Заза Бурчуладзе - Adibas Страница 2

В вакийском открытом бассейне – кишмя кишит: бандитские вдовы с силиконовыми грудями, жены бизнесменов с целлюлитом на бедрах, девочки-барби, спермоглоты в огромных солнечных очках, голубые любители рейва с пирсингом в пупках, маменькины сынки со сбывшимися мечтами… молодые здоровые тела, сию секунду готовые к отправке на конкурс Евровидения. Запахи воды, косметики, свежей хлорки и дезинфекции смешиваются друг с другом. Вода в бассейне ослепительно блестит. Играет нейтральный хаус. Подобную музыку невозможно любить или не любить. Ты – сам по себе, она – сама по себе. Ее как будто специально сочиняют для спа, плавательных бассейнов и лифтов шикарных отелей. Не поймешь – где начало, а где конец. Еще десяти нет, а солнце противно припекает. Однако никто не купается. Уже с утра обомлевшие от жары и белые как бумага тбилисцы валяются вокруг бассейна в шезлонгах под тентами. Загорать и купаться в открытом бассейне непрестижно и унизительно.

Только одна Тако шоколадного цвета. С закрытыми глазами и босоногая, стоит у бассейна спиной ко мне. На ней почти ничего нет. Сложно назвать купальником Y-образные трусики и перетянутые нитками миниатюрные треугольники, толком ничего не прикрывающие. Эти геометрические фигуры бронзового цвета так сливаются с ее загаром, что на теле их даже не видно. Загар скрыл и татуировки. Недели две назад она нарисовала прямо посреди затылка небольшую мишень: кружочек диаметром два сантиметра с крестиком внутри. Столь немодный выбор места для тату имеет свое объяснение: после клитора именно затылок является у нее самой эрогенной зоной, неким внешним G-spot. Кажется, на этот раз она переборщила – уподобилась девочке-подростку, для которой выражать протест против всей вселенной, объявлять собственных родителей злейшими врагами, часто мастурбировать и принимать поспешные решения – дело совершенно обыденное. Но об этом я ей и не заикнусь.

Кстати, две недели назад я тоже едва не лоханулся. Еще немного, намалевал бы себе тату. Хотел нарисовать на моей наголо бритой голове аватарообразную длинную голубую стрелу – от затылка до переносицы. Если бы все постоянное меня не раздражало, то уже давно живописал бы себе все тело, подобно якудзе. Пока над Тако возился мастер в резиновых перчатках, я сидел в приемной в кожаном кресле и просматривал каталог тату. Там, кажется, было все: от инко-ацтековских изображений солнца и штрихкодов до эмблем эсэсовцев и портретов Че. Были тату пестрые, похожие на компьютерную томографию, и однотонные, вроде стенсила в стиле наив. Было и много смешных. Например, даосская монада с индустриальным символом инь-янь, скрещенная с der grüne Рunkt.

Понравился бог войны Уицилопочтли, который на поверку оказался колибри. Вооруженный до зубов, он был одет в рыцарские доспехи и походил на железного Бамблби после трансформации из «Шевроле-Камаро». Потом посмотрел в «Википедии», что в свое время этой крохотной птичке даже приносили в жертву людей. Я бы тоже половину Тбилиси с удовольствием принес в жертву какой-нибудь пташке. А хоть бы и курице.

Кроме меня, недалеко от барной стойки сидит пара. На их пластиковом столе стаканы с каким-то соком. Там же пачка «Вог», из пачки торчит зажигалка. Женщина сидит так, что видны лишь ее хрупкие плечи, опирающийся о стол тонкий локоть и желтая шелушащаяся пятка под стулом. Наклонившись чуть вперед, шепчется с мужчиной. Тот временами кивает и параллельно набирает эсэмэску.

Вдруг в деталях вспоминаю свой утренний сон. Снилось, что я нахожусь в Крцаниской резиденции и беру интервью у Шеварднадзе. Он, как всегда, консервативно одет: синий костюм и светло-голубая рубашка. Единственное – на ногах розовые плюшевые тапочки с заячьими ушками. Сидели у журнального столика в широких кожаных креслах. На столе стояла бутылка боржоми и два стакана. Диктофон почему-то я держал в руке. Кожа кресла и цвет лица Шеварднадзе совпадали. Почти невозможно было разобрать, где заканчивался Шеварднадзе и начиналось кресло. Чем-то он напоминал Большого Лебовски, из фильма «Большой Лебовски». Губы у него не двигались. Звуки сыпались изо рта, как у заводной куклы. Сдержанно, неторопливо вспоминал: «Однажды, будучи секретарем ЦК, пришел в гости к Параджанову на Мтацминда. Жил он в небольшом доме, построенном наполовину из дерева. Очень обрадовался моему приходу и расстроился одновременно: мол, что же делать? Ведь мне вас нечем угостить. Я сказал, что ничего не надо, и если бы хотел угощенья, то сам принес бы чего-нибудь. В той квартире у него было множество странных вещей – целый музей, можно сказать. Потом я перебрался в Москву. А музей армяне втихаря перевезли в Ереван. Умудрились разобрать на части все, что было в доме Параджанова и открыли прекрасный музей у себя. Как-то потом пристыдил их: дескать, как вам не стыдно за то, что вы сделали. Ответили, что им нечего стыдиться, что, мол, он был армянином, и мы армяне».

Флешбэк исчезает. У Тако в ушке капелька динамика. В руке айпод, и его шнур на фоне ее загара кажется еще белее, чем есть на самом деле. Как светлая полоска на черной шоколадке. Можно подумать, никто и ничто ее не волнует. Она как будто наедине с собой, в самой себе. Под ритм своей музыки незаметно покачивается, подобно кобре, вставшей в стойку. А ведь прекрасно понимает, что вносит легкий деликатный диссонанс в инертную реальность бассейна и что все сейчас уставились именно на нее. Исподтишка, с деланным равнодушием. Прямое созерцание в этом шоу неприемлемо. Хотя в тайном наблюдении, как правило, гораздо больше эротизма, чем в любой порнографии. Это уже магия, не шоу. Фокус с распиливанием. Она ведь жаждет этого. Чтобы на нее смотрели, и твердели члены. Как на ту женщину, которая через минуту должна лечь в ящик для распиливания на публике. А почему нет. Мне нравится все, что Тако делает. Да и приятно видеть, что у других дыбится на нее. У меня у самого встает при виде ее крепких сисек, высокой попы, по-мальчишески широковатых плеч…

– Два мохито. – Боб ставит стаканы на стойку. Вода в бассейне поблескивает, как от спецэффектов. И вибрирует, будто по ней слегка моросит. Гул нарастает, быстро достигает пика и внезапно затихает. Авиаистребитель летит низко, и его спутники – ветер и тень – пролетают прямо над бассейном. Зонты у бара тяжело качаются, вода в бассейне колышется. Расслабленные тбилисцы валяются в шезлонгах. Никто и бровью не ведет. Только одна худая женщина отклоняется в сторону, смотрит в небо.

Потягиваю мохито и жалею, что не взял простой воды. Вместо бакарди там водка. Даже мята не может нейтрализовать противный привкус спирта.

Слегка дезориентированный от жары, подкрадываюсь к Тако. Целую в нагретый солнцем затылок. На ее коже сразу выступают мурашки. На губах ощущаю сладко-горький привкус солнцезащитного крема. Мозг посылает сигнал к хую. Сфинктер сразу сжимается, по яйцам бьет легкий ток. В подобных случаях сначала всегда сжимается сфинктер, а в яйцах теребит уже потом. Нет, не встает. Из наушников доносится какой-то знакомый джазовый мотив. Что-то тут не сходится – Тако и джаз?! Снова целую ее в затылок. Напрасно жду, когда же джазовый семпл перерастет в его электронный бит.

Тако поворачивается ко мне. Улыбается, жмурится от блеска воды. Протягиваю мохито. Жестом спрашиваю, что за музыка. В ответ показывает айпод. Ничего не вижу – на экране отражается солнце. Тако опять качается, как кобра. Замечаю, что на ногте ее указательного пальца облупился лак.

03. Дипломат в дипломате

Сижу на безлюдной автобусной остановке у филармонии. За стеклом газетного киоска обложки налезают друг на друга. На первой странице газеты «Алия» – аршинный заголовок «ДИПЛОМАТ В ДИПЛОМАТЕ». В открытую дверь виднеется силуэт продавца.

Рядом с киоском у бордюра припаркованы белые такси-жигули. Водительская дверь распахнута. Таксист откинулся в кресле и сложил на лбу мокрый платок. Тщедушный малый, ноги сложены, как у девочки. Из динамиков голос диктора: «…подразделения российской армии продвигаются по правой набережной Куры. Блокпосты установлены в начале улицы Пекина, у Дворца спорта и у телецентра…» При виде жигулей невольно вспоминаю телавских таксистов.

Очень уж те тактичны. Пока с ними сам не заговоришь, слова не вымолвят. У большинства из них идеально круглые животы, будто они проглотили арбуз. Так степенно, по-кахетински восседают они за рулем своих серебристых «Опелей-Вектра», что и подсаживаться как-то неловко. Кстати, таксисты Телави другой модели не признают в принципе. На гербе Кахетии, где-нибудь в уголке, я бы пририсовал логотип «Опеля». Этот провинциальный городок просто ломится от вина, арбузов, горшечного кактуса (который почему-то продается на каждом шагу) и серебристых «Опелей-Вектра». Особенно трогательны в этих такси аудиокассеты. Когда я увидел аккуратно разложенные по панельной полочке до боли знакомые коробки: TDK, AGFA, BASF, MAXELL, DENON… – едва не прослезился. Тогда только понял, как давно не видел кассету. Кассеты и тараканы на определенном этапе моей жизни испарились.