Оскар Лутс - Свадьба Тоотса Страница 9

Знаменитый предприниматель Киппель, alias Вийлиас Воокс и так далее, в первый день рождества спозаранку исчезает из дому, и Пеэтер Леста, лежа еще в постели, ломает голову, не отправилась ли бывшая правая пука Носова, чего доброго, и в такой день проворачивать какое-нибудь торговое дельце. Как бы то ни было, предприниматель исчез, и от него не осталось ничего, кроме едкой вони сигары. Молодой человек оглядывает комнату, взор его задерживается на пожухлой пальме. Да, новая новелла теперь действительно будет написана, но этот горделивый цветок – живая память о друге – погиб. Пеэтер Леста медленно поднимается с постели, не спеша одевается. Он никак не может избавиться от тяжести на сердце, она гнетет его уже не первый день. Пеэтера Лесту не радуют праздники, не радует и сознание того, что он освободился от работы и может поехать в деревню Паунвере на свадьбу своего школьного друга. А ведь прежде он, Леста, с таким нетерпением ждал и праздника, и эту непродолжительную свободу, и интересную для него поездку.

В другой комнате, возле постели Киппеля, валяется его трубка. Вид этого маленького, невинного предмета внезапно вызывает у Лесты такое отвращение, что он пинком выкатывает трубку на середину комнаты, наступает ногой и раздавливает. Пеэтер Леста не желает больше пребывать в одном помещении ни с трубкой, ни с ее владельцем, – такие чистые и тихие прежде комнаты сделались неопрятными, словно прихожая трактира. Он, Леста, уже давно ушел бы отсюда, если бы ему не было жаль расставаться с цветами и вещами Арно Тали. Вот бы Киппель сегодня не вернулся, как это было бы славно, – он, Леста, зашел бы за Лутсом, и они отправились бы в путь только вдвоем.

Но едва молодой писатель успевает об этом подумать, как из прихожей доносится скрежет открываемой двери. «А вот и он… божье наказание да и только, – бормочет Леста, поворачиваясь к дверям спиной.

– Сейчас, как всегда, начнется разговор о какой-нибудь очередной торговой сделке, разговор, который уже давно надоел всем, кроме самого рассказчика».

– Ого, – удивленно восклицает Киппель, переступая порог, – никак господин писатель уже поднялся с постели?

– Да, – отвечает Леста, не глядя на вошедшего.

– Ну вот, – с ходу продолжает делец, – вот она, бутылка, которую мы снесем в подарок жениху, а это – вторая, ее мы разопьем в дороге. Обе – всеконечно! – с тремя звездочками.

– Оставьте в покое свои бутылки! – недовольно восклицает Леста.

– Как так, – изумляется предприниматель, – с чего это мне оставлять их в покое, ежели я их уже купил?! Видать, господин писатель встал нынче с левой ноги и потому пребывает в плохом настроении. Но ежели я вам сейчас расскажу все, что я видел и слышал в городе, ваше настроение всеконечно изменится.

– Пустое… – машет Леста рукой.

– Нет, благоволите выслушать, господин писатель – по городу сегодня разгуливают необычные люди, и еще какие!

– Можно себе представить! Бывший управляющий торговлей Носова с бутылками под мышкой – не Бог весть какое необычное явление. А, может быть, вы успели уже опустошить какую-нибудь бутылку и увидели самого Носова. Однако меня и это ничуть не интересует.

Лишь теперь Пеэтер Леста бросает, наконец, через плечо взгляд на своего соседа по квартире, чтобы увидеть, какое у того на лице выражение после всего им, Лестой, сказанного. Лицо Киппеля и впрямь изменилось до неузнаваемости. Над его бородой, которая еще утром была более или менее приличной, кто-то, несмотря на дорогой праздник, довольно-таки бесцеремонно потрудился: от нее осталось всего ничего, какая-то смешная кисточка – пятикопеечная бородка, если можно так выразиться, или и того меньше. Большие усы на худощавом с высоко расположенными скулами лице Киппеля делают его слегка похожим на тюленя. Несмотря на свое плохое настроение, на свою хандру, Леста не в состоянии удержаться от улыбки. «Представитель» Энгельсвярка замечает это и спрашивает с усмешкой:

– Ну, как? Нравится господину писателю мой новый циферблат?

– Превосходно, превосходно! – отвечает Леста. – Никак и вы тоже по примеру Тоотса решили жениться?

– Аг-га, аг-га! – внезапно оживляется Киппель. – Ведь я теперь выгляжу лет этак на десяток моложе, не правда ли?

– Больше, – возражает Пеэтер Леста. – Вы помолодели лет этак на пятьдесят.

– Ну нет, – предприниматель смеется, – вы малость перехватили. Пятьдесят лет назад я еще без штанов бегал, а десяток – еще куда ни шло… это реально. Именно так сказал мне тот самый человек, которого я встретил на улице. А уж этому человеку верить можно, он чуточку постарше и посерьезнее, чем господин писатель.

– Гм… – Леста задумывается. В то время как неутомимый предприниматель продолжает свою болтовню, строит планы на будущее, хвастается, что возьмет в жены – в целях расширения дела! – какую-нибудь богатую вдовушку, молодой писатель хмуро смотрит в окно, провожая взглядом падающие с неба хлопья снега. Откуда-то слышатся тяжелые удары церковного колокола, он звучит медленно и скорбно, словно бы хочет поведать не о радостях рождества, а какую-нибудь печальную историю. Пеэтеру Лесте вспоминаются рождественские праздники его детства и школьных лет, и от этого настроение молодого человека почему-то становится еще более удрученным. Нет, он не сожалеет о прошедших днях, не мечтает вернуть их – ведь и в прошлом не было ничего особенно радостного, и все же чувство, которое с особой силой угнетает его нынче, правильнее всего назвать предельным одиночеством. Хорошо же, сегодня он поедет в Паунвере, в свою родную деревню, но найдется ли у него и там хоть один настоящий друг, такой, каким был, к примеру, Арно Тали? В деревне у каждого хватает своих хлопот, а приятельство за стаканом вина – не для него. Ну конечно – родители. Ради родителей…

То ли самому Киппелю надоедает собственное бахвальство, то ли он решает закончить свою болтовню, видя, что его все равно не слушают – как бы то ни было, он втыкает себе в рот новую сигару, кладет руку на плечо Пеэтера Лесты и произносит неожиданно просто:

– Тали – здесь.

– Тали? – восклицает молодой человек, глядя на соседа по квартире большими глазами. – Так где же он? Куда же он делся?

– Я только что видел его на улице. Он шел впереди меня в сторону дома, тихо, как он всегда ходит.

– И что?

– Да ничего. Я сказал ему, что мы отправляемся сегодня целой компанией в Паунвере, на свадьбу Йоозепа Тоотса, пригласил и его ехать с нами.

– Хорошо, но если он шел к дому, куда же он подевался?

– Вот уж не знаю. Постоял, подумал, повернулся и пошел назад. Ах да, он сказал, что ему надо еще кое-куда зайти, обещал появиться через некоторое время.

– Более чем странно! По правде говоря, мне не верится, что вы говорите все, как было. Скажите-ка, прежде всего, много ли вы сегодня выпили «Сараджева»? Бутылку? Две? Три?

– Благоволите выслушать, господин писатель! Что касается алкоголя, я его всегда употребляю в меру. Да и то предпочитаю пить его в виде грога. Но ежели господин писатель придает этому такое большое значение, то я могу его уверить, что выпил не более двух рюмок за компанию со знакомым парикмахером… Нет, ежели вы не верите, мы ведь можем держать пари. Я утверждаю, что Арно Тали находится в Тарту, а вы – что его тут нет; небось, после все разъяснится.

– Нет, – мотает головой Леста, – никак не могу в это поверить. Будь у меня хоть малейшее представление, где он в данную минуту находится, я немедля пошел бы следом за ним.

– Ну… – предприниматель хочет что-то сказать, но внезапно умолкает, настораживается и вытаскивает изо рта сигару. – А вот и он – слышите! Я же говорил вам, что он придет.

В радостном возбуждении спешит Леста навстречу ожидаемому другу, однако разочарованно останавливается в прихожей: пришедших даже двое, но ни один из них – не Арно Тали. Того, кто входит первым, Леста узнает сразу, тогда как позеленевший нос и сведенное морозом лицо второго он несколько мгновений разглядывает, прежде чем вспоминает, где и когда ему случилось видеть этого господина.

После взаимных приветствий и праздничных пожеланий все трое входят в квартиру, и первый гость сразу же заговаривает о деле.

– Мы вроде бы собирались поехать сегодня на свадьбу Тоотса, дорогой Леста, – произносит он, снимая с головы шапку.

– Мы вроде бы и впрямь едем сегодня к Тоотсу на свадьбу, – отвечает вместо Лесты Киппель, протягивая гостю руку. – Доброе утро, господин Лутс и счастливого рождества! – И, обращаясь к другому гостю, восклицает: – Аг-га, почтенный господин аптекарь тоже тут! Очень приятно. Теперь мы в полном комплекте, через час-полтора только копыта застучат по дороге к вокзалу.

Были ли Лутс и аптекарь знакомы прежде друг с другом или же они лишь сегодня случайно сошлись, остается неизвестным, как бы то ни было, они оба оказываются на месте загодя, словно их ждет Бог знает какое важное дело. Старый фармацевт – в уже известном нам легком летнем пальтишке, а его большую лысую голову пытается укрыть и защитить от мороза фетровая шляпа неопределенного цвета. Расползшиеся гамаши давно позабыли год своего рождения. Лутса «украшает» долгополое, синее как речной рак пальто, оно достает чуть ли не до земли, но в смысле теплоты, по-видимому, оставляет желать лучшего. Такие пальто, длинные и без подкладки, Пеэтеру Лесте нередко доводилось видеть в детстве: в те времена их надевали возчики бревен поверх тулупов и для него, мальчика, было большим развлечением разглядывать узорчатые пояса, с помощью которых обозники приматывали эти синие пальто к своему необъятному торсу. Теперь же перед Лестой стоит человек, у которого нет ни шубы под пальто, ни кушака поверх него, и человек этот – его однокашник Лутс; и еще стоит перед Лестой некий господин в тонком летнем пальтишке, и в дополнение к ним еще третий – вовсе без пальто. И все они собираются поехать в деревню… в трескучий мороз… потому что где-то там ожидается свадьба.