Кадзуо Исигуро - Не отпускай меня (Never Let Me Go) Страница 25

– Совершенно верно, Кэти, мы действительно пара. И раз уж ты в это решила влезть, я тебе скажу. Мы говорили с Томми и согласились, что если ему иногда неохота чем-нибудь заниматься с Крисси и Родни – вольному воля. Не готов он к чему-то – принуждать его я не собираюсь. Но мы договорились еще, что меня он удерживать не будет. Вот так. А твоей заботой о нем я очень тронута.

Потом, совсем другим тоном, она добавила:

– Между прочим, должна поправиться. По крайней мере с некоторыми старожилами ты, по-моему, дружбу завела.

Она посмотрела на меня изучающе – и рассмеялась, словно бы говоря: «Но ведь мы по-прежнему подруги, да?» Я, однако, в ее последнем замечании ничего смешного не увидела. Взяла книгу и ушла, не говоря ни слова.

Глава 11

Надо объяснить, почему меня так задело это высказывание Рут. Те первые месяцы в Коттеджах были странным периодом нашей дружбы. Из-за каких только мелочей мы не ссорились! И в то же время мы были откровенней друг с другом, чем когда-либо. Прежде всего вспоминаются эти разговоры один на один, обычно перед сном в Черном амбаре, наверху, в моей комнате. Вы можете, конечно, назвать это пережитком наших разговоров после отбоя в хейлшемской спальне. Так или иначе, сколько бы я и Рут ни ругались днем, наступает вечер – и мы сидим бок о бок на моем матрасе, прихлебываем горячий чай и делимся задушевными переживаниями по поводу нашей новой жизни. Ничего подобного раньше у нас не бывало. Эти излияния, да и сама наша дружба в то время были возможны благодаря тому, что каждая из нас знала: ко всему сказанному в эти минуты другая отнесется бережно и уважительно, не обманет доверия и, как бы мы ни цапались потом, не использует услышанное как оружие. Между нами было четкое, хоть и ни разу не высказанное вслух, соглашение на этот счет, и до разговора, начавшегося с «Даниэля Деронда», ни одна из нас даже близко не подошла к тому, чтобы его нарушить. Вот почему, когда Рут произнесла эту фразу про мои отношения с некоторыми старожилами, я не просто рассердилась. Я восприняла это как предательство. Потому что было совершенно ясно, на что она намекает: на одно мое вечернее признание о сексуальных делах.

В Коттеджах, как вы, наверно, себе представляете, секс отличался от того, что было в Хейлшеме. Он был теперь гораздо более непосредственным – более «взрослым», что ли. Никто не сплетничал и не хихикал по поводу того, кто, когда и с кем. Если вдруг становилось известно, что у парня с девушкой что-то было, никто не пускался в догадки, будут они постоянной парой или нет. И если новая пара возникала, никто не говорил об этом точно бог знает о каком событии. Люди спокойно это принимали, вот и все, просто теперь, упоминая одного, упоминали и другого: «Крисси и Родни», «Рут и Томми». Если кто-то хотел заняться сексом с тобой, это тоже проявлялось куда более непосредственно. Парень просто подходил и спрашивал, не хочешь ли ты «для разнообразия» переночевать у него в комнате, что-нибудь в этом роде, ничего такого особенного. Иногда это означало, что он хочет составить с тобой пару, иногда дело ограничивалось одной ночью.

Атмосфера, повторяю, была намного более взрослая. Но сейчас мне кажется, что секс в Коттеджах был в какой-то мере функциональным. Может быть, как раз из-за того, что не стало всех тех сплетен и той секретности. А может быть, из-за холода.

В Коттеджах, как мне сейчас вспоминается, сексом занимались в кромешной тьме в очень холодных спальнях, обычно под тоннами одеял, которые часто были даже и не одеялами, а чем попало – старыми шторами, кусками ковра. Стужа иногда стояла такая, что наваливали на себя все подряд, и если у тебя в такой постели был секс, казалось, будто тебя трамбует гора постельных принадлежностей, так что не всегда было понятно, с парнем ты или со всем этим нагромождением.

Но я хотела скорее не об этом, а о том, что за первые месяцы в Коттеджах я несколько раз сходилась то с одним, то с другим на одну ночь. Не то чтобы у меня план такой был. Мой план был – не спешить, осмотреться и потом, может быть, составить пару с человеком, которого я вдумчиво выберу. Пару я ни с кем раньше никогда не составляла, и, понаблюдав за другими, особенно за Рут и Томми, я любопытствовала и была не прочь попробовать сама. Таким, повторяю, был мой план, но когда оказалось, что сближения на одну ночь продолжают происходить, это немножко выбило меня из колеи. Вот почему однажды вечером, когда Рут была у меня, я решила с ней поделиться.

Во многом это был типичный наш вечерний разговор. Мы сидели рядышком на моем матрасе с кружками чая, слегка пригнув головы, чтобы не задеть стропила. Беседовали о разных парнях в Коттеджах и о том, подойдет ли кто-нибудь из них мне. Рут была на высоте: говорила массу всего ободряющего, смешного, тактичного, умного. Потому-то я и решила сказать ей о своих мимолетных близостях. Объяснила, что вначале шла на них без настоящего, сильного желания и что, хотя детей у нас от этого быть не может, секс, как и предупреждала мисс Эмили, странно подействовал на мои чувства. Потом я сказала:

– Рут, я вот о чем хочу спросить. Бывает у тебя, что тебе просто позарез это нужно? Что ты готова чуть не с кем угодно?

Рут пожала плечами.

– У меня есть Томми. Если мне надо, я с ним этим занимаюсь.

– Да, конечно. Похоже, это я одна такая. Что-то у меня, наверно, там не в порядке. Потому что иногда мне это ну вот так необходимо.

– Надо же, Кэти, как странно.

Она озабоченно на меня посмотрела, из-за чего я встревожилась еще больше.

– Значит, у тебя никогда такого не было. Она опять пожала плечами.

– Чтобы все равно с кем – нет. Чудно звучит то, что ты говоришь. Но, может быть, со временем это у тебя пройдет.

– Бывает, долго-долго совсем ничего такого не чувствую. И вдруг пожалуйста. Первый раз вот как было: он начал меня тискать, и я просто хотела, чтобы он отстал. Потом ни с того ни с сего накатило – ничего не могла с собой поделать. Надо, и все тут.

Рут покачала головой.

– Да, странно, очень странно. Но я думаю, это временное. Может быть, все из-за того, что здесь другое питание.

Грандиозной помощи Рут мне не оказала, но сочувствие проявила, и после того вечера мне сделалось чуть полегче. Вот почему для меня таким ударом стал ее намек на это в конце нашего напряженного разговора на траве. Хотя из посторонних услышать ее замечание никто, конечно, не мог, в том, как она его сделала, было что-то очень неправильное. Дружба наша в те первые месяцы в Коттеджах сохранялась потому, что, для меня по крайней мере, существовали две разные Рут. Одна Рут все время стремилась произвести впечатление на старожилов и спокойно игнорировала меня, Томми и кого бы то ни было, кто, по ее мнению, мешал ей развернуться. Эту Рут, не доставлявшую мне никакой радости, напускавшую на себя важность, я видела каждый день со всем ее притворством, с пресловутым прощальным прикосновением к локтю. Но Рут, которая, вытянув ноги за край моего матраса, держа обеими руками дымящуюся кружку, сидела около меня по вечерам в моей чердачной каморке, – это была Рут из Хейлшема, и, что бы ни случилось за день, я могла просто-напросто начать с ней с того места, где мы кончили, когда сидели так в прошлый раз. И до того разговора на траве было четкое соглашение, что эти две Рут существуют отдельно, что той из них, кому я перед сном делала признания, я могу вполне доверять. Вот почему ее слова о моей дружбе «с некоторыми старожилами» так меня расстроили. Вот почему я взяла книгу и молча ушла. Но когда я сейчас об этом думаю, я в какой-то мере способна встать на точку зрения Рут. Я вижу, например, что она меня могла считать стороной, которая первой нарушила соглашение, и что свой маленький укол она, может быть, рассматривала как законный ответ. В то время это ни разу мне не приходило в голову, но теперь я допускаю такую возможность и такое объяснение случившегося. Ведь перед тем как она это сказала, я с неудовольствием говорила ей о модном способе прощаться, который она взяла на вооружение. Мне трудновато сейчас это объяснить, но некое соглашение о том, как она может вести себя со старожилами, между нами определенно было. Да, она часто блефовала и намекала на всякое-разное, чего, я знала, в действительности не было. Иногда, повторяю, она пыталась произвести впечатление на старожилов за наш счет. Но мне кажется, на каком-то уровне сознания Рут полагала, что делает это от имени всех нас. И моя задача как ближайшей подруги состояла в том, чтобы оказывать ей молчаливую поддержку, словно она выступает на сцене, а я сижу в первом ряду. Она стремилась стать кем-то еще и, вероятно, пребывала в большем напряжении, чем кто-либо из нас: она, повторяю, в каком-то смысле взяла на себя ответственность за нас всех. Если это так, то мои слова о прикосновении к локтю она могла воспринять как измену, и ответный выпад мог показаться ей вполне оправданным. Как я уже сказала, это объяснение пришло мне в голову только недавно, а тогда я и не пыталась увидеть более общую картину и свое место в ней. Я вообще, по-моему, недооценивала в то время усилие Рут как таковое – усилие, которое она прилагала к тому, чтобы продвинуться, повзрослеть, оставить Хейлшем позади. Думаю об этом сейчас и вспоминаю то, что она мне однажды сказала, когда я помогала ей в центре реабилитации в Дувре. Мы сидели в ее палате, смотрели по нашему обыкновению на закат, пили минеральную воду, ели печенье, и я говорила ей, что у меня в однокомнатной квартире есть сосновый ящик, где я до сих пор храню большую часть вещей из моего старого хейлшемского коллекционного сундучка. А потом я так просто, не пытаясь ее ни к чему подвести, ничего особенного не имея в виду, заметила: