Алистер Кроули - Лунное дитя Страница 9

Не зная изначально, о чем Сирил собирается говорить, понять это из его слов было практически невозможно. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, шутит ли он или говорит серьезно.

Он облекал свою иронию в кристально-твердое, холодное, жесткое излучение того благородного черного льда, который можно найти лишь в глубочайших горных расщелинах; в клубах о нем говорили, что он знает семьдесят семь способов высказать человеку в лицо то, что лишь меднолобые торговки рыбой с Биллингсгейта осмеливаются называть прямо, причем именно тогда, когда бедная жертва не ожидает ничего кроме салонного комплимента.

К счастью, его общедоступная сторона личности была не менее блестящей. В конце концов, это не кто иной, как он однажды явился к Линкольну Беннету, шляпных дел мастеру Ее Величества, унаследовавшему этот титул от мастера по изготовлению вышедших из моды рыцарских шлемов, и потребовал немедленной встречи для переговоров по личному, но чрезвычайно важному делу; когда же тот, отложив всю работу, чрезвычайно вежливо принял нахального гостя, он с величайшей серьезностью осведомился:

— Сэр, могу я заказать у вас шляпу?

Загадочный характер этого человека не переставал волновать Лизу. Ей хотелось бы перестать любить его, бежать как можно скорее прочь, однако при этом она отдавала себе отчет в том, что это ее желание продиктовано лишь неуверенностью в своей способности действительно обладать Сирилом. Поэтому она снова решила сделать все возможное и невозможное, чтобы заставить его принадлежать ей и только ей. От Моне-Кнотта она слышала о нем и другую историю, обескуражившую ее гораздо сильнее. Как-то раз Сирил отправился покупать себе трость, такую, которая подходила бы к его вкусам. Он долго искал ее и, найдя, на радостях пригласил друзей И соседей на обед в «Карлтоне». Пообедав, он с двумя друзьями отправился на прогулку по Пэлл-Мэлл — и обнаружил, что забыл трость в ресторане. «Какая незадача», — высказался он по этому поводу, и на этом все закончилось. До ресторана было рукой подать, и тем не менее он не сделал ни шагу. Лиза предпочла перейти к размышлениям о других сторонах его характера — тем, которые проявились при гибели «Титаника», и другим, когда он с отрядом альпинистов был в Гималаях, и они побоялись последовать за ним по крутому склону, потому что слишком велика была возможность сорваться; и он-таки сорвался и заскользил вниз, и лишь случай остановил его лишь в каком-то ярде от пропасти. Однако после этого остальные пошли за ним, и Лиза чувствовала, что тоже пошла бы — о да, она пошла бы за ним хоть на край света.

Погруженная в свои размышления, Лиза даже не заметила, что сеанс окончился. Женщина-медиум впала, судя по всему, в глубокий сон, чтобы вернуться к своей личности номер один. И, когда остальные участники начали подниматься из-за стола, Лиза машинально поднялась вместе с ними.

Нога Акбар-паши запуталась в медвежьей шкуре, и он пошатнулся. Лиза хотела было протянуть ему руку, но молодой маг реагировал быстрее. Подхватив турка под руку, он поставил его на ноги; в тот же миг она почувствовала, что другой рукой он толкает ее в бедро, и с такой поспешностью убрала прочь свою руку, что не чаяла удержаться на ногах. Сирил в это время, продолжая поддерживать пашу, со всей возможной любезностью осведомился, нельзя ли ему поближе рассмотреть его прекрасное кольцо с печаткой.

— Феноменально! — сказал он, — однако не находите ли вы, что края у него слишком остры? Ведь эдак можно и порезаться, если сделать рукой хотя бы вот так. — И он сделал быстрое движение ладонью. — Видите? — спросил он, показывая паше свою ладонь, на которой выступили крупные капли крови.

Турок взглянул на него, помрачнев внезапно без всякой видимой причины — во всяком случае, Лиза не могла отгадать, почему. Сирил ведь объяснял ей, что любая царапина, нанесенная этими людьми, может оказаться смертельной; почему же он сам дал им нанести себе ее? Между тем он продолжал обмениваться с пашой какими-то ничего не значащими репликами, а кровь капала с его руки на ковер; повинуясь какому-то шестому чувству, Лиза достала платок и перевязала ладонь Сирила. Очнулась графиня, принявшись укутываться в свою меховую накидку; почти сразу же она почувствовала себя больной.

— Я не могу выносить вида крови, — простонала она и прилегла на диван. Саймон Ифф поднес ей рюмку коньяку.

— Спасибо, теперь я чувствую себя значительно лучше, — произнесла графиня уже бодрым голосом, — Лиза, дорогая, подайте мне мою шляпку!

— Ни в коем случае, мадам! — воскликнул Сирил, изображая пылкого любовника, и подал шляпку сам.

Гости собрались уходить. Турок продолжал разглагольствовать о том, как успешно прошел сегодняшний сеанс.

— Все было просто великолепно! — восклицал он. — Это был один из лучших сеансов, в которых я имел счастье участвовать!

— Я рад за вас, паша, — произнес Сирил Грей, открывая дверь. — В самом деле, ведь это такая игра, в которой чрезвычайно трудно определить победителя — или я не прав?

Лиза с удивлением заметила, что это последнее замечание подействовало на уходящих гостей как удар бича.

Когда дверь наконец закрылась, она оглянулась и с еще большим удивлением увидела, что Саймон Ифф рухнул на диван, по-видимому, совершенно обессиленный, судорожно стирая пот со лба. За спиной она услышала вздох своего возлюбленного, такой тяжелый, как если бы он только что вынырнул со многофутовой глубины.

Только теперь она поняла, что была не свидетельницей простого оккультного сеанса, а участницей магической битвы не на жизнь, а на смерть. Только теперь она ощутила силу флюидов, которые были направлены на нее все это время — и, не выдержав напряжения, разрыдалась.

Сирил Грей склонился к ней с бледной улыбкой и начал гладить ее лицо, волосы, руки, слизывая набегающие слезы; его сильные руки легко подняли се тело и унесли прочь от всех этих треволнений.

Глава IV НАКОНЕЦ-ТО ОБЕД — ПЛЮС ДОЛГОЖДАННЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ, ЧТО ТАКОЕ ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Честно говоря, я очень проголодался! — признался Саймон Ифф. Сирил поцеловал Лизу в губы и, взяв ее под руку, подошел с нею к буфету. — Теперь ты хозяйка, — сказал он просто. Он отбросил всякую игру, и Лиза увидела простого, мужественного и честного человека, научившегося быть воином, готовым как к наступлению, так и к обороне. Она вдруг ощутила странную душевную боль, и в то же время это было удивительное чувство высоты. Она почувствовала, что была для него не только возлюбленной; он признал в ней друга. Их объединял не только секс, могущий послужить лишь поводом для дуэли; он мог бы прекратить общаться с ней таким образом, однако дружба между ними сохранилась бы, как если бы она тоже была мужчиной. И тут ее пронзила мысль: неужели он никогда не вернется в то состояние, о котором так мечтало все ее тело, не говоря уже о душе?

Она вспомнила историю о «суде Париса», которую ей рассказывали. Несколько лет назад в него были одновременно влюблены три женщины. Каждая из них полагала, что он принадлежит только ей. Обнаружив существование соперниц — он не давал себе труда сохранять строгую конспирацию, — они нашли в себе силы сговориться друг с другом и вызвать его на откровенный разговор. Сойдясь вместе в его студии, они потребовали от него решиться в пользу одной из них. Прежде, чем дать ответ, он выкурил целую трубку. Затем он зашел к себе в спальню и вынес оттуда пару дырявых носков: —«Симон, сын Иуды, любишь ли ты Меня? — О да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя»; тогда заштопай мне носки! — произнес он высокомерно, ничтоже сумняся искажая евангельский текст, и бросил свои носки той, которую любил больше всех.

Предложение накрыть стол Лиза поначалу поняла буквально, то есть, что нужно достать скатерть. Она вспомнила, что первыми словами Кундри после освобождения были: «Служить! Служить!»

Однако, открыв буфет, она не удержалась от радостного возгласа: —Так вот как вы соблюдаете пост!

Она увидела блюдо с великолепным салатом из омаров, вполне приличных размеров вазу с черной икрой на льду, и другую, с паштетом «фоле-гра», который разрезают нагретой в кипятке ложкой — единственным способом, позволяющим действительно ощутить его вкус. На одной из верхних полок громоздилась целая пирамида бекасов, рядом с которыми находилась приготовленная для них большая сковородка, а за ней виднелась корзина с чудесными сливами и виноградом, блиставшими красотой подобно добродетельной жене, ценимой, как известно, выше рубинов, и стояли батареи бутылок — отличное рейнское из погребов самого князя Меттерниха, бургундское, да не какое-нибудь, а «Шамбертен», способный поднять на ноги и мертвого, нисколько не утратив от этого своей крепости; токайское самого лучшего сорта и даже коньяк, на этикетке которого значилось «1865» и, что удивительнее всего, это была правда, то есть такая редкость, как грамм радия в урановой смолке.