Крэг Клевенджер - Дермафория Страница 26

На этой стадии у меня уже срабатывал рефлекс: рука сама тянулась к стеклянной трубочке и янтарной смоле, и через секунду страхи и тревоги тонули в волне предоргазмического наслаждения, растягивавшегося на всю ночь. Чувство неопределенности, возникающее при столкновении с двойным значением и способное спровоцировать паническое бегство, ушло. Отто был шпионящей за мной машиной, Отто втайне от меня работал на Хойла, Отто слинял, и теперь Могильщик утрамбовывал его в пластиковый мешок — все это меня уже не трогало.

Я должен был закончить работу, и у меня оставалось сорок восемь часов, из которых первые двадцать четыре пролетели в сумасшедшем угаре вожделения, сравнимого по остроте ощущений разве что с растянувшимся на десять часов свободном полете с крыши небоскреба. Пришлось сосредоточиться на вторых двадцати четырех. Пес по-прежнему тявкал, визжал и лаял на несуществующих чужаков, окрестных койотов и енотов. Не обращая внимания на пса, я пытался разобраться в записях, но мысли упрямо стремились к тебе, Дезире, и всему тому, что я мечтал с тобой сделать.

Кусочком мыла на зеркале в ванной я написал слова «Здесь никто не ходит». Я знал, каждый шаг, каждый удар по крыше, каждый скрип тормозов есть в лучшем случае ментальный сбой. Как бы я ни сжимался от напряжения, как бы ни замирал от страха, в дверь никто не колотил. Если я что-то слышал и прислушивался внимательнее, звук не повторялся. Вглядываясь в темноту через щель в жалюзи или прижимая ухо к двери, я только подстегивал манию. Здесь никто не ходит, и я постоянно напоминаю себе об этом. Перестань зыркать глазами по сторонам, перестань чесаться. Давалось с трудом. Если жуки, змеи или крысы появляются в поле зрения, они настоящие. Но не пытайся их выдумывать.

От недостатка сна бросает в жар, по коже пробегают горячие волны, в ушах неумолчный свист. Я давно потерял счет осечкам, ложным срабатываниям сигнальной системы, и перешел в гостиную. Передо мной истолченный в порошок грамм и стакан воды из-под крана, в носу — клочок ваты. Я перетаскивал одну молекулу за другой, проверял и перепроверял записи и сел на мель, выполнив работу на девяносто восемь процентов. Вся проблема в двух оставшихся процентах. Ситуация выглядела так, как если бы я разобрал двигатель, все починил и смазал каждую деталь, а когда собрал, обнаружил на коврике горстку непонятно откуда взявшихся болтов.

Сижу с грязными пальцами в потрепанном комбинезоне и чешу голову, потому что в волосах ползают насекомые, а я понятия не имею, откуда взялся кислород или куда подевался азот. Я понимаю, что ошибся. Срок истекает завтра, и мне необходимо предъявить скин. Если не получится, койотов ждет большой праздник.

У светлячков был свой код, и я взялся за них. Нормальный ритм стрекотания насекомых был мне неведом, но я знал, что он представляет собой нечто вроде брачного зова, уведомления о территориальных претензиях или служит для отпугивания врагов. Последнее представлялось весьма странным, учитывая огромное количество носящихся с неслышными криками в поисках пищи и налетающих одна на другую летучих мышей — глупые цикады словно бросали вызов всему миру хищников, восклицая: «Эй, я здесь!» Впрочем, в ту ночь сверчки вели себя совсем не глупо, чем, возможно, и объяснялся тот факт, что летучие мыши игнорировали их.

В стрекоте присутствовал свой ритм. Цырк, цырк, цырк, цырк. Долгий, короткий, долгий, восемь коротких, долгий, два коротких, два долгих, короткий, затем тишина. Я часами записывал подаваемые сигналы в блокнот и в конце концов потерялся в тысячах. Они знали, что я слушаю, и паузы между точками и тире были слишком коротки даже для ушей рукокрылых хищников, не говоря уже обо мне. Звук распространялся ярдов на сто от дома, потом сигналы подхватывали другие, и таким образом все, что я делал, передавалось через пустыню и дальше на запад в Лос-Анджелес — Хойлу. Подозреваю, что участвовала в этом деле и сова. Ее я не видел, но слышал. Как черный личиночный вертолет, сова в полете не издает ни звука, но тогда она громко ухала где-то в темноте, переговариваясь со сверчками. Ух, ух, ух, ух. Четыре коротких, семь длинных.

Как ни пытался, я не мог отфильтровать избыточный шум от самих сигналов. В детстве мне внушили, что каждый раз, когда я засматриваюсь на женщину или дрочу в туалете, Бог видит это и не оставляет грех без наказания, но вместе с тем вознаграждает и за хорошее поведение. Меня Он отметил способностью различать звуки. Если вы способны распознавать реальную опасность на фоне всего прочего, это называется осторожностью. Если не способны — паранойей. Звуки присутствуют всегда и везде, и тот, кто слышит их все одновременно, сходит с ума.

Невозможно отделить паранойю от знания. Чем больше вы знаете, тем больше видите возможностей. Чем больше вы видите возможностей, тем больше вероятность того, что их видит и кто-то еще. Чем больше этих «кого-то», тем больше «их». Математика простая. Пока вы не осознаете, что, может быть, не нравитесь им.

Еще одна доза не дала положительного эффекта, и силы быстро уходили. Спать я не мог. Жалел, что нет ружья, настоящего дробовика, потому что за дверью творилось черт знает что, а я стоял, слушал и ждал. Что это было? Шаги? Голос? Хруст раздавленных панцирей под колесом автомобиля на подъездной дорожке? Я остановился, замер, прислушался — ничего, только стрекот сверчков. И вот только тогда, когда солнце зашло, и на землю пала тьма, я понял, что именно они делают.

Я стоял у крыльца с баллончиком спрея. Стоял неподвижно, затаив дыхание, стараясь нацелиться на сигналы. Чем хороши сверчки, так это тем, что с ними не нужно уж слишком осторожничать. В Китае их специально разбрасывали вокруг крепостей, чтобы они предупреждали о появлении неприятеля. Саранча в качестве колокола. Я даже не понял, как оказался в доме, как набрал в шприц почти целый грамм и как немного испугался, подумав, что раньше, когда я улетал высоко-высоко, доза измерялась миллиграммами, а тут я собираюсь зарядиться целым граммом химии. Но все же я ввел ее прямо в кровь, и в следующее мгновение после того, как Дьявол убрал с моего сердца и вытащил из груди щупальца-пальцы, сдавил напоследок яйца и растворился в воздухе, улыбка Господа согрела меня изнутри и зарядила желанием трахнуть, трахнуть кого-нибудь, трахнуть кого угодно. Но голова осталась при мне. Я снова вышел в темноту с насосом и ведерком пестицидов. Ориентируясь на стрекот, я выслеживал сверчков при свете молодой луны и обрызгивал малатионом [5] до тех пор, пока сам не стал задыхаться в повисшем над землей тумане. Стало тихо. Отличная идея, Хойл, и посыльные хороши, но придется тебе смастерить жучков, которые не дохли бы от пестицидов. Я всегда был и буду умнее.

Чтобы уничтожить свои следы, я установил ультрафиолетовую лампу и принялся за работу. Полностью избавиться от собачьего запаха и шерсти я не мог, но мог хотя бы уничтожить самые очевидные приметы его пребывания здесь. Выключив дневной свет, я включил мерцающий фиолетовый и почти сразу обнаружил в углу светящуюся оранжевую точку, которая метнулась в сторону. Будучи под кайфом, Отто пометил жуков люминесцентной краской и охотился за ними по ночам. Я скучал по нему и в то же время с удовольствием надавал бы ему по шее. В другом углу мелькнула вторая оранжевая точка, потом зеленая, голубая, четыре желтых за спиной.

Жуки вылезали. Они были настоящие. Явились нежданно-негаданно, но все же я не удержался от улыбки. Крохотные неоново-зеленые пятнышки… потом как будто розовый блик на стене, чуть выше трухлявого ковра. Забыв про шум в голове, я выключил везде верхний свет, включил ультрафиолетовый и словно высветил застывшую раму из оранжевых, красных, зеленых и лиловых пятнышек, залитую кровью пришельцев приборную панель разбившейся летающей тарелки. Они были повсюду — многоцветное напоминание о светлячках с папиных фотографий.

Больше всего было оранжевых, так что я обозначил их как углерод. Если удастся затянуть игру, забыть обо всем прочем, тогда бесшумные черные вертолеты устанут ждать и вернутся в свои громадные железные гнезда, а если повезет, если они прилетят с пустыми руками, не установив связь с наземными разведчиками, королева разозлится, оторвет крылышки-лопасти, выпьет кровь из баков и выбросит выпотрошенные трупы койотам.

Голубой — это, разумеется, кислород. Тогда получается, что зеленый — азот, а красный — водород. Я разбросал по ковру кусочки сандвича, и они тут же задвигались, замигали как запущенный в режиме замедленного воспроизведения быстродействующий коммутатор.

С распределением элементов я, похоже, не ошибся, учитывая немалое число светящихся красных тараканов, которые уравновешивали органические цепочки. И как только вопрос с распределением был решен, молекулы и структуры выявились сами собой, как узоры на потолке или картины из облаков в небе.