостью ревнивца принизить ценность своих достоинств, строго расследуя мотивы, побудившие его к этому поступку, быть может, против воли. Не предписывай своим сожалениям другого срока помимо того, какой предпишет им время. Подчинимся же мировому порядку, когда мы теряем своих друзей, как подчиняемся ему, когда он располагает нами; примиримся без отчаяния с приговором судьбы, их осудившим, как мы примиримся без сопротивления с тем, который она произнесет над нами. Долг погребения – не последний долг души. Земля, которую разгребают в данную минуту, закроется над могилой твоего любимого; но твоя душа сохранит все свои чувства».

Жак. Все это прекрасно, сударь, но какое мне до этого дело? Я потерял моего капитана, я в отчаянии, а вы, как попугай, повторяете мне обрывок утешения, сказанного каким-то мужчиной или какой-нибудь женщиной другой женщине, которая потеряла любовника.

Хозяин. Думается, что это говорила женщина.

Жак. А я полагаю, что мужчина. Но все равно, мужчина или женщина, а я вторично спрашиваю вас, какое мне до этого дело? Что я, по-вашему, – возлюбленная моего капитана? Мой капитан, сударь, был порядочным человеком, а я всегда был честным малым.

Хозяин. Кто же это оспаривает, Жак?

Жак. Так на кой черт мне ваше утешение, выраженное мужчиной или женщиной другой женщине? Может быть, в сотый раз вы мне ответите.

Хозяин. Нет, Жак, ты должен сам догадаться.

Жак. Я могу ломать себе голову всю свою жизнь и все-таки не догадаюсь; так проканителишься до страшного суда.

Хозяин. Мне показалось, Жак, что, пока я читал, ты внимательно меня слушал.

Жак. Все смехотворное обычно привлекает внимание.

Хозяин. Вот и прекрасно, Жак.

Жак. Я чуть было не расхохотался, когда вы упомянули о строгой благопристойности, которая стесняла меня при жизни капитана и от которой я избавился после его смерти.

Хозяин. Вот и прекрасно, Жак. Этого я и добивался. Скажи сам, можно ли было найти лучший способ для твоего утешения? Ты плакал; заговори я о причине твоей печали – что бы из этого вышло? Ты бы еще больше расплакался, и я тебя окончательно расстроил бы. Но я отвлек твое внимание смехотворным надгробным словом и маленькой ссорой, последовавшей после этого между нами. Признайся, что в данный момент мысль о твоем капитане так же далека от тебя, как катафалк, который его везет в последнее обиталище. А потому я думаю, что ты можешь продолжать рассказ о своих любовных похождениях.

Жак. Я тоже так думаю.

«Доктор, – сказал я костоправу, – далеко ли отсюда до вашего дома?»

«С добрую четверть мили, не меньше».

«Вы живете с удобствами?»

«Да, неплохо».

«Найдется ли у вас свободная кровать?»

«Нет».

«Как! А если заплатить, и хорошо заплатить?»

«О, если заплатить, и хорошо заплатить, то другое дело. Но, дружище, у вас не такой вид, чтоб вы могли платить, и притом еще хорошо».

«Это мое дело. А найду ли я у вас уход?»

«Наилучший. Моя жена все время ухаживала за больными; а старшая дочь бреет встречного и поперечного и снимает повязки не хуже меня самого».

«Сколько же вы возьмете с меня за постой, харчи и уход?»

Лекарь почесал за ухом:

«За постой… за харчи… за уход… А кто за вас поручится?»