Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника Страница 96

— Возлюбленная дочь моя, Мария! Все достояние свое отдаю в руци твоя, сам же ухожу в пустыню ради спасения души своей. Несть бо мне радости другой в жизни, как послужить Господу…

И глаголаша ему отроковица мудрая:

— Отче! Почто сам хощеши спастися, меня же погубити в богатстве твоем? Возьми меня с собою послужить Господу!

— Како сие возможно, неразумная! Аз иду в мужеск монастырь, ты же еси женска пола. Не можешь со мною быти, ибо женским полом диавол брань на рабы Божие воздвигает.

Она же отвещает отцу своему:

— Не девою вниду в обитель, но остригоша на главе власы своя и облекошеся в мужския одеяния, никому же ведующу, что женска пола есмь…

Тако и свершили. Евгений роздал все достояние свое бедным, и пошли они в обитель. И содеялась Мария отроком Марином. Егда Марин подрос, великое смущение вселилось в сердца братии: почто у отрока Марина не являхуся власы на устах и браде. Но мниша, по раздумий, что от подвига то тяжелого, от плоти изнуренной, не растут власы, и голос инока тонок, яко у женщины. Егда Евгений скончался, инок принял постриг и пребывал в великом почтении у игумена и всей братии за свою чистоту, смирение и братолюбие. И вот случилось единожды пойти иноку Марину с тремя братиями на поля монастырские потрудиться над сбором урожая. От восхода до захода солнечного иноки трудились на полях, ночевать же приходили в гостиницу, хозяин которой имел дочь, деву лет возрастных, грехом плотским обуреваемую. И возгорелась та дева грехом блудным ко иноку Марину, зело бо с лица был прекрасен, и, яко жена Пентефрия — Иосифа, стала склонять ко греху Марина прекрасного. Марин же, не открывая ей тайны естества своего, оставался к ней хладен и не внимал к соблазнам ее. И вот, желая попалить Марина ревностию и завистью, блудная дева предалась плотию другому иноку. Когда же зачала во чреве своем, то возвела клевету на инока Марина. Побив плетию дочь свою, гостинник прийде и поведаша игумену о блудодействии инока Марина. Разгневался игумен на гостинника, ибо неподобное сказаша на чистого духом и плотию возлюбленного инока. Призваша инока и вопроша:

— Правда ли?

Инок же Марин, пожелав приять страдание за брата своего и злословие блудницы, яко новый подвиг, отвещав игумену:

— Тако, отче. Аз, грешный, подлинно свершил мерзость сию!

Зело разгневался игумен и вся братия с ним:

— Изыйди, нечистый блудник, из стен обители, недостоин бо слуга диавола пребывать среди слуг Божиих!

И вот изгнан бе Марин за врата монастырские со срамом велием и нача жити, яко нищий, у стен обители. Истинный же виновник, мучимый совестью своей, тайно питал Марина остатками трапезы. Яко зверь дикий, жил Марин в пещере, на молитву же приходил к вратам и стоял здесь в коленопреклонении часы многие. Егда дева блудная родила младенца, гостинник принес его к монастырю и, поймав инока Марина, сказал:

— Возьми плод блудодействия твоего!

Так преподобная дева Мария стала и матерью, и отцом младенцу и возлюбиша чадо чужое вдвойне: яко мать и отец. И дивились иноки великой любви той, и, воспылав жалостию, стали просить игумена да простить Марина.

И устыдися злобе своей игумен и прияша Марина с младенцем в обитель, яко привратника вратам монастырским. Егда младенец подрос, красотою подобен матери блудной своей, Марин отдал его обители и стал младенец тот отроком Виталием. Пребывши в трудах и великом подвиге до старости, Марин скончался и при омовении тела усопшего сокрушились все тайны и вся ложь и клевета человеческия, ибо Марин оказался женска пола. И сокрушились сердца всех клеветников и всех, иже с ними. И придоша к телу умершей Марии истинные блудники и с рыданием велиим покаишася пред всей братией… Немалый подвиг свершил и Виталий преподобный. Яко рожденный от блудницы, великою жалостию воспылал он ко всем блудницам. Жил он в Александрии в великом труде и, скудно питаясь, отдавал заработок свой блудницам, с условием пребыть каждой едину ночь чистою от греха. Переписах всех блудниц во граде Александрии и ходяща по очереди к ним на ночлег, всю ночь молился, по утру же уходил на работу. И тоже великий позор и клеветы приял на главу свою.

Едина от блудниц воспылала грехом блудным к праведнику. Прияв его дар, в нощи помыслила соблазнить праведника, не успев же в сем, оклеветала Виталия, рекоша, что для блуда ходит он по блудницам. А егда преподобный скончался, истина раскрылась. Сошлися к телу усопшего все блудницы со града Александрии и с рыданием проводили его до могилы. Пришла и оклеветавшая и покаялась…

Вот и зрите, православные: подвиг во спасение нашед преподобный Виталий не токмо чрез женщину праведной жизни, а даже чрез блудницу! А еретик к бабьему пупку привязался!

Сперва Наташа сдерживалась: очень уж смешно было, когда про пуп говорили, а потом смех пропал, и она стала волноваться: сердилась со всеми бабами на лысого обличителя женщин и радовалась, когда ему удачно возражали. А потом увлекла ее повесть о Марии и Виталии. Боже мой, как все это интересно! А вот слепцы идут с отроком-поводырем. Поникшие, с пустыми и страшными глазами, а мальчик — в золотящихся на солнышке кудерьках, голубоглазый. Точно на картинке какой-то видела! Душа болит от их монотонной тоскливой песни:

Воззримте, людие, на сосновы гробы,на наши предвечны домы!Житие наше маловременное. Слава и богатство — суета!Бог дал нам много, а нам все мало:Ляжем во гробы, прижмем руци к сердцу,Души наши пойдут по делам нашим,Кости наши — земле на предание,Телеса наши — червям на съедение,Не возьмем с собой злата и серебра…Покинем же гордость, богатство и славу,Молитвою купим небесное царство!..О, смерте! Нет от тебя обороны,И у царей отъемлешь короны,Пред архиреи и вельможи не медлишь,Даров и посулов не приемлешь…[414]

Страшно от этой песни… Радость из души убегает… Лучше не слушать.

За холмами приозерными — лес: сосна, ельник, береза да осина, и овраги с лужочками — здесь стоянки дальних, с разных краев к Святому озеру приехавших. Точно лагерь военный от неприятеля сокрыт. Телеги, холщовыми шатрами крытые, оглобли — к небесам, лошаденка около пасется, стреноженная. А в телеге, под телегой и около нее — либо семья, либо партия «содругов». Многие больных привезли — с отнявшимися ногами или руками, кликуш, бесами одержимых, слепых, глухонемых: чудеса бывают после омытия водой из глубин Святого озера. Тут же, по оврагам — стоянки сектантских «начетчиков» — учителей жизни, и около них всегда толпа. Стоит учитель на своей телеге и поучает либо спор божественный ведет, старается слушателей в свою праведную веру перетянуть. Случается, что и попик подойдет послушать: это миссионер, посланный для борьбы с ересями. Не любят их в оврагах: из-за них большие неприятности выходят. Кто с попами желает ратоборствовать — иди на гору, к озеру, где православную часовню построили, там попы — хозяева, а по оврагам — вольное слово! За попами всегда и «слухачи», начальством подосланные, ходят. Чуть слово лишнее, неосторожное — сейчас привяжутся, у рядника на коне приведут и запротоколят:

— Вот этот человек заявил, что священнослужители православной церкви властям правительства раболепствуют и что власти из креста, знамения Господня, награды и ордена для попов сделали! А вот этот с бородой произнес, что у нас идолам молятся: иконы наши идолами обозвал!

Запротоколят, а потом по судам затаскают, обыски начнут делать, старинные книги духовные и рукописные поучения учителей жизни — отбирать…

А как убережешься от вольного слова, если «правде Божией» взыскуешь?

По оврагам гнездятся больше секты гонимые: духоборцы разных «кораблей», иконоборцы, беспоповцы, скопцы, бегуны, молокане[415]. С ними и попы и власти вместе борются, друг дружке помогают. Да и как с ними быть? — И божеские, и государственные устои подкапывают! Не действует одно слово вразумления. Ведь и Христос храм от кощунников бичом очищал![416] Невозможно и начальству без надзора Святое озеро оставить: ходят тут волки в овечьих шкурах и в мутной воде рыбу свою ловят: от правды небесной к неправде земной разговоры направляют и плевелы беззакония и смуты сеют…

Вот здесь, по оврагам, и наши знакомые бродят: акушерка Марья Ивановна и Костя Гаврилов с Синевым. Не узнаешь их: акушерка в платочке, пенсне сняла, в Ларисину кофту нарядилась, а Костя — в Никитином кафтане и в лаптях. Синев у них — застрельщиком…

Давно этот искатель правды и еретик в лапы к «барским правдоискателям» попал.

Родом он из семьи «бегунов», а «бегуны» эти по своему учению оказались весьма близкими к учению, которое граф Толстой потом начал проповедовать: к толстовскому «неделанию». По вере бегунов, царская власть — апокалипсический зверь, икона — его власть гражданская, а тело наше — власть духовная, ибо тело заставляет подчиняться Дух человеческий. Казенная государственная печать — печать Антихриста. Так как открыто бороться с этим зверем нельзя, то следует бегать от него, уклоняться от работы на него, от повинностей, от присяги, от паспортов, от солдатчины, вообще ничего не делать, что зверь требует. Это пассивное уклонение от борьбы с государственным злом, это неделание, роднящее бегунскую веру с толстовской, сблизило Синева с Григорием Кудышевым. Но пытливый ум человека из бегунов толкал его к поискам путей, как положить конец царству Антихриста. Болтался он по разным сектам, правду Божию отыскивающим, и все критиковал, пока в тюрьму за распространение ложных слухов о манифесте царском касательно земли не попал: там с «политическими» столкнулся, социализма маленько понюхал и почуял, что вот тут-то самая правильная дорога к правде и сокрыта. Когда тюрьму отбыл и снова в Никудышевку вернулся и стал на хутор похаживать, — акушерке ничего уже не стоило растолковать ему веру правдоискателей-интеллигентов. И вышла помесь бегуна, толстовца и социал-революционера.