Позвоночник - Мара Винтер Страница 28

он. Обрати внимание, – ноготь указал на высокую даму в джинсовом костюме (дама сосредоточенно смотрела в записную книжку), – это писатель. Для него слова о людях ценнее, чем сами люди. Вся его жизнь подчинена поиску сюжетов. Он видит их в мире, он создаёт их сам. Ему ровно настолько ценны окружающие, насколько они дают ему материал: эмоции, истории, мысли… Это тебе не романтик с безответными любовями, разбитое сердце складывающий в рифмы. Это страшный человек. Страшен он тем, что всё это, про себя, понимает. Такой не любит живых. Такой любит модели. Модели ситуаций, взаимоотношений, чувств. Для него, именно для него Бог – слово. Его девиз: сформулированное – существует. Ради слов он пожертвует кем и чем угодно. Даже душой. Даже самой искренней и чистой любовью. А всё почему? Слово, как он считает, первично. Сначала слово, потом действие, и первое влияет на второе. Он пишет, это происходит. Он конструирует жизнь из букв. Жизнь цельную. Не куски её. Каждый кусок её – цельный сам по себе, и в целое входит. И, знаешь… Он, писатель, вот он, посмотри на него внимательно, он больше остальных соответствует человеческим представлениям о боге. Сознательно отправляющий своих братьев и детей на мучения для того, чтобы было интересно. Затем и создаются миры. Для интереса. Вот так всё просто и сложно сразу. Знаешь, – Смерть сощурилась, – такое бессмертие, как жутко оно ни будь – истинное. Он знает, на миры, вид сверху, он даже на меня может сверху смотреть. Такие, как он, много раз умирают при жизни, поэтому после смерти они – остаются жить. Фокус в том, что он всё понимает. И снаружи, и изнутри. Только наружнее – плоскость наблюдателя. Только внутреннее – объём человека. И то, и это вместе – глаза бога.

– Ты крутишь и вертишь, и путаешь меня моими же мыслями, – проговорила Юна. – Если вспомнить, где я сейчас, это я сама себя кручу, верчу и путаю. Я сама – свой проводник и своя смерть. Так ведь? Мозг галлюцинирует.

– И так, и не так, сразу, – загадочно улыбнулась черноволосая.

Юне надоела игра в прятки:

– Кто ты? Что там, за тобой?

– Кто ты? Что там, за тобой? – отзеркалила Смерть. – Поймёшь это, и сама ответишь на свой вопрос. – Чуть помолчав, она продолжила. – Я – переход. Я – конец и я начало, то, без чего всё стоит на месте. Знаешь… – она задумалась. – Скажу немного о жизни, хоть мы с ней и не рифмуемся. Что бы ты ни выбрала, будешь думать о том, что не. Манит тайна. Нет тайны – нет привлекательности. Это если без пауз. Людям нужны паузы, чтобы оценить то, что есть. Не обязательно отдавать всё имение, чтобы понять, насколько был счастлив. Но пожить пару деньков на голодном пайке полезно: и на голодных свысока смотреть перестанешь, и сытость свою будешь не как данность, как дар ценить. Это просто, но это важно. Простое часто забывается. А зря. Я – та самая пауза. Нужно потерять, чтобы обрести. Нужно остановиться, чтобы набрать верную скорость. Довольна?

«Никогда не доверяй словам человека о самом себе», – вспомнила Юна завет отца. Отец по-прежнему сидел в углу, не сменив даже позу. Смерть не была человеком. Кого слушать?

– Если хочешь, – тихо произнесла Смерть, наклонив голову, подняв брови, по-змеиному, не отрывая глаз от Юны, – можешь сделать паузу сейчас, – с нажимом на последнем слове, – между жизнями или внутри одной, решай сама. Кем ни живи, ты человек, человеческий вопрос никуда не денется, смени хоть сто аватаров. То есть тел, где рождаешься.

– Я хочу заглянуть в город, – уронила Юна. – Терять-то нечего. Уйти успею.

Смерть улыбнулась, одобряя её выбор, и исчезла, не повлияв на воздух. Юна словила себя на сожалении. Не успела приложить руку к руке, губы к губам, ощутить реальность девы с глазами-безднами. Не успела чуточку, самую малость – умереть. Остались двое. Монах и распутница. Последняя обернулась посмотреть в угол. Родиона не было. Аркадия, казалось, тоже с ней не было. Он так далеко ушёл в себя, что даже внешне состарился.

По бару разгуливали призраки.

***

Больница. Юна занимает кровать, сливаясь с простынёй, подключенная к аппарату и капельнице. Нога обмотана эластичным бинтом. На тумбочке возле неё – альбомный лист, углём – её портрет. Стиль Германа некому опознать. Настоящие глаза закрыты. Нарисованным явно не нравится то, что они видят. Неподалёку стоит измотанный бессонницей Тимур. Врач объясняет ему: шансов мало. В коридоре, прикрывая лицо шарфом, плачет Цецилия. Патриция молчит, считая трещины на стене. Нонны нет. К посторонним в больницу не приходят. Для солнца посторонние – петербуржцы. Виктор – в Москве, он еще не успел осознать звонок Патриции. Ближе всех к Юне сейчас Родион. Родион мёртв.

Глава IV. Уровень первый. Клевер с четырьмя лепестками

Проблема, с тупиком всех возможных и невозможных Зачемов, в том, что люди считают физическую смерть – концом своего существования как такового. Если предположить, что тело, источник сладкого страдания, у тебя может быть не одно, и нужно, в конечном итоге, единственно для жизни на Земле (выполнения миссии, как в игре, разного уровня сложности) ужас исчезновения отходит, тошнота отходит, экзистенция обретает покой сама в себе, и – приключения только начинаются. Если что, переиграешь, ничего страшного. Если что… Возможности бесконечны.

Промзона дымилась, высотки тоже, заводы производили дым в цехах, люди пропускали его через легкие.

Юна вышла из бара одна (не заметив, как потеряла своего спутника), по-прежнему в монашеской робе. Видимо, спутник-таки был, но не с ней, а на ней, не рядом, но близко, в виде одежды. По краю города, разбросанные, тут и там стояли домики, из которых ни один не был целым: там крыша пробита, там штукатурка треснула, а там – след пожара. Кто-то в её голове (или это всё же роба?) сказал: «Так выглядит твоё тело». Да ну нет, подумалось, бред. Я танцую, у меня с телом всё в порядке. «Внутрь, в органы заглядывала?» – хмыкнул голос. Она ужаснулась.

Форма домов соответствовала. Круглые, овальные, вытянутые, эти дома не могли быть просто домами. Если они были ей – дело обстояло плохо. Встречаться с жителями не хотелось. Что за сюр: выслушивать кашель собственных легких или ругательства свой печени… Нет уж, решила Юна, не сейчас. Если очнусь, брошу курить, пообещала пустоте. Черный, обугленный, дом, смотрел с осуждением. Она прошла мимо. «Ничего не кончено, починить можно. Пей теплое молоко