Анна Бригадере - Бог, природа, труд Страница 9

— Пошли, дочка!

Мать встает, встряхивает платок и снова его повязывает.

— Ноги отдохнули? — спрашивает отец. — Пить не хочется?

Как же не хочется, еще как хочется! Испить бы березового сока из золотой чаши, вот была бы благодать. Но Аннеле знает — не течет больше березовый сок, дело к летнему празднику идет. А другого питья в лесу нет. Придется терпеть до самых Калтыней.

Отец берет ее за одну руку, мать за другую. На тенистой дороге в шелковой паутине застряли солнечные зайчики. Аннеле подтягивает ноги и, раскачиваясь на родительских руках, словно на качелях, перескакивает через яркие пятна; и весело, и радостно ей оттого, что родители дозволили так сделать. А все потому, что воскресенье. И потому, что в лесу кукует кукушка и цветут желтые лютики и первоцветы.

ЯНОВ ДЕНЬ

Торопятся батрачки управиться со всеми спешными работами. Летают, словно ветром их носит. Печь топят, круглые серые булки — караши — пекут, полы, столешницы, лавки скоблят, окна моют.

И у Аннеле, за что ни возьмется, все спорится, все в руках горит.

Но вот, вроде, и кончили. Карлина доделывает последние дела. Отряхнув ноги и взобравшись на лавку, девочка спрашивает у Карлины:

— Лиго да лиго! Что это за лиго?

— А ты по сю пору не знаешь? Глупая ж ты девочка! — смеется Карлина.

— Ну и что, что глупая! — строптиво произносит Аннеле.

— А ну-ка, слезай тогда с лавки! — гонит ее Карлина.

Но Аннеле и не думает уходить. Карлина встряхивает ее хорошенько. А та все равно ни с места. За что и получает сильный шлепок: не слушаться?! Ишь ты какая!

В избе пахнет свежеиспеченным хлебом.

В полдень каждый получает вкусный ароматный пирожок с мясом.

Лизиня и Карлина надели чистые кофточки, повязали праздничные платки. У каждой в руке корзинка с клубком ниток и ножик. Аннеле знает: пойдут они к излучинам Тервете за дубовыми венками. Но сегодня рассердила она Карлину, та ее с собой не возьмет.

Аннеле выбегает во двор, стоит, подпирая изгородь. Смотрит просяще, выжидательно. Неужто мимо пройдут, не заметят? Неужто не позовут ее? Карлина, та наверняка. Так и есть. Торопливо проходит мимо, даже глазом не повела. За ней Лизиня. Но у старой липы, что растет возле повети, она оглядывается.

— Ну что стоишь дожидаешься? Беги давай! Да поживей! Карлину нагоним!

Такое Аннеле дважды повторять не приходится. И обе как припустят! Вот-вот догонят Карлину. Ну что бы ей подождать их самую малость! А та и не собирается.

Возле леса только и оглянулась. И уж как рассердилась!

— Чего ты тащишь за собой эту мелюзгу? Раз так, я тебя дожидаться не стану.

И понеслась, только пыль столбом.

Аннеле даже остановилась, глаза слезами заволокло.

— Это я-то мелюзга? — произнесла она сквозь всхлипывания. — Я мелюзга?!

Ни шагу больше ступить не могла — ничего от слез не видно.

— Что ты, что ты, разве ж тебя Карлина назвала мелюзгой? Это она на галку, глянь, на сосне сидит.

— Галку не тащат, она сама летает.

— Ну, так она про жука, посмотри на дорогу, вот он с золотыми крылышками.

— И жук летает.

— Так давай и мы полетим. Покажем-ка этой Карлине, что и мы не лыком шиты, — весело произносит Лизиня.

И помчались они через лес и оказались на незнакомом поле. Карлины и след простыл. Ну и пусть себе бежит! Зашагали сами, выбирая путь покороче. Брели через густую рожь по узенькой меже. Голова Лизини, освещенная солнцем, плыла над колосьями, у Аннеле колосья над головой шумели, раскачивались.

Межа упиралась в самое клеверище. На нем паслись две косули. Увидев идущих, они подняли головы и застыли, выжидая: то ли бежать, то ли оставаться. Когда люди свернули в сторону, к обрывистому берегу Тервете, косули опустили головы и снова стали мирно щипать траву.

На высоком и крутом склоне среди чернолесья рядами возвышались дубы, затмевая своею красой остальные деревья. Таких красавцев Аннеле еще не видывала.

И хотя казалось, что дубы опустили свои ветви к самой земле, дотянуться до них было непросто — только ступишь, земля обрывается, из-под ног уходит. Попрыгает Лизиня с одной стороны, попрыгает с другой — все попусту. Вдруг она поскользнулась и, ойкнув от неожиданности, сорвалась вниз, прихватив с собой и Аннеле. И за кусты они цеплялись, и за траву, и за колючие стебли ежевики, но остановились только внизу, где, словно огромная столешница, раскинулся цветущий луг.

Блестящей, сверкающей лентой вилась внизу Тервете, зажатая с обеих сторон обрывистыми, поросшими кустарником склонами. А на самом верху начинался густой хвойный лес. Птицы щебетали в прибрежных зарослях, в лесу ворковала горлинка, но громче всех звучал жалостливый голосок какой-то незнакомой птахи.

— Болотный соловей, слышишь?! Жаль, что настоящий уже не поет. Вот бы послушала, подивилась!

Но Аннеле и так есть чему дивиться. Ну и деревья тут, а луг, а заводи! И птицы другие, и цветы не такие, как в Авотах. Ветреницы растут, тесно-тесно прижавшись друг к дружке, словно кинул кто на землю расцвеченный желтыми и синими узорами платок, ромашки похожи на огромные звезды, над головой Аннеле поднимаются диковинные цветы на усыпанных золотыми бубенчиками стеблях, которые Лизиня окрестила таким гордым слоном: королевина трава.

— В Авотах таких цветов нет.

— В Авотах ветры дуют, а тут, гляди, какая гора высится и от ветров цветы укрывает. Чего б им так пышно не цвести, раз гора укрывает, солнышко пригревает, Тервете водицей поит!

Тропинкой, вьющейся по пологому склону, девочки снова взобрались в гору. И оказались в молодой дубраве. Тут дотянуться до веток было легче, и взяли они сполна от их зеленого пышного наряда. Наломав дубовых веток, Лизиня примостилась на обрыве и принялась плести венки, Аннеле вскарабкалась еще выше и стала оглядывать окрестности. И горы-то тут другие, и берега, и долины, и опять горы, незнакомые хутора, рощи, леса. Из двух труб, утонувших во ржи, поднимаются высокие, ровные синие столбы дыма. А над полями дрожит и переливается зыбкое марево, пронизанное косыми лучами солнца.

— Чьи это трубы? — шепотом спросила Аннеле, словно боясь спугнуть напоенную солнцем тишину.

— Это Лаукмали. Близкая родня наша. В гости как-нибудь пойдем.

Долго стояла Аннеле, охваченная восторгом, убаюканная тишиной.

И вздрогнула от неожиданности, когда с бугра по ту сторону реки долетела первая песня:

Через год приходит Янис, лиго, лиго!Как мы Яниса встречаем, лиго, лиго!Молоком и пирогами, лиго, лиго!И дубовыми венками, лиго, лиго![1]И тут же с другого пригорка, словно эхо, откликнулось:Янов день, священный день, лиго, лиго!На другие не похожий, лиго, лиго!Сын небесный в Янов день, лиго, лиго!Приветствует дочку солнца, лиго, лиго!

И вот уже зазвучало вблизи и вдали, на том берегу реки, на этом. Пастухи запели, славят Янов день!

— Ну, слушай! Праздник Лиго начинается! Пастухи первые запевают.

И тут кто-то громко-громко затянул, совсем рядом, совсем близко, в овраге:

Я весь год копила песни, лиго, лиго!Праздник Яна поджидала, лиго, лиго!Наступает праздник Яна, лиго, лиго!Мои песни пригодятся, лиго, лиго!

— Слышь, как поет! Это Карлина! Больше некому. Никто так красиво не умеет, как она. Ее песня летит далеко, над полями, над пашнями. Ау-у! Карлина, ау-у!

Карлина отозвалась. Появилась совсем рядом.

— Думали, не слышу? Я тут неподалеку была, только и ухом не повела, притворилась, что не слышу. Хотела венки сплести побыстрее. Зато у меня и красивее! Глянь-ка! Есть у тебя такие?

Карлина тряхнула висевшими на руке венками. А потом вытащила один, что прятался в самой середке, надела на голову Аннеле.

— Получай за мелюзгу, — и от души рассмеялась.

Венок был из листьев земляники, пышный, с сочными красными ягодами.

Добрая была Карлина.

— Подожди чуток, вместе домой пойдем, — сказала Лизиня.

— И минуточки дожидаться не стану. Дел-то еще сколько: ворота украсить надобно, скотину встретить, работников накормить. Не дашь Ингусу в положенный час, землю перевернет. Да к вечеру костры приготовить надо.

Всколыхнулась рожь. Карлина шла межой, торопилась. И уже издали долетел ее голос:

Боже, все восполни в доме, лиго, лиго!Где мы ели, где мы пили, лиго, лиго!Как ты реки наполняешь, лиго, лиго!И глубокие озера, лиго, лиго!

Но вот и Лизиня покончила с венками. Бабушке из одних дубовых листьев, отцу с красным и белым донником, матери с васильками, дяде Ансису с ромашками. Теперь можно и домой.

На другом берегу запылали сосны. В зеленовато-алом небе, над темной полосой леса, показался ярко-белый серп луны. Легкой молочной кисеей укутал туман одинокую иву, склонившуюся к воде.