Павел Тетерский - Muto boyz Страница 2

— Смотри-ка, сколько ты уже сюда всего повыбрасывал. Скоро через подоконники начнёт валиться, — удивился Чикатило, уставившись на плоды моей двухнедельной деятельности. Это было здорово: два ублюдка стояли и тыкали пальцами в загадочно-по-моечное сооружение туалетного типа.

— Давай курить, Чик. Чего ты там не видел?

— А ну-ка, подожди. Я сейчас приколочу на твоей листовочке. Зачем конспекты портить? Ты же знаешь, какая у меня великолепная Тетрадь По Всему.

Да уж, конечно, я знал эту тетрадь. Там, как уже говорилось, большими обдолбанными буквами было написано: «11.03.93. НАКУРИЛИ ХЕРОВА!!!!!!!» Там через каждую страницу были нарисованы гробы с вампирами, какие-то уродливые животные и портреты голой Оленьки. Если бы она их видела, она бы уж точно никогда не дала Чикатиле: рисовать он не умел совершенно, все его примитивные художества были выполнены в стиле «палка-палка-огуречик» — Малевич рядом не валялся со всеми своими жёлтыми треугольниками и проекциями крестьянок в третьем измерении. Но даже эта дешёвая эротика ни в какое сравнение не шла с главным полотном, шедевром Тетради По Всему: в самой её середине, на развороте, цветными шариковыми ручками был нарисован самый отвратительный ублюдок, которого может себе представить человеческое воображение. Я не знаю, каких немыслимых псилоцибиновых сморчков объелся Чикатило, когда его рисовал — монстр напоминал персонажа Толкиена, употребившего внутривенно все известные миру наркотики и на закуску выпившего две бутылки водки. У него были огромные локаторы по обе стороны головы, два члена с четырьмя яйцами и усатое лицо заинтересованного идиота — такое, которое может выписать только полный изобразительно-искусственный профан. А внизу красным маркером было подписано: «Дурило Францович Пожилой Заяц. Пожилой Заяц — Блядский Побегаец».

— Давай с фольги, Чик.

— Нет, ты не понимаешь. Члены Всемирного Клуба Красивых Мужчин не курят с фольги. Это моветон. С фольги курит Саша Белая.

Саша Белая была мерзкой продвинутой девушкой. Её фамилия шла ей как нельзя кстати, потому что Саша походила на белую горячку. Однажды в курилке она обозвала Лёню Свиридова плебеем. Сейчас таких девушек развелось как грязи, а тогда они встречались нечасто. У них томный взгляд, длинные когтистые пальцы и артистические наклонности. От них за версту разит дорогим пойлом, цинизмом, врождённым разочарованием и кокаином.

Самое интересное, что Чикатило также считался продвинутым — он ведь тоже был циником. К тому же он носил бритпоповские шмотки, которые тогда ещё не назывались бритпоповскими, слушал «Sonic Youth», «Pixies», «Sharlatans» и «KMFDM». А я не выпендривался и слушал тогда только музыку шестидесятых. Я вообще тогда выглядел как хиппи, мыслил как хиппи и вёл себя как хиппи — не знаю, почему Чикатило вообще со мной общался.

Раскурившись, мы решили переместить свои тела обратно на крыльцо. Чикатилу тянуло туда как магнитом. Если переложить это на язык вещей, то Оленька была неприступным холодным Севером, а Чикатило — глупой стрелкой компаса, болтающейся, как говно в проруби, но всё же упорно указывающей одно-единственное направление. Или Оленька была магнитной мыльницей, которую крепят над раковиной при помощи присоски или двух шурупов, а Чикатило — уродливым обмылком, в пуп которого воткнули круглую железяку или крышку от «Жигулёвского».

Я в это дело не лез, хотя и не одобрял выбранный Чиком стиль поведения. Я считаю, что нельзя так долго бегать за противоположным полом при полном отсутствии результатов. «Мой отец, покидая этот говёный мир, завещал мне только две вещи: никогда не бегай за автобусами и за жещинами — всё равно не догонишь». Это из какого-то фильма — пиратская копия и культовый переводчик Володарский. По-моему, «Ковбой Мальборо», не помню точно. Но я был с этим согласен на все триста шестьдесят процентов, я считал, что эту фразу написал гениальный сценарист. Я боялся, что в конечном счёте это погубит Чикатилу.

С крыльца (на котором Оленьки не оказалось) мы долго наблюдали за вороной — она нагло расхаживала по газону и время от времени клевала в зад ленивого кота, которому было лень напрягаться, гоняться и давать сдачи.

— Смотри, — говорил обкуренный Чикатило. — Это, мать его, хищник. Да какой это на хрен хищник? Видишь, его здесь прикормили объедками из столовой, и он совсем забыл, как добывать себе пищу. Как пи…диться самозабвенно и бесшабашно, как эрегировать на запах крови. Как драть противника в клочья. Настоящий агрессивный кот давно бы уже устроил здесь кровавое месиво. Сырой гуляш, из которого торчат перья, корявые ноги с тремя пальцами и глупый клюв.

— Расслабься, Чик. Этот долбаный кот не стоит нашего внимания — он просто ленивый обкуренный дурак. Лучше посмотри на ворону. Она же вылитый хачик. Смотри — вся чёрная, пиковая, и нос у неё большой и горбатый. И каркает она так же, как они разговаривают. Слушай — точно! Ворона — это хачовская птица.

Мы показывали на хачовскую птицу пальцами и смеялись. Все остальные показывали пальцами на нас и тоже смеялись. Так что все были довольны. Тогда вообще все были довольны.

Потом как-то незаметно, бесшумно, тихой сапой к нам подошёл Лёня Свиридов, которого в туалете кто-то накормил ЛСД. Лёня сказал, что вмазал по вене два кубика. Он врал. Я читал в чёрно-белом журнале «Zabriski Rider», что кислую в принципе можно вводить внутривенно, но нужно ещё найти: а) кислую в таком странном виде, б) имбецила, который её в этом виде достал. Да и вообще в Москве ее тогда не было, Лёне подфартило, ему достался какой-то совсем уж немыслимо-эксклюзивный эксклюзив. А он, придурок и словоблуд, не понимал и врал.

Шёл девяносто третий год, и я описываю все это так подробно только потому, что тогда история только начиналась… Я не знаю, как объяснить. Есть такое банальное клише — «взяться за…» (за ум, за голову, за гуж или за яйца — в данном случае всё одно и то же, потому что важно только первое слово «взяться»), а больше ничего не напрашивается. Человек прекрасен до той поры, пока ему не приходится за что-либо браться, после этого всё идёт на спад. Да и потом был такой возраст, в котором всё имеет значение. Уже поэтому стоит об этом рассказать. Потому что после определённой черты всё утрачивает своё значение — вороны и коты, объевшиеся кислой Лёни, рекламные листовки в фаллическом воздухозаборнике. А вместо всего этого появляется нечто новое и светлое, которое не торкает. Тогда нового не было, оно на х… было никому не нужно.

Лёня достал из кармана алюминиевую вилку, украденную в столовой, и подошёл с ней к какому-то старшекурснику, который одиноко сидел на лавочке и только что отложил в сторону газету для деловых людей, под коих косил тогда каждый дурак на закате тинейджерства. Скорее всего, это был какой-нибудь «Коммерсантъ». Или что-то в этом роде — такие газеты похожи друг на друга, как однояйцовые близнецы. В них пишут про биржу и маклеров, а также про повышение пошлин на ввозимые в страну иномарки.

Лёня протянул старшекурснику руку, хотя знакомы они не были, после чего молча взял газету и начал рвать её в клочья. Видимо, таким образом он боролся с системой. А потом он пригласил нас в морг.

Морг принадлежал медицинскому факультету МГУ и находился как раз возле того фаллоса, в который я выбрасывал листовки. Лёня сказал, что знает, как залезть туда через окно, и хочет отрезать у трупов пару пальцев. «Я коллекционирую пальцы», — врал он. Он вообще почти всегда врал так часто и незамысловато, что на него за это даже не обижались.

Мы с Чикатилой вежливо отказались идти с ним в морг. Лёня сказал, что ладно, тогда он пойдёт один.

— Некоторым людям нельзя читать Мамлеева и употреблять галлюциногены, — произнес Чикатило, внимательно смотря вслед слегка покачивающейся Лениной спине со сколиозными плечами. — Видал, как его вставило, как он загоняется.

— Да, — согласился я. — Да ему вообще ничего нельзя, этому Лёне.

— Слушай, — сказал вдруг Чикатило, прекратив смеяться. — У меня к тебе серьёзный разговор.

— Давай, — отозвался я. Моя воля — я бы все серьёзные разговоры проводил именно в том состоянии, которое было тогда. То есть накуренным в жопу.

— Сейчас, подожди. Сейчас. Я хочу немного гусиным шагом походить, ладно?

— Давай, — опять согласился я.

— Что ты, блядь, всё одно заладил? Давай да давай! Как попугай ара, да? — Он присел на корточки и перешёл на кавказский акцент. — Как варона, да, говно, билят! Ээ, ара! Пачэму это нэ Олэнка говорит, да? Давай-давай! — спросил Чикатило какого-то парня с «дипломатом», проходившего мимо. Парень поджал «дипломат» и шарахнулся в сторону. Многие считали Чикатилу дауном-рецидивистом, с которым лучше даже не разговаривать.

Парень нервно удалялся, оглядываясь назад и всё сильнее прижимая к груди свой заскорузлый «дипломат», как будто в нём лежал миллион долларов, который он был должен колумбийской мафии. Хотя на самом деле максимум, что могло там находиться, — это непонятные конспекты, написанные мелким подростковым почерком в общей тетради с изгрызенной обложкой и страницами в клеточку Чикатило на корточках шёл за ним следом и орал какие-то циничные вещи. Он вообще был прожжённым циником, он мог бы продать душу дьяволу… ну, не за бутылку пива, конечно, но, скажем, за плитку гаша величиной со сникерс или за пару дней изнуряющего секса с Оленькой — такого, когда встаёшь с кровати только для того, чтобы подмыться или сходить в гальюн. Такого секса ни у кого нет, но все о нём пишут, потому что мечтают.