Александр Махнач - Рассказы Страница 2

А тем временем Горисполком принимал решительные меры с чеснокоманией . В срочном порядке прикрыли ввоз в город чеснока и лука . В детских садах и школах , среди детворы , началось повальное заболевание цингой с несколькими смертельными исходами . В употреблении чеснока был изобличен восьмой секретарь горкома парти тов.П. и весь сельхоз.отдел горкома комсомола . Милиция готовила облаву на чесночников .

Прожил Витек у Егорыча спокойно три недели . Листву опавшую гребли в садочке , картошку копали да на могилку к Саньке Бражкину ходили . Это старинный кореш Егорыча был , вместе они перестройку лютую зимовали , да не выжил Санька – сгорел от водки .

Примораживать по утрам стало , забеспокоился Витек , надо бы в город мотануться да чесноком затариться , пока он не подорожал вконец . На последнем автобусе – туда , на первом – обратно. Народу мало , менты по ночам шпионов ловят , а Витек с его чиполинской рожей никаких подозрений не вызовет .

Почистил он ботинки , погладил штанишки , пододел под фуфаечку свитерок и двинул с рюкзаком на остановку . Дело к ночи , луна тебе светит , а автобуса нет и нет . Витек ходил взад-вперед , плевался , детство вспоминал , матерился вполголоса , так и время скоротал . А народу в автобусе – никого , только тетка с ребенком грудным по другому борту сидит . Витек прикемарил , в окошко смотрит , фильм про Чапая вспоминает . Слышит , эта баба ему говорит : "Молодой человек , подержите , пожалуйста , ребенка , я пойду билетик куплю ." - Ну и че ж не подержать , давай его сюда !" А сам все про Чапая думает . Побили красные белых , утонул Чапай , очнулся Витек . Видит , баба сидит себе преспокойно на переднем сидении и журнальчик читает . Че-то ничего Витек понять не может , а малец , тем временем , сопит себе и песенку улюлюкает во сне . Тут автобус тормозит – остановка . Тетка эта преспокойно журнальчик закрывает и – к выходу . Витек как закричит и – за ней , схватил ее за воротник норковый – "Куда ж это ты ? Милочка моя , а ребенок?" А она так спокойно , с легким удивлением – "Какой ребенок?"

-"Ну как же , какой ребенок – вот этот самый ." А она – "Не знаю никакого ребенка" - и все тебе . Но Витек – парень не промах , метнулся к шоферу – " Брат , - говорит, - ты свидетель, она мне своего мальца подкинула , заставь ее обратно его забрать . А водила , такой дядька пузатый , сидит и отвечает ,- "Ничего не видел , ничего не знаю . Свезу я вас в милицию – там и разбирайтесь." А сам этой бабе подмигивает . Тут-то все понял Витек , все до мельчайших подробностей – это вилы . Сидеть этому карапузу на его шее до самой смерти .

Приехали в милицию , разбудили дежурного , вышел он на улицу , пьяненький , с дубинкой . Витек ему – так и так . А тот стоит , зевает и дубинкой по ноге хлопает , будто напугать хочет . Потом так , в упор бабу спрашивает , - "Твой ребенок?" А та вдруг как заплачет , нет , говорит и на Витька показывает – вот , мол , хулиган пристал , свое дитя ей сбыть хочет . А водила , чтоб от него до конца дней чесноком пахло , все ее показания лживые подтвердил слово в слово . В общем – пиздец . Выписал мент Витьку штраф – тридцатник – и отпустил . Поплелся Витек , грустью томимый , обратно в Ольгино . А малец проснулся и орать начал . Больше всего не любил Витек , когда дети плачут . Сунул он ему в рот зубчик чеснока , тот и затих , а через полчаса взял да и помер . Витьку так худо стало , что уж и жить расхотелось . Завернул он в одеяло с малым два кирпича да и бросил в пруд . Плакал , шел , всю дорогу . Пришел под утро и повесился на чердаке . Ползет белый туман через чердачное окно , распахнутое настежь , облизывает остывающие ноги Витька . Липнет , как вата , к закостеневшим рукам и капельками росы капает с пальцев на половичек .

Стоял погожий апрельский денек . Народ с субботника возвращался . Мужики с красными бантиками на груди песни пели , веселились . Ну а чего ж? Дармового "Крюшона" нахлебались в три пуза .

А Крант со Шнапсом и Куртом сидели в детском грибке у 110-го дома и поминали Витька . Разговоры вели какие хотели . Смелые люди , эти Курт со Шнапсом , молодые , все им нипочем . Чесноку по пять головок залудили и кроют строй советский матом трехэтажным . Тут из кустов баба-коммунистка старая вынырнула , орать начала . Вот – де наркоманы у детсадика притон устроили , закона на вас нет . Орала-орала , не вытерпел Крант , поднялся во весь свой рост и будто вырос среди деревьев . Поднял ручищу , рванул рубаху на груди и говорит так : "Заткнись , старая , всю жизнь червяком ползала , ждала лучших времен – не дождалась , ласты склеивать пора . А мне от ваших ожиданий проблеваться хочется . Не придумать вам на нас закона , не изничтожить в народе аппетит чесночный , как не затмить вам солнца , как не повернуть вам реки вспять. На том стою , с тем и в тюрьму сяду .

Сказал это и зашагал по улицам и площадям . Грыз себе чеснок , сколько хотел , и мусорил везде шелухой чесночной.

Одна из кумарных историй

«Сколько ни живи, а все равно сдохнешь!»

Юрий Иванович.

Затырканный жизнью, как старая партизанская лошадь, Леха - Праздник ранним утром пошел в лес – стреляться. Ружбайку, 16 калибр, взял у папаши, в диване на веранде. Патрон папковый, новенький – не хуй голландский с тральщика, безотказная штука. Спецовку рабочую одел (а фигли хорошим вещам пропадать), калоши – материны, дырявые – на босу ногу. За ружбайку Леха не волновался: решил, что быстро его найдут. Жалко родичей, а хули сделаешь, может с башкой что не так. До того в лом жить стало.

Калитку на крючок закрыл – не холодно. Август на дворе. Пес Соболь спозаранок из будки вылез, гавкнул для понта. «Ладно, не ори»,- Леха ему сказал. Соболь обнюхал пустую миску, помахал хвостом, как павлин - мавлин перьями, и обратно полез. Ленивый гад.

Пошел переулком к речке Суйге. Речкой-то назвать смешно, метров пять шириной, спьяну на мотоцикле в некоторых местах форсировать можно, как два пальца обоссать. Но зато на омуте не фиг дергаться - что Байкал. Ну да ладно. Трагедия ведь. За просто так, в 23 года, не пойдешь со смертью трахаться. Чего там у него случилось – сам не знаю. Из города приехал – пил, все песни какие-то на гитаре играл. Парень - то душевный, попиздеть мастак, да и руки вроде не из жопы растут. Только с перепою, видно, крыша двинулась. Солнце, огромной перезревшей брусничиной, торчало на макушках елей, ветерок прохладный, речка журчит. По бревнышку на ту сторону перебрался и – в тайгу. Далеко не пошел. Метров семьсот, а дальше - на хуй нужно, все одно ведь собаки сегодня - завтра отыщут - выть начнут. Покруче любой милиции.

Зашел в пихтач, под ногами чавкает болотце, а хули? Выбрал место посуше, уселся на валежину, курнул, повздыхал о чем - то, плюнул в мох. Пора. Патрон из кармана выудил, лизнул капсуль (зачем-хер знает),зарядил ружье. Калошу пульнул с правой ноги вверх – она бумерангом по веткам зашелестела и плюхнулась где-то тут-же. Грудиной, левой стороной, на дуло навалился, большим пальцем ноги курок поймал и что-то захолонуло внутри. Страшно стало. Чегож страшного? Чуть помешкай – и уже не сможешь себя убить. А хуй с ним! Даванул ногой. Хлесь! Звук такой, будто малыша по голой жопе со всего маху – ладошкой. Ну, в общем, пиздец – осечка вышла. А второй раз стреляться только мусульманин в ущелье окруженном станет.

Слезы, как со сто любовниц, глотку сдавили. Плачь, Леха. Упал он мордой в мох и захрипел, зубами вцепился в зеленую шкуру. Не, бля буду, человек не из костей сделан, а из чугуниги: сломались бы кости, если их так выворачивать.

Зазвенело все вокруг, как на елке в детсаду, когда детишки с колокольчиками, как черти вокруг елки носяться. Леха чувствует – кто-то рядом прошел, еще, еще и еще. Рожу изо мха вырвал и видит – женщина спиной к нему в лес уходит и за ней трое пацанят, босые, в длинных, до колен, рубахах, как встарь ходили. Последний, Лет трех, обернулся, рот до ушей, орет : «Папка!». У Лехи крыша вообще съехала, он ему в ответ: «Валик!»(так он сына хотел назвать, если сын будет). Пацаненок к нему подбежал и говорит : «Ты чего, папань, я – Федька, а Валька – самый большой, он меня завтра курить научит». Леха схватил малыша на руки,засмеялся-заплакал. «Ну как же так, как же так?».Малыш обхватил его ручонками за шею и голову на плечо положил : «Я в детском саду последнее замечание заработал, мамке скажут – опять ремня даст. Мне это время где-нибудь переждать нужно. Я у бабушки поживу, а ты заступись за меня, ладно?». Сколько времени это было и было ли вообще, только малыш как-то вывернулся из объятий и в заросли шуранул за теми, кто ушел.

Стоял Леха, как баран, глядел вглубь леса. Солнце затылок припекало, все выше ползло светило золотое и не было ему дела, ни до Лехи, ни до того, как он в одной калоше и с ружьем домой пойдет – ведь люди уже проснулись. В горле сухо. Отошел в низинку, даванул ногой мох – вода выступила. Из пригоршни напился и пошел за ружьем. Оно там же и лежало, как пьяная баба, ремень змейкой развихрив. Взял он ружбайку, нажал крючок, переломил, патрон достал и ……жопа. Патрон-то стрельнутый и пороховым дымком еще ноздри щекотит.