Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл Страница 27

– Вот что, чувак, – изрек Михаил Федорович. – Какое точно указание ты получил, прежде чем отправиться на мои поиски?

– Точно?

– Желательно слово в слово.

– А-а-а, – протянул Керт, пытаясь вспомнить все. И вспомнил: – Никакого.

– Значит, так… План такой, запомни. Первое: глотни.

Керт глотнул, подышал. И Михаил Федорович глотнул и подышал. А трехногий пес не глотнул. Побрезговал. Но подышал. За компанию.

– Так, – сказал Керт, надышавшись. – А второе?

– Второго нет, – ответил Михаил Федорович, чем разочаровал Керта, приготовившегося записывать. – При нынешнем положении дел с продовольствием в стране – либо первое, либо второе. А путь тебе предстоит, как я полагаю, далек и долог. Потому что неизвестно, сколько лет должно пролететь, чтобы я, мудило грешный, смог сообразить, что ты, мудило грешный, от меня хочешь. Постольку поскольку ты сам находишься в крайнем душевном разброде, тебя томит расплывчатость твоего будущего и, заметим вскользь, впроброс, внеобязательно, настоящего, а может быть, и смутного прошлого, без которого ты себя ощущаешь неполноценным, как вот этот вот пес, существующий без приличествующей его положению и возрасту ноги, но как-то обходящийся без нее, как, впрочем, и ты как-то живешь без полноценного обретения своего прошлого, которое самым естественным образом вторгается на уровне подсознания в твое сегодняшнее «Я» и завтрашнее «ТЫ», и царапает, и колдобит, и свербит в заднице, заставляя на паровозе «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска в восемьдесят третьем году колесить по Советскому Союзу в поисках Михаила Федоровича, то есть меня, до которого я, Михаил Федорович, еще не дожил четырнадцати лет, в целях получения ответа на вопрос о вопросе, суть которого ни ты, ни я не знаем. И в этом-то и заключается самое оно. Потому что задавать вопросы, на которые существуют ответы, скучно. Их можно задавать в двух случаях: либо когда ты знаешь ответ, типа параллельные линии не пересекаются или через две точки можно провести только одну прямую, либо когда тебе позарез для сердечной полноты, кровь из носа, нужен другой ответ, типа параллельные линии пересекаются или через две точки можно провести до …(ненормативно) прямых. И задав себе, urbi et orbi, эти вопросы и ответив на них, становишься Эвклидом, по ответам которого живет весь мир, либо Лобачевским, геометрия которого вечна, потому что верна, но жить в этой геометрии невозможно. Как и по заветам одного парня по фамилии Ульянов-Ленин.

Керт на всякий случай встал. Но сел снова, повинуясь взгляду Михаила Федоровича, странным образом совместившемуся со взглядом трехногого пса, который внимательно слушал не совсем трезвый бредок лейтенанта Липскерова, странным образом (под воздействием, как я полагаю, неадекватной «Хванчкары») вернувшегося в свое гражданское прошлое и разминавшегося перед походом в гражданское будущее.

Но Михаил Федорович выбрался из походной кухни советской интеллигенции и трезво (практически… с небольшими изъянами… более-менее) сказал:

– Значит, так, любезнейший друг мой, поразмышляв сам с собой, могу предложить тебе следующий вариант. У тебя под рукой имеет место быть уникальное средство передвижения, а именно паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. Я полагаю, что ты заполучил его не самым простым путем, а значит, и путь, по которому ты должен проехать, будет тоже не простым, это тебе не два пальца обоссать.

(В жизни мне этот нехитрый подвиг ни разу не удался, а мне уже семьдесят три года, и с глубоким прискорбием констатирую, что жизнь моя была неполна и в какой-то степени ущербна.)

– Садись на этот транспорт и чеши по пространству и во времени в поисках меня вплоть до восемьдесят третьего года, когда, по твоим уверениям, я совершенно беспринципно дважды впал в смертный грех по имени «похоть» и умирил его при помощи двух студенток по имени Тинка и Брит.

Керт глянул на пачку «Беломора». Точка вибрировала в районе вовсе не Замудонск-Тверского, а Замудонск-Камчатского. Логического смысла в этом не было никакого. Потому что где… а где… То-то и оно.

А произошло это по моей воле. Воле автора книги Липскерова Михаила Федоровича. «Почему?» – спросите вы. А просто я уж очень давно там не был. А другой логики не ищите. В данном конкретном случае.

Раздались два гудка. Гудели тепловоз воинского эшелона и паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. И все отправились восвояси. Каждый – в свои. А день был без числа. Никакого месяца. А был ли год, и вовсе неведомо.

И странным образом с каждым из них в путь двинулся трехногий пес.

Линия Керта Кобейна

Мы с вами, господа, не будем долго выбирать, за кем из двух персонажей тянуть мое повествование. Данная глава носит название «Линия Керта Кобейна», поэтому будем следовать суровой логике повествования и полному ее отсутствию, что не противоречит одно другому, а вполне соответствует философской категории: орел и решка – штуки противоречивые, а вместе – пятак. А в разные эпохи бытия социумов – рубль, а то и доллар. Но один. Так что, судари мои, следуя этим рассуждениям, мы чесанем вслед за Кертом Кобейном на паровозе «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска.

Опустим описания русской природы, которая весьма переменчива как в просторах своих, в смысле климатических зон, так и в смысле душевных состояний человека, эти просторы пользующего для продвижения по ним. «Унылая пора! Очей очарованье!», «Печаль моя светла», «Но я ее люблю, за что, не знаю сам» и прочие «И рыбку съесть, и на … (вы меня понимаете) не сесть».

Паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска, старчески попыхтев, остановил колеса в ночи порта города Замудонск-Камчатского и взревел гудком, разбудив бывшего революционного матроса Джона Ли Хукера, который, разочаровавшись в революции прошлой, готовил будущую. А так как немецких денег не предвиделось (какие немцы на Камчатке?), то он их зарабатывал сам на швартовке суден неясных этимологии, генезиса и какой-либо отчетливой отчизны. И он не увидел причин, по которым бы ему не пристало пришвартовать паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска рядом с атомной подводной лодкой «Владимиру Ильичу на память» шестьдесят пятого года выпуска. Тем самым слегка компенсировав разлуку Иосифа Виссарионовича и Владимира Ильича в мавзолее 31 октября шестьдесят первого года. Вместо живых башлей на устройство новой революции (которых у Керта не было) старый хрен получил громадного краба, у которого не хватало одной клешни, но который мог лаять по-собачьи, курить, пить водку, но предпочитал «Хванчкару» малаховского розлива, и которого можно было бы сдать в аренду Тлену Миллеру, владельцу аттракциона «Гонки по вертикальной стене», который уже полгода доставал жителей Приморского района ревом своего трижды гребаного мотоцикла. А неполноногий, пьющий «Хванчкару» малаховского розлива краб мог налаять старикану башлей если и не на полноценную революцию, то на завалящий бунтик Кондрата Булавина – запросто. Так что матрос с инвалидствующим крабом похиляли к Тлену Миллеру, а Керт откинул корпус назад, чтобы, собравшись с силами, прыгнуть на пирс и где-нибудь обрести Михаила Федоровича Липскерова образца будущих неизвестных времен.

Итак, Керт прыгнул на пирс. Но не допрыгнул и наверняка бы утонул без следа, а камчадалы долго мучились эзотерической загадкой пребывания у пирса паровоза «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска и приходили в мистический экстаз при виде Тлена Миллера, мчащегося по вертикальной стене на инвалидном крабе, пердящем собачьим лаем. Но тут Керт ощутил, что кто-то с борта атомной подводной лодки блюет ему на голову. Не буду объяснять, как Керт понял, что ему на голову именно блюют, а не отправляют какие-либо другие естественные потребности. Каждый здравомыслящий, владеющий зачатками логики джентльмен, которому когда-либо блевали на голову, запросто определит, что на него блюют, а не… Я доходчиво объяснил?..

Так вот, Керт отплыл слегка в сторону, чтобы крикнуть:

– Будьте любезны, не блюйте мне на голову!

А если бы он не отплыл, то ему наблевали бы в открытый для крика рот, а забитым чужой блевотиной ртом немного накричишь, и Керт все равно бы утоп, а так он все же крикнул:

– Чувак, ты бы хоть смотрел, куда блюешь!

Чувак на подлодке поперхнулся. Да и вы бы поперхнулись, если бы, вышедши в ночной тиши на борт атомной подводной лодки в районе Замудонск-Камчатского, чтобы от души поблевать в Авачинскую бухту, были в разгар процесса остановлены из морских глубин криком: «Чувак, ты бы хоть смотрел, куда блюешь!»

Я полагаю, что лишь единицы из вас сохранили бы разум и дееспособность на всю оставшуюся жизнь. Большинство бы сгинуло в глубинах домов скорби, и многочисленные поколения молодых психотерапевтов пробовали бы на них результаты исследований многочисленных поколений старых психотерапевтов.