Дуглас Коупленд - Generation Икс Страница 17

Неудивительно, что он всегда владеет ситуацией и считает себя всесведущим. Обожает остроты типа того, что пора заасфальтировать Аляску или дать по башке Ираку атомной бомбой. Заимствуя фразу из популярной песни, можно сказать, что он никогда не изменит Банку Америки. Но при всем при том в его Индивидуальности присутствует Большая Дыра. От него тошнит!

Но внешность у Тобиаса такая сногсшибательная, что его можно показывать в цирке, и мы с Дегом ему завидуем. Встань Тобиас как-нибудь в полночь в центре – и тотчас возникнет пробка. Обычных людей с заурядной внешностью это сильно подавляет. «Он бы мог и дня не работать, если бы захотел, – говорит Дег. – Нет в жизни справедливости». Есть в Тобиасе нечто такое, что при виде его люди начинают вздыхать: «Нет в жизни справедливости!».

С Клэр они повстречались несколько месяцев назад в доме Брендона, в Вест-Голливуде. Они собирались пойти втроем на концерт «Волл-оф-Вуду», но Тобиас с Клэр так туда и не попали, оказавшись вместо этого в кофейном баре «Ява», где Тобиас весь вечер не закрывал рта, а Клэр внимала. Позже Тобиас выставил Брендона из его собственной квартиры. «Я не слышала ни единого слова из того, что весь вечер говорил Тобиас, – призналась Клэр. – Он мог бы с тем же успехом читать меню задом наперед. Но профиль у него, скажу я вам, – умереть-не-встать».

Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ввалился в спальню с сотней длинностебельных роз и разбудил Клэр, нежно опуская их ей на лицо, одну за другой. Когда же она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей. Когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли, что это было восхитительно.

«ХЛЕБА И ТРЕПА»:

склонность людей, живущих в эру электроники, считать, что существующие политические партии, бессмысленные и бесполезные, не имеют никакого отношения к насущным вопросам жизни общества, а потому искуственны, а во многих случаях и опасны.

– Пожалуй, это был самый романтический момент в моей жизни, – сказала Клэр. – Я хочу сказать, можно ли умереть от роз? От счастья? Ладно, тем же утром мы ехали в машине на фермерскую ярмарку в Фэрфаксе, чтобы позавтракать на свежем воздухе в обществе туристов и голубей и поразгадывать кроссворд в «Лос-Анджелес тайме». Вдруг на бульваре Ле-Сьенега я увидела огроменный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: «100 роз всего за 9.99 $», мое сердце упало, словно труп с камнем на шее в реку Гудзон. Тобиас замер в своем кресле. Но дальше было еще хуже. Горел красный, и тут из ларька выходит какой-то мужик и, обращаясь к Тобиасу, произносит: «Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Как вам повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса!». Можете себе представить, что завтрак был испорчен вконец.

БУНТ ИЗБИРАТЕЛЕЙ:

хоть и тщетная, но все же попытка выразить свое недовольство существующей политической системой путем отказа от голосования.

Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но уж больно забавно. Он для меня олицетворяет представителей моего поколения, которые используют все свои способности для зашибания бабок, предпочитая легкую добычу. Им комфортно на низкопробных работах – маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. Они прямо-таки надуты самодовольством. Они воображают себя орлами, строящими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника, но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов; тех, что строят гнезда из всякого мусора – отслуживших свое деталей автомобилей, похожих на куски сандвича с проросшим зерном, ржавых толстых кишок выхлопных труб и больных грыжей приводных ремней – отбросов фривея с выцветших горных цепей вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых кресел, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж – дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо сразу разлагаются, либо остаются неизменными до той поры, когда наше Солнце станет белым гигантом.

Нет, не подумайте, ненависти к Тобиасу у меня нет. А когда его машина въезжает в гараж, я понимаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать; все мы будем такими, если утратим бдительность. Равнодушными и самодовольными, прячущимися под масками, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что единственной пищей для нас будет собственная плоть. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки.

– Кенди, милок! – с сердечностью, которая приправлена изрядной порцией иронии и сарказма, ревет Тобиас, грохая моей дверью, после того как обнаружил, что в доме Клэр никого нет, если не считать свернувшегося калачиком Дега. Я вздрагиваю, делаю вид, что увлечен программой телевидения, и мямлю: «Привет». Он замечает журнал:

– Низкопробное чтиво, а? Я-то думал, ты интеллектуал.

– Забавно, что именно ты говоришь о низкопробном чтиве, Тобиас…

– Что? – рявкает он, как человек в наушниках с плеером «Сони» в кармане, у которого спросили дорогу. Тобиаса не интересуют предметы, не входящие в сферу его интересов.

– Ничего, Тобиас. Клэр в ванной, – добавляю я, указывая туда в тот самый момент, когда из-за угла появляется Клэр, щебеча и закалывая волосы заколкой-бантиком.

– Тобиас! – восклицает она и подбегает за поцелуем, но Тобиас в замешательстве – он никак не ожидал обнаружить ее в столь интимной обстановке в моем доме, и не желает целоваться.

– Извините, – говорит он. – Похоже, я не вовремя.

При мысли о том, что Тобиас воспринимает жизнь как не-особенно-смешную-французскую-комедию, которая разыгрывается исключительно для него, мы с Клэр закатываем глаза… Клэр все же тянется и целует его. (Разумеется, он высокого роста.)

– Вчера вечером Дег рассыпал у меня по всему дому плутоний. Сегодня они с Энди собираются его вычистить, а пока я перебралась сюда на диванчик. До тех пор, пока Дэг не наведет порядок. Он отключился на моей кушетке. На прошлой неделе он посетил Нью-Мексико.

– Так и знал, что он выкинет какую-нибудь глупость. Он что, бомбу делал?

АРМАНИЗМ:

названная по имени Джорджио Армани приверженность к цельнокроеному и, что более важно, сдержанному стилю высокой моды, разработанному итальянским кутюрье. Арманизм – это отражение внутреннего стремления к самоконтролю.

– Это не плутоний, – встреваю я. – Это тринитит, и он безвреден.

Тобиас пропускает мои слова мимо ушей.

– И все же, что он, собственно, делал у тебя?

– Тобиас, я что, твоя телка? Он – мой друг. И Энди – мой друг. Я живу здесь, если ты помнишь.

Тобиас обхватывает ее за талию – похоже, он становится игрив.

– Кажется, я буду вынужден разделать вас посередке, миледи. – Он притягивает Клэр к себе, обхватив ее за бедра; я от смущения не нахожу слов. Неужели можно так выражаться?

– Эй, Энди, не кажется ли тебе, что она становится заносчивой? Что скажешь – оплодотворить мне ее?

В этот момент выражение лица Клэр говорит о том, что она хорошо знакома с феминистской риторикой, но не в состоянии подобрать уместную цитату. Она хихикает, понимая при этом, что это хихиканье может дорого ей обойтись в будущем, в тот момент, когда ее сознание не будет помрачено гормональным возбуждением.

БЛАГОТВОРНОЕ ВЛИЯНИЕ БЕДНОСТИ:

мнение, что человек тем лучше, чем меньше у него денег.

Тобиас тянет Клэр к двери.

– Голосую за то, чтобы пойти на время к Дегу. Энди – скажи своему дружку: если он решит вставать, пусть не беспокоит нас пару часиков. Чао.

Дверь хлопает еще раз, и, как большинство пар, которым невтерпеж, они не прощаются.

ЕШЬ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ

Мы достаем пылесосом плутоний из всех углов с деревянного пола в гостиной Клэр. Плутоний – это наше новое кодовое словечко для весьма прытких (и, возможно, радиоактивных) бусин тринитита.

– Вот несносные чертенята, – орет Дег, дубася насадкой по полу. У него хорошее настроение, и он снова стал похож на себя после двенадцатичасового сна, душа и грейпфрута с дерева соседей Макартуров – дерева, которое на прошлой неделе мы помогали украшать синенькими рождественскими лампочками, – а также персонального изобретения от похмелья Дегмара Беллингаузена (четыре таблетки тайленола и стаканчик чуть теплого куриного супа «Кэмпбелл»). «Эти бусины, что тебе пчелы-убийцы – они всюду». Все утро я висел на телефоне, организуя свое посещение Портленда для свиданья с родней; поездку, которая, по словам Дега и Клэр, внушает мне патологический страх. «Не переживай. Тебе-то о чем беспокоиться? Взгляни на меня. Я только что сделал чужой дом непригодным для жилья на четыре с половиной миллиарда лет. Представь, какой груз вины должен лежать на мне». Дег воспринимает заваруху с плутонием спокойно, хотя ему и пришлось пойти на психологический компромисс, и теперь он вынужден делать вид, что не возражает против того, чтобы Клэр с Тобиасом спаривались в его спальне, пачкая простыни (Тобиас кичится тем, что не пользуется презервативами), перетасовывали расставленные в алфавитном порядке кассеты и рылись в холодильнике в поисках цитрусовых. Тем не менее Тобиас не выходит у Дега из головы: