Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл Страница 19

И тут ржавая окова на шее сексота из Приказа тайных дел независимо разомкнулась и сомкнулась на щиколотке моей левой ноги. И в таком вот состоянии нас с псом древнекняжеского рода выволокли из здания вокзала и швырнули в сани, запряженные тройкой борзых темно-карих лошадей. Кровавый гэбист стрельнул в воздух, как в копеечку, из парабеллума, взятого в качестве трофея у гетмана Мазепы после разборки у Полтавы. Стрельнул, как в копеечку, а попал в хана Мамая, который во время перекура на Куликовской битве решил смотаться к одной вдове (а может быть, и к двум), чтобы натешиться русским вдовьим мясцом, а вместо мясца глотнул пулю из трофейного парабеллума. Что и решило исход Куликовской битвы. С раной Мамай убежал в Сарай.

И вот нас с псом привезли в Замудонск-Тверское Великокняжеское управление Федеральной службы Тайного приказа Третьего жандармского отделения (совсем запутался) Российской федеративной империи.

Полковник Присли в штатском кафтане с полковничьими эполетами и с татуировкой на пальцах правой руки (а как иначе я бы узнал, что он полковник и что он – Присли… Присли… Один, два, три, четыре, пять, шесть… Стало быть, у полковника на правой руке было шесть пальцев. А сколько было на левой, доподлинно неизвестно. Потому что на данный момент ее не было. Раньше, может, и была… И, может, будет в будущем, но на данный момент ее не было) поставил вопрос ребром. И ребро как раз пришлось мне по шее.

– За каким таким, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень (непечатно) трехногий пес великокняжеского опороса и скорбный человек с межнациональной фамилией Липскеров Михаил Федорович двигаются в сторону села Вудсток, на остров Буян, в часовенку с памятником древнерусского язычества – камнем Алатырь? Который по закону о реституции уже принадлежит Русской православной церкви? – И, подумав, повторил: – Так, за каким, я вас спрашиваю, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень (непечатно)?

Я было собрался затеять длинный рассказ о бессоннице, о молоке мамы моей, в бозе почившей, и связанном с ним паровозном гудке, который вернет мне сон, но, посмотрев на пса, ответил просто:

– За таким.

– Понял, – удовлетворенно кивнул эполетами полковник Присли. – А за каким таким (непечатно) в ту же саму сторону двигается футболист замудонск-мартановского «Спартака» Джемми Хендрикс? Нет ли у него тайной цели насадить в цитадели русского языческого православия ваххабизм, салафизм, шиизм, суннизм и, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, страшно сказать, адвентизм седьмого дня?

Этого я не знал. Я вопросительно посмотрел на пса, который в этот самый момент догрызал свои оковы. Пес ответительно посмотрел на меня.

– За яйцами своими он туда, – сказал я. По причине духовной связи с псом, сублимировавшейся в вербальный буквенный набор, свидетельствующий о том, что игрок замудонск-мартановского «Спартака» пилит на остров Буян, что в море-окияне, в село Вудсток, не с целью подрыва устоев языческого православия в лице камня Алатырь, а просто-напросто за своими яйцами.

Хотя до конца понять, почему кавказские яйца гнездятся в русской святыне, я объяснить полковнику Присли не мог. Хотя нет… уже мог.

– Вот он их отгрыз, – добавил я, кивая на пса.

И изложил трагическую историю яиц Джемми Хендрикса, полученную от пса вышеописанным способом. Полковник улыбнулся чему-то своему, полковничьему.

– Вот бы нам в девяносто четвертом с десяток таких в Замудонск-Шалинский, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, – размечтался полковник, уставившись на ту дорогу, где его батальон был скошен в течение полутора часов невидимым противником, не получив ни единой возможности погибнуть героически. А самого полковника Присли продали родной дивизии по твердому тарифу, установленному джамаатом по рыночным ценам.

– Ровно, как дядю Тома какого, – всплакнул полковник. – А если бы у нас с десяток таких, как этот, – попытался он придать истории сослагательное наклонение, – то они бы еще…

И полковник Присли шагнул в тысяча восемьсот пятьдесят четвертый… вот он стоит у начфина Второго драгунского полка и вываливает ему из рюкзака на стол пятьдесят шесть… или лучше сто восемьдесят четыре чеченских яйца по шестьдесят копеек серебром за десяток.

– Хороший песик, – погладил он пса рукой с татуировкой Присли на пальцах. Пес, к тому времени сжевавший оковы царизма с наручниками Российской Федерации, моргнул, и фамилия полковника в мановение (кто бы мне объяснил этимологию слова «мановение»?) ока (ну это понятно – в смысле глаза) превратилась в Присл. А еще через секунду – в Элвис. Полковнику это поначалу не понравилось, но через минуту, о чем-то поразмыслив, он улыбнулся и представился мне по-новому:

– Полковник Элвис, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень. А сами-то вы кто будете? Если будете, конечно. – И полковник Элвис добродушно рассмеялся.

– Я есть Липскеров Михаил Федорович, – щелкнул каблуками я, подпрыгнул три раза и раскинул руки в стороны. – Сценарист мультипликации двора его великокняжеского величества князя Московского Юрия Михайловича, впоследствии… а это уже неинтересно.

Полковник Элвис задумался.

– Имя у тебя больно стремное… Какое-то нерусское… Ты, часом, не еврей?.. – как бы невзначай поинтересовался он. – Извини, конечно…

– Почему же это «часом», – обиделся я. – Я пожизненно…

– Да я не против евреев! Ты что! Я – за. В разумных количествах, конечно. А собака у тебя, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, не еврей?..

– Лев Кассиль, «Швамбрания», – молча ответил пес.

– Странное имя для собаки, – посерьезнел полковник. – Это наша собака?..

– А чья же еще? Чисто российская собака…

Пес снизу свысока посмотрел на полковника, и тот выпрыгнул из кресла, перелетел через стол и бухнулся псу в ноги.

– Не вели казнить, княже, вели миловать. Не признал. А то донос поступил от агентуры нашей, что в глубоких долинах Дарьяла, где роится Терек во мгле, зреет! А что зреет, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, выяснить не удалось, но чтобы не созрело, туда был заброшен под видом шестиклассницы наш агент по кличке Эмми Уайнхауз, на самом деле казачий подхорунжий Подхорунжий, мастер плаща и кинжала и всего, чего подвернется под руку. Все было нормально, он даже закончил третью четверть только с одной четверкой и вдруг пропал… Как раз в тех местах, откуда родом Джемми Хендрикс, который, по секретным данным, движется сюдое в поисках собственных яиц. Я чего-то смешного сказал, княже?.. – И полковник снизу вверх глянул на пса, который – как заявил полковник! – был по совместительству князем Замудонск-Тверским, с которым мы пьянствовали в СВ поезда «Замудонск-Столичный – Санкт-Замудонск». (Но это не факт. Полковники этих служб не всегда и не до конца правдивы.)

Пес беззвучно хохотал. Об чем он хохотал, я не понял. И полковник захохотал. Но по другому поводу.

– Понимаешь, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, понимаешь, Липскеров Михаил Федорович, тьфу, язык сломаешь, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень. Наш подхорунжий, вот что значит ас разведки, так вжился, что его на пятом десятке лет лишил девственности кавказский пацан Берри, младший брат нашего Джемми Хендрикса, а потом еще несколько кавказских малолеток дорогу, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, утоптали, и пока Берри на ней, подхорунжей Эмми Уайнхауз, не женится, Джемми Хендрикс яйца свои назад не получит. Вот он за ними и движется сюда. А как, мы не знаем.

Что псу было известно.

От всех этих шпионских дел в духе раннего… (ну, раннего, что там еще говорить) я слегка ошалел.

– А как вы про меня прознали?

– Ну, это дело нехитрое, Липскеров Михаил Федорович… Значит, так…[4]

… – Значит, так, Липскеров Михаил Федорович, доктор с непроизносимым именем-отчеством, непроизносимым в смысле секретности и в смысле непроизносимости, подрабатывает в нашем ведомстве в добровольно-принудительном порядке в виде бесконечного субботника, и это он сообщил нам, что в целях лечения вас от бессонницы, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, послал вас в недра нашего княжества, в наш, чтобы не загружать вашего внимания, архетип. Коим является камень Алатырь, исполняющий желания, в часовенке на острове Буяне посреди моря-окияна в селе Вудсток. Но должен вам открыть один секрет: во времена владычества в Вудстоке князя Гвидона, заброшенного к нам по воле рока и великого поэта Александра Пушкина эфиопской национальности, о чем, впрочем, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, вы можете догадаться по трудной произносимости его имени, к этому камню повадились шастать самые неожиданные люди самой неожиданной нравственности с самыми неожиданными желаниями. Разной степени непотребства. А у камня Алатырь сердце – не камень. Простым бессердечным камням, будь то на Красной площади или в почках, имени не дадут. И что бы там ни говорили, он не вечен и от постоянного непотребного шакальства стал грустить, плакать каменной слезой и истончаться. И на данный момент это всего-навсего песчинка, которой осталось на бесконечно малое количество желаний. Я бы даже сказал, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, ни на грош-пенс-цент. Говоря по-русски, ни пениса-фаллоса-живчика не осталось. Не то чтобы совсем, а почти совсем, стремящемся к бесконечности, которую уже и умом не понять, а чем же еще ее не понять, кроме как умом, потому что господь наш Ярила в неисчислимой мудрости своей никаких других органов непонимания нам не дал. И правильно сделал! – неожиданно взъярился полковник Элвис. – Потому что и так больно уж умные. Что уж лучше идиоты и аутисты. Один кретин в какой-то тверской глухомани Чикаго бутылку-самопьянку измыслил. Так, едрить-кубыть через пень-трахтень-хрень, все население Чикаго через эту бутыль ужралось вусмерть казенным хлебным вином, отсосав через эту бутылку хлебное вино из всего княжества. И продолжало хлебать столько, что даже бутылка-самопьянка истощилась! И все Чикаго померло с похмелья. А почему? Потому что этот кретин плохо учился в школе Первому закону термодинамики, данному великому народу нашему русскому господом нашим, повторяться не буду, «из ничего чего – фиг с маслом». У других народов оно, может быть, и не так, у других, может, законы природы другие, вот в Японии, к примеру… Ничего, кроме цунами, нет, а все остальное каким-то образом есть. И все Замудонск-Тверское княжество не репу, а суши и сасими жрет. Культурная экспансия, однако, сэнсэй. Хонсе курумай, цукаки аригото.