Уильям Николсон - Круг иных (The Society of Others) Страница 10

Вопли прекратились. Утратив интерес к замученной игрушке, громилы идут помогать тем, кто потрошит фуру. Поднимают с земли кассеты, гогочут над названиями. Кто-то принес бензин и плещет из канистры на кучу чего-то непонятного.

Но вот опустошена последняя коробка, бандиты пакуются в микроавтобусы. Последний чиркает спичкой и поджигает сдобренную горючим свалку. Бригада уезжает.

Чуток подымив, пламя набирает силу, стремительно взвиваясь ввысь. В спокойное осеннее небо вздымается чад. Машины – микроавтобусы и фура – неуклюже выползают с поля на дорогу. Никто не дернулся меня искать.

Когда единственным звуком становится отдаленный шум автотрассы, я решаюсь встать. Оцениваю ситуацию: я один в незнакомой стране, чье население прибегает к крайнему насилию средь бела дня. Мне больно и очень страшно. Я бы сейчас на все согласился, лишь бы спастись – знать бы еще, что именно надо сделать. Кроме всего прочего, неплохо было бы помыться, переодеться и что-нибудь съесть. Здесь, посреди капустного поля, эти земные потребности кажутся королевской роскошью. И рюкзачка я лишился.

Было бы несправедливо сказать, что я получил по заслугам. Из всех мыслящих существ я самый невзыскательный. Помню, как мы прощались с Эм незадолго до того, как моя «нокия» пустилась в долгое плавание к морю. Помню слова, которые подруга проронила жалобно, почти шепотом, словно ощущая нависшую надо мной угрозу: «Побереги себя». И вот я в самой что ни на есть опаской ситуации, и что прикажете делать? Как это «поберечь себя»? Такого не бывает, человек не может поберечь себя сам – люди берегут друг друга.

Жаль, что ее здесь нет. Не для того чтобы обо мне позаботиться – просто она желала мне добра. Здесь же все совсем наоборот, эти крики и костры – результат недобрых намерений людей по отношению к своим ближним. Эм бы сейчас положила руки мне на плечи, посмотрела бы на меня своими пьяными от любви глазами, а если бы я улыбнулся, засияла бы от счастья, словно я сделал ей подарок.

Ах Эм…

Огонь еще не потух. В стороне, среди затоптанной капусты распласталось что-то темное. Эх, надо бы ва-ить отсюда, развернуться и бежать, потому что я не хочу иметь ничего общего с грязными делами, от которых люди издают такие звуки.

Иду на огонь. Я не принимал этого решения. Просто, похоже, мне не дано войти в следующий этап жизни, не перешагнув предыдущий. От костра жар валит – не подступишься. Горит-то в основном середина, по краям валяются какие-то полуобгоревшие кубы или кирпичи. Вот один на боку лежит. Да никакие это не кирпичи и не кубы, а книги! Одинаковые, в жестких черных переплетах, похожие на Библию. Одна лежит чуть поодаль – занялась, но потухла. Недолго думая, шагаю в пекло и вытаскиваю ее. Жаром так и обдало, словно о стену ударился; но отскакиваю уже с добычей в руках.

Отхожу в сторону, стою в прохладе раннего утра и держу в руках подернутый пеплом томик. Какие-то непонятные буквы, даже не знаю, с чем сравнить. Видимо, это здешний язык. Заголовок, а под ним, надо думать, имя автора: Леон Вицино – уж это я разобрать способен. Выходит, все-таки не Библия. Листаю страницы. Текст поделен на параграфы разного размера, много-много страниц. То, что здесь написано, для кого-то очень много значит, иначе книги не стали бы сжигать.

Выходит, кроссовки да кассеты -лишь прикрытие: Маркер ввозил в страну эти самые книги. Голова идет кругом: обычные страницы, бумажные переплеты – не порнография, не поддельная обувь – оказались самым опасным, тайным, преступным грузом фуры. Отпечатанные на бумаге фразы, обыкновенные слова, такие же, какие я пишу, а вы читаете.

А меж тем невдалеке от меня лежит темная бесформенная масса – я напоминаю себе, что туда смотреть нельзя и лучше вовсе не подходить, к чему подробности. Зрелище там не из приятных. Все равно ему уже ничем не поможешь. Мне еще выбираться отсюда, а посему неплохо бы оставаться в форме и не расшатывать психику. Так, сейчас беру ноги в руки и мотаю отсюда, не оглядываясь.

И все-таки взглянуть придется. Если я просто так уйду, то неизвестность будет преследовать меня до самой смерти. Надо узнать, что случилось с Маркером.

Направляюсь к нему. Бедняга так и остался лежать, скорчившись на боку, словно пытался закрыться от ударов. Вот сгорбленная спина в спортивной куртке. Потертые джинсы. Вымазанные грязью ботинки. Обхожу его. Окровавленные руки прижаты к животу. Рядом на земле что-то блестит. Поддеваю носком ломоть грязи: под ним – нечто похожее на щипцы с вытянутыми губками, такими вытаскивают скрепки скоросшивателя. Тупо гляжу на щипцы, будто один долгий взгляд поможет понять, как этот предмет здесь оказался. Сам не знаю зачем, я нагибаюсь и беру их в руки. Видно, привычка сработала: вещь не должна пропасть, необходимо вернуть ее владельцу или пустить по назначению. Сую находку в карман и тогда только перевожу взгляд налицо покойника.

Не думаю, что стоит пересказывать на этих страницах все, что видели мои глаза. Я посмотрел, и мне стало понятно, какой ужас здесь происходил и чем был вызван истошный крик. Другое дело, зачем понадобилось такое проделывать? Этого мне никогда не понять. Ему не задавали вопросов, от него ничего не требовали, так зачем было причинять человеку столько страданий? Смерть есть смерть. Победили – радуйтесь, неужели этого недостаточно?

То, что предстало моему взору, пробило всяческие защитные установки и психические барьеры, и в сознании навсегда запечатлелась сила людской ненависти. Это была лютая злоба, жажда причинять боль.

Благо меня нелегкая миновала, уцелел.

Все равно я бы его не спас: что прикажете делать? Выйти с голыми руками на вооруженных боевиков? Помню, кто-то сказал: «Чтобы зло восторжествовало, достаточно одного: чтобы хорошие люди оставались в бездействии». Во-первых, я не образец благочестия и никогда на подобную роль не претендовал. И вообще я на это представление не напрашивался, и нечего требовать с меня плату за вход. Интересно, как бы наш умник заговорил, очутившись на моем месте. Для торжества зла нужно немногое: чтобы плохие люди были вооружены.

Прочь отсюда. Иду торопливой походкой, не переходя на бег. Вышел на дорогу и топаю по обочине, не обращая внимания на проезжающие изредка машины. Я такой жути насмотрелся, что страшно вообще людям на глаза попадаться. Хотя, с другой стороны, очень хочется вернуться в обыденность, оказаться среди зданий, витрин и спешащих по делам прохожих. А еще найти телефон: я хочу домой.

Глава 5

В этом тихом городе голова идет кругом. Пешеходы снуют по улицам, уставившись себе под ноги – не с кем пересечься взглядами. С магазинами тоже что-то неладно. Встал возле аптеки, размышляю, не купить ли парацетамола – и тут до меня доходит, в чем дело: повсюду полное отсутствие рекламы. В витринах не видно фотографий модных красавиц с белозубыми улыбками и радостных младенцев в непромокаемых подгузниках. Осматриваюсь: на целой улице ни единого рекламного щита, никаких ярких красок, ничто не оживляет окружающей скудости цвета. Бетонные дома, неприглядный камень, крытые серым шифером и залитые толем крыши. Вдоль асфальтированной проезжей части тянутся серые тротуары. Люди ходят в толстых пальто мышиного цвета, черных или коричневых. У обочины припаркованы автомобили старых моделей – серые, темно-синие или черные. Я будто попал в черно-белое кино, только без музыки. В старых фильмах всегда играет музыка.

Слабость неимоверная. Захожу в какой-то бар. Едва перешагнул порог, охватывает знакомое чувство, словно здесь я уже бывал. Голая зала, пол в серо-белую шашечку, высокий камин, деревянные балки под потолком. Слева – трое посетителей: двое мужчин сидят за столиком; спиной ко мне стоит женщина в красной юбке с бокалом белого вина в руке. К столику направляется барменша в несвежем коричневом фартуке и красных туфлях, держит тарелку. При моем появлении все четверо поднимают взгляды и тут же отворачиваются. Барменша ставит заказ перед мужчиной за столиком и возвращается в бар. В тарелке суп. Дама в красной юбке допивает вино и выходит, не придержав дверь; та с грохотом захлопывается. Человек с супом вздрагивает и принимается шумно хлебать из тарелки. Он ест жадно и торопливо.

Иду через всю залу, направляясь к бару. Наступил на что-то, под ногой хрустнуло. Заказываю кофе – это одно из тех слов, которые почти на всех языках звучит одинаково. Указываю на человека с тарелкой супа, потом на себя. Барменша ничего не говорит и, даже не взглянув на меня, принимается выставлять чашки, тарелки; посему я делаю вывод, что она меня поняла. Направляюсь к другому столику (в этой пустой комнате их всего два), усаживаюсь. Интересно, почему мне кажется, будто я все это уже видел? И на что я наступил? Это было похоже на куски белой глины.

Двое мужчин воззрились на меня и не отворачиваются. Вернее сказать, смотрят на книгу, которую я положил на свой столик. Выходит, я в нее вцепился да так и нес до самого города. Книга их явно беспокоит. Тот, кто хлебал суп, отирает рот ладонью и встает. Второй следует его примеру. Пожалуй, уберу свою находку с глаз долой; сую в карман, она не умещается. Двое приятелей выходят.