Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь Страница 9

В участок Хотынова приводили разных людей. За драки в селах, за мелкие кражи в лесу и в поле, за браконьерство. Иногда удавалось поймать какую-нибудь более крупную дичь: бандита или контрабандиста, обходящего большие тракты и старающегося проселочными дорогами добраться до немецкой границы.

Однако высокий бородач, шагавший в сопровождении Собчака, не вызвал у участкового никаких опасений. Наверное, стащил какую-то мелочь.

Спустя несколько минут, они вошли в участок. Бородач снял шапку и остановился в дверях. Собчак отдал честь и доложил:

— Этот человек пришел на лесопилку Хасфельда и попросил работу. Его взяли, но оказалось, что у него нет никаких документов и он не знает ни своей фамилии, ни откуда родом.

— Сейчас узнаем, — буркнул сержант Каня и поманил рукой бородача.

— Есть какие-нибудь документы?

— Нет.

— Собчак, обыщи его.

Участковый расстегнул толстую поношенную куртку, обыскал карманы и положил на стол перед сержантом все, что нашел: маленький дешевый ножик, несколько грошей, кусок веревки, две пуговицы и медную ложку. Проверил за голенищами, но и там ничего не было.

— Как вы тут оказались? — спросил сержант.

— Я пришел из Чумки, что в Сурском уезде.

— Из Чумки?.. А зачем пришли?

— Искать работу. Там я работал на лесопилке. Ее закрыли. Люди говорили, что здесь в Хотынове найду занятие и заработок.

— А как звали хозяина лесопилки в Чумке?

— Фибих.

— Долго там работали?

— Полгода.

— А родились тоже с Сурском уезде?

Бородач пожал плечами.

— Не знаю. Не помню.

Сержант грозно посмотрел на него.

— Но, но! Кому-нибудь другому будете морочить голову, но только не мне. Грамотный?

— Да.

— Значит, где учились?

— Не знаю.

— Ваше имя и фамилия?! — крикнул выведенный их себя Каня.

Бородач молчал.

— Вы что, оглохли?

— Нет, пан сержант, и не сердитесь на меня. Я ничего плохого не сделал.

— Ну, так говорите правду!

— Я говорю правду. Я не знаю, как меня зовут. Может, у меня вообще нет имени. Все меня об этом спрашивают, а я не знаю.

— Так что? У вас никогда не было документов?

— Никогда.

— Так как же вас брали на работу? Без бумаг?

— В городах везде спрашивали документы, а так не хотели принимать. А в селах не каждый обращает на это внимание. Вот, назовут как-нибудь, как кому удобно, и все. Здесь на лесопилке сказал, как меня в Чумке называли: Юзеф Брода. Но пану участковому я сам сказал, что это прозвище. Я ничего плохого не сделал и совесть моя чиста.

— Это выяснится.

— Пан сержант может написать людям, у которых я работал. Я ни у кого ничего не украл.

Сержант задумался. Уже не раз в своей практике он встречался с разными типами, скрывающими свою фамилию, они всегда называли хотя бы какую-нибудь вымышленную. А этот упорно твердил, что у него нет фамилии.

— А где ваша семья?

— Не знаю. У меня никого нет, — безропотно отвечал бородач.

— Были судимы?

— Да.

Сержант широко открыл глаза.

— Где?

— В прошлом году в Радоме, а три года назад в Быдгоще. Раз на месяц, а следующий раз на две недели.

— За что?

— За бродяжничество. Но несправедливо. Если человек ищет работу, то значит он бродяга?.. Правду сказать, так за то, что у меня не было документов. Я просил и в суде, и в полиции, и в тюрьме, чтобы мне выдали хоть какой-нибудь документ. Но никто не хотел. Говорили, что такого права у них нет. Так что мне делать? — Вздохнул и развел руками: — Отпустите меня, пан сержант. Я ничего плохого никому не сделаю.

— Отпустить?.. Закон не позволяет. Отправлю я вас в отделение, а там они пусть решают, что с вами делать. Можете сесть и не мешайте. Я должен составить протокол.

Сержант вытащил из стола лист бумаги и начал писать. Он долго думал, потому что отсутствие фамилии и места рождения задержанного портило ему всю схему протокола. Наконец он закончил и посмотрел на бородача. Борода и волосы с проседью указывали на то, что ему было около пятидесяти лет. Он сидел неподвижно, уставившись в стену, а его ужасная худоба и впавшие щеки создавали впечатление скелета. Только его большие натруженные руки двигались какими-то странными нервными движениями…

— Переночуете здесь, — сказал Каня, — а утром я отошлю вас в уезд, ничего вам там не сделают. Самое большее отсидите за бродяжничество и отпустят.

— Если иначе нельзя, то ничего не поделаешь, — потупившись, ответил бородач.

— А сейчас пойдемте со мной.

Сержант открыл дверь в маленькую комнату с зарешеченным окошком. На полу лежал матрац, туго набитый соломой. Дверь была сбита из толстых досок.

Когда дверь закрылась, бородач лег на матрац и начал рассуждать. Как сержант, так и полицейский не были плохими людьми, однако закон велел им быть злыми. За что же снова его посадили, за что снова смотрят на него как на преступника?.. Или это действительно так необходимо иметь документы и как-нибудь называться?.. Или от этого человек станет другим?..

Столько раз ему объясняли, что невозможно жить без фамилии. И наконец он должен согласиться с этим, но он боялся об этом думать. Как только он начинал думать, его охватывало странное чувство, будто он забыл о чем-то неизмеримо важном. И тогда мысли, словно встревоженные птицы, разлетались во все стороны, сбивались в бесформенные стайки, отчаянно метались, охваченные паникой и страхом; они кружились без смысла, без цели, все быстрее и быстрее, сливались в сплошной водоворот и вдруг распадались на отдельные причудливые фрагменты, точно бесформенные, бессмысленно живущие уродцы, затем снова срастались в большой ком, заполняющий собой весь череп.

В такие минуты им овладевало омерзительное чувство страха. Ему казалось, что он сходит с ума, стоя перед жуткой бездонной пропастью, беспомощный, бессильный и потерянный. Самым страшным было то, что в этом чудовищном хаосе мыслей он ни на мгновение не терял сознания.

Напрасны были его попытки вырваться из засасывающего болота небытия, перестать думать, сконцентрировать внимание на обыденном, материальном предмете, спасти от распада свое внутреннее «я». Только физическая боль приносила некоторое облегчение.

Он до крови кусал руки, бился головой о стену до полного изнеможения, до потери сознания. И тогда подолгу лежал безвольный, измученный, едва живой.

Он смертельно боялся своей памяти. Боялся кошмарного, непреодолимого мрака, который властно притягивал его, манил к себе, на дно чудовищной бездны, имя которой — безумие.

По этой причине допрос в отделении стал для него тяжелой пыткой. Уже сидя в камере, он с облегчением понял, что угроза приступа миновала, и даже обрадовался, что его посадили.

Однако возможность нового ареста, страх перед еще одним мучительным допросом и угроза повторного приступа подталкивали его к мысли о необходимости защищаться. Оградить себя от внимания полиции можно было только одним способом — раздобыть документы. А раз официально сделать это не представлялось возможным, значит, их следовало украсть.

Он еще не знал, как сделает это, но решение было принято.

Ранним утром следующего дня его отвезли в отделение за несколько десятков километров, в маленький уютный городок. Отделение размещалось в большом кирпичном здании. Участковый оставил бородача внизу под охраной полицейского, который присматривал еще за несколькими арестованными. После длительного ожидания их по одному начали вызывать на первый этаж, где располагался зал суда.

Упитанный молодой чиновник сидел за столом, покрытым зеленым сукном и заваленным бумагами. Судебная процедура совершалась быстро без волокиты. Когда подошла очередь бородача, судья решил сделать перерыв, и ему велели подождать. Полицейский вывел его в соседнюю комнату. Там за столом сидел старичок и что-то рьяно строчил пером, уткнувшись носом в бумаги. Усевшись на лавку под окном, бородач от скуки стал присматриваться к работе старичка. На столе у него лежали горы бумаг. Были там заявления, облепленные проштампованными марками, цветные повестки и — бородач вздрогнул — ближе всего к нему располагалась стопка бумаг, соединенных скрепкой, а на самом верху лежал документ. Это была метрика на имя Антония Косибы, пятидесяти двух лет, родившегося в Калише. Снизу метрику украшали большие синие печати…

Бородач оглянулся на полицейского: тот стоял, повернувшись спиной, и читал какое-то объявление, наклеенное на дверях. Сейчас надо было только положить на стол шапку, прикрыть ею бумаги.

— Я попрошу забрать отсюда шапку! — возмутился старик. — Ишь ты, нашел себе место!

— Извините, — проворчал бородач и снял со стола шапку вместе с бумагами, после чего свернул их в рулон и спрятал в карман.

Разумеется, в тот раз он не мог воспользоваться добытыми документами и был осужден на три недели за бродяжничество.