Андрей Рубанов - Великая Мечта Страница 3

В паре метров от нас дожидалась зеленого светофорного сигнала вереница машин, в том числе огромный грузовик, окутанный клубами черно-сизого выхлопа. В открытом окне его кабины маячила рябая морщинистая физиономия. Поймав ее взглядом, майор надсадно выкрикнул:

– Чего смотришь?! Помоги задержать опасного преступника!

О ком это он, подумал я.

Водила неохотно вылез – промасленный, угловатый, правая рука белая, левая – коричневая. Шоферский загар. Едва он – без особой, кстати, спешки – направился к месту задержания, как мне подоспела подмога. Возникший сбоку Юра атаковал несчастного сначала криком – «чего лезешь? чего суешься? а ну пошел отсюда!», – а затем длинной своей ногой отвесил бедняге мощный пинок.

В отличие от меня, облаченного в застиранные портки типичного охламона-лузера, Юра имел на себе белоснежный и невыносимо дорогостоящий спортивный костюм, руку отягощали золотые часы. Промасленный опознал хозяина жизни не только в служивом майоре, но и в моем друге, резко стушевался и отступил под защиту огромных задних колес собственной машины.

Тут в поле моего зрения впрыгнули еще не менее пяти фигур в форме. Проезжающий мимо патрульный экипаж обнаружил непотребную потасовку и принял решение пресечь. Вместо одного громко сопящего майора против меня выступило аж трое. Я немедленно скис. Меня ухватили под локти, пнули коленом в живот, сломали в поясе и навешали по физиономии.

Как обычно, самым болезненным прошел первый удар. Голова загудела, глаза на миг ослепли. Плюс – кратчайшая, кинжальная молния сильнейшего гнева. В такой момент животное, не мешкая, бросается в ответную атаку. Человек же – если он умный – наоборот, хитрит и медлит.

Ментовская кулачная агрессия показалась мне внешне акцентированной, на деле же – слабоватой. Погружающиеся в мою плоть натруженные кулаки пятидесятилетних служивых мужиков не нанесли особого ущерба. Перегруженные салом, неловкие, они не умели врезать всерьез, с разворота; не умели и попасть точно. Подбородок, виски и нос я уберег. Прошло везде мимо, вскользь. Моя проблема состояла только в том, что я не мог ответить.

Очень хотелось ответить, по бедрам и по ребрам, с левой и с правой, на максимальной амплитуде, по грудинам, в горла и челюсти, потом провести бросок, уложить заплывшего жиром чудака на горячий асфальт, зажать болевым приемом, с захватом ноги или шеи...

Наградив мою морду серией тычков, а зад – серией пинков, они споро поволокли меня к машине. Юру уже грузили на заднее сиденье. Запихивали деловито, словно мешок картошки. А когда втрамбовали внутрь – один из офицеров, самый толстозадый, придерживая рукой открытую дверь, несколько раз крепко саданул сапогом прямо в лицо правонарушителю.

Снаружи это выглядело жутко. Когда оно идет сапогом в лицо – это всегда жутко. Подошва ялового офицерского сапога тверда, а каблук, как правило, оснащен стальной подковой толщиной в монету. Херово, ребята, получить в торец таким армированным сталью каблуком. По лицу Юры хлынуло ярко-алое, но мой друг зачем-то решил оскалить зубы в кошмарной саркастической улыбке, – она сверкнула столь бешено и нагло, что каблук начальника, почти коснувшийся было земли, еще раз врезался прямо в ее центр.

Вылетела красная густая слюна.

Окрест места схватки рычали, гудели, дымились десятки самодвижущихся механизмов, грузовых и легковых. Многие сотни глаз наблюдали процесс задержания двух дерзких злодеев. Злодеи – красные, вспотевшие, в задравшихся надорванных шмотках, с окровавленными носами и кривыми разбитыми ртами, выкрикивали в пространство нечленораздельные проклятия и протесты, сплевывали на мостовую жидким и багровым, матерились, протестовали и дико вращали глазами. Сторонние же наблюдатели – водители машин, а также прохожие – помалкивали. Наслаждались и впитывали впечатления.

Уже горел зеленый сигнал светофора, а железная змея из нескольких десятков больших и маленьких агрегатов не двигалась: шоферюги глазели на то, как менты вяжут бандитов. Такие жадно, масляно блестящие, расширенные зрачки всегда можно увидеть в цирке, когда полуголая дрессировщица в ярчайшем вульгарном макияже тонким хлыстом укрощает облезлых тигров, страдающих от хронического недоедания.

Видит Бог – я никогда не мнил себя тигром. Какой я, на хрен, тигр? Но меня укротили, как того тигра. Деловито, сурово, демонстрируя хорошо отработанный навык.

...Отделение милиции – кто не знает – располагается тут же, в ста метрах от перекрестка.

Подъехали. Я и Юра сидели на заднем сиденье. Сопели и подбирали ладонями кровавые сопли. Спустя минуту позади нас взревело знакомым тоном – пригнали, следом за нами, нашу машину. Из обшарпанной двери кутузки неторопливо вышли несколько линейных милиционеров в форменных кепи, с потертыми автоматами. Приблизились, изучили глазами задержанных маргиналов, вяло обменялись нецензурными междометиями, повздыхали, поплевали себе под ноги. Спокойные, немногословные флегматики, с вескими жестами и равнодушными, всегда направленными в сторону взглядами.

Я давно заметил, что половина ментов моего города – флегматики. Устойчивые, малоэмоциональные люди. Безусловно, в правоохранительной системе, как в любой другой сложной системе, выживают и торжествуют именно флегматики. Спокойные, философски настроенные особи, с медленным обменом веществ, с железобетонными задницами, животами размером с подушку и бронебойными розовато-белесыми физиономиями.

Мирно сопя флегматики вытащили меня из машины. Один пробормотал рекомендации: вести себя спокойно, стоять смирно, дышать по команде. Второй ударил по моему запястью сложенным вдвое браслетом, и тот разложился, щелкнул, врезался в кожу.

Ну вот и тебя закоцали. Вот и ты сподобился. Сын учителя физики и учительницы русской литературы, брат учительницы русского языка, внук директора школы, книжный червячок, поклонник Гребенщикова и «Роллингов», ценитель Фолкнера и Кобо Абэ, любитель побренькать на гитаре, посочинять ночами стишки, постучать по клавишам печатной машинки, прилежный студент, автор пятидесяти публикаций в пяти газетах и журналах, рядовой запаса – мрачно поспешает за деловитым, пахнущим гуталином милицейским старшиной, пристегнутый к нему особым стальным механизмом, изобретенным много тысяч лет назад.

Мне заломили руку, я согнулся. Успел увидеть молодую женщину, держащую за руку маленького мальчика в крошечных джинсиках и курточке с аппликациями – то ли львята, то ли медведики, розовый кулачок сжимает нитку, а над коротко стриженной крошечной головой, удерживаемый ниткой, парит воздушный шарик, ярко-желтый; почти такой же яркий и желтый, как июньское солнце, щедро одаривающее теплом и светом всех без разбора – и меня, дурака, и конвоира в серо-сизой форме, и самого мальчика, смотрящего на происходящее широко раскрытыми смышлеными глазенками.

Вдруг подсознание подвело меня. Открылись, доселе более или менее надежно запертые снаружи, страшные люки, выскочили волосатые хохочущие демоны, заплясали вокруг – кривлялись, корчили рожи, тыкали кривыми нечистыми пальцами, вертели омерзительными тощими задницами:

– Ишь ты, какой чувствительный! Сидел бы дома, кропал статейки! Зачем связался с опасным человеком?

– Он не опасный. Он настоящий. А вы всего лишь отрыжка из мозговых глубин.

Бесы словно не расслышали. Плевались ледяной слюной, улюлюкали, продолжали вопить:

– Тебя посадят! Посадят тебя, посадят! Ай, посадят! Еще как посадят! Посадят, посадят, посадят! Закроют, арестуют, упрячут! Повяжут, сгноят, по этапу отправят, клифт лагерный наденут!..

Пришлось прямо послать распоясавшихся бесплотных придурков по известному адресу. Сгинули послушно, но неохотно. Свои, давно знакомые бесы. Сходить бы в храм, изгнать, да боязно: эти смирные, наивные, хорошо изученные, я к ним привык, выгонишь – а вдруг взамен старых выскочат обитатели самых дальних омутов разума, мне совсем неизвестные, а оттого втройне страшные?

Уже в дверях кутузки я услышал за спиной звонкий голос той самой женщины с ребенком и шариком:

– Простите, как нам пройти в зоопарк?

– Сто метров прямо по улице, – густым баритоном выкрикнул шедший последним мент, толкнул меня в спину и тоном ниже посоветовал: – Шевели поршнями.

В участке царила тишина.

– Вынимайте все из карманов.

Юра – в отличие от меня, он широко улыбался – снял часы, бросил на стол паспорт, сигареты, связку ключей, толстую пачку сложенных пополам купюр. Я положил только документы. Никакая другая собственность меня не отягощала.

– Остальное, – мирно потребовал старшина.

– Отсутствует.

Для вящей наглядности я вывернул карманы, испытав при этом особое босяцкое удовольствие.

Закрыли в клетку – честной народ правильно именует ее «обезьянником». Едва лязгнул замок, как движения Юры неуловимо изменились, приобрели утрированно-уголовную грацию: ноги чуть согнулись, зад слегка отъехал, локти раздвинулись в стороны. Сопя и шаркая ногами, он прошелся взад и вперед, сел на лавку, дождался пока дежурный удалится и тихо спросил меня: