Ольга Лазорева - ЭмоLove Страница 3

Кирилл вскочил, ринулся к окну и дернул шнур.

Черные плотные портьеры, испещренные рисунками розовых черепов, упали и полностью закрыли окно. В комнате стало темно, только солнце, бьющее по ту сторону портьер, просвечивало тонкую ткань рисунков. И на черном фоне светились розово-золотистые контуры черепов. Это выглядело жутковато. Кирилл схватил пульт и нажал кнопку. Музыкальный центр, стоящий в углу на низком столике, мгновенно включился.

«Поскрип петлей в доме из костей и мутных глаз твоих покойниц, трахнувших моих друзей. Свернулось вино, уже допело кабаре, и ты осталась в темноте в венчальном платье и фате…» — на максимальной громкости запел солист группы «Jane Air».

— Прекрати! Выключи эти дебильные песни! — заорал Николай Игнатьевич так громко, что перекрыл музыку. — И чего ты штору эту дурацкую опустил? На папаньку смотреть не хочешь? Так я тебя сейчас научу, недоносок!

Он ринулся к Кириллу, замахиваясь кулаком. Но Марика бросилась к ним и встала перед Кириллом. Она прижалась к нему спиной, опустив голову. Николай Игнатьевич остановился, покачнулся и сплюнул.

— Чего разорался? — раздался в этот момент визгливый женский голос.

В проеме двери появилась низкая полная девушка, на вид лет тридцати. Она куталась в дырявое застиранное махровое полотенце когда-то салатового цвета. Ее широкие пухлые плечи, объемная грудь выпирали из-за краев полотенца, как подошедшее в тепле дрожжевое тесто.

— Ой! — пискнула она и захихикала. — А мы тут, Николка, не одни! Ты бы хоть предупреждал! А то в школе, в школе! Я еще подумала, что вообще-то у деток сейчас весенние каникулы начались!

Она начала переминаться, запахивая разъезжающиеся края полотенца. Ее толстые ноги были засунуты в растоптанные клетчатые домашние тапочки размера на два больше, чем нужно.

— Ты вконец опупела? — грозно спросил Николай Игнатьевич и двинулся к ней. — Куда прешься-то? Пошла вон, шалава!

— Ты чего, чего? — явно испугалась она и попятилась.

Но споткнулась о задравшийся линолеум и шлепнулась на спину, громко взвизгнув. Ее толстые, как бочонки ноги взлетели, полотенце сползло, обнажая дебелое колышущееся тело.

Кирилл стянул куртку со спинки стула, крепко ухватил дрожащую Марику за руку и быстро вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь. В коридоре сразу стало темно. Николай Игнатьевич пытался поднять барахтающуюся и смеющуюся девушку, но сам упал на нее, что вызвало взрыв смеха. Кирилл осторожно обошел их и направился к выходу, не выпуская руки Марики.

Они покинули квартиру и начали спускаться по грязной лестнице. Пятиэтажный дом из серого кирпича, в котором жил Кирилл, был классической хрущевкой и давно требовал ремонта. Стены подъезда, выкрашенные темно-зеленой краской, пестрели графическим выражением эмоций населения. На пыльных подоконниках стояли банки от растворимого кофе, доверху заполненные окурками. Но окурки валялись и возле банок, и на полу, и на лестницах. Тут же стояли пустые пивные банки и бутылки.

На площадке второго этажа обнималась парочка. Бритоголовый накачанный парень в черной кожаной куртке навалился на высокую худую девушку с распущенными, добела высветленными волосами. Он взасос целовал ее, шаря руками под ее расстегнутой короткой малиновой курточкой.

— Это Череп с Натали, — еле слышно шепнул Кирилл и пошел медленнее, вцепившись в руку Марики. — Может, он нас не заметит.

Но когда они спустились по лестнице и уже завернули с площадки вниз, Череп оторвался от девушки и громко, с издевкой произнес:

— А вот и наши эмо — уйемо!

— Здравствуйте, — вежливо сказал Кирилл.

А Марика молча улыбнулась и кивнула.

— Мы не плачем? Сопли на нос не мотаем? — ухмыльнулся Череп. — И что же это случилось? То-то, думаю, погода, пипец какая для марта! Жара, ёпть, наступила! А это эмо не рыдают! Надо срочно исправить! Эмо, убейтесь! — дурашливо крикнул он.

И схватил Кирилла за конец длинного шарфа в узкую черно-белую полоску, резко развернув к себе.

— Да не лезь ты к ним, Череп! — встряла Натали, доставая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. — Пусть себе идут! Это же Марика!

— Цыц, малявка! Сам вижу! — прикрикнул он на нее. — Ты еще тут будешь указывать, что мне делать, а чего нет. Я и сам как-нибудь разберусь. Я все-таки мужчина, не то что некоторые, не понять даже какой ориентации!

И он резко дернул Кирилла за конец шарфа. Тот — смотрел исподлобья. Челка упала на глаза, и они ярко синели между растрепавшихся прядей, губы побелели так, что сливались с лицом, только выделялись колечки пирсинга в их уголках.

— Я тебе не малявка! — неожиданно обиделась в тот момент Натали и щелкнула зажигалкой. — Придешь к нам в парикмахерскую, ко мне даже не приближайся! Пусть тебе кто-нибудь другой черепушку бреет. Понял? — с вызовом спросила она.

Потом прикурила и приподняла подбородок. Ее серые густо накрашенные глаза насмешливо смотрели на оторопевшего Черепа. Он отпустил шарф Кирилла и в первую минуту, кажется, онемел от возмущения.

— Чего? Чего? — переспросил он, придвигаясь к ней.

— Чего слышал, урод! — расхохоталась Натали и выпустила струйку дыма ему в нос.

Кирилл и Марика не стали дожидаться, чем закончатся их разборки, и быстро начали спускаться.

Они услышали какую-то возню, потом приглушенный вскрик, звук пощечины, смех, переглянулись и вылетели из подъезда.

Сияющий солнечный мартовский день встретил их холодным прозрачным воздухом, сверкающими каплями растаявшего снега, летящими с крыш, из-под колес машин, из-под ног резвящихся детей, звонкими переговорами птиц и периодически взывающими одуревшими, как всегда в марте, котами. Марика глянула на улыбающегося Кирилла и заботливо застегнула его распахнутую куртку, под которой была надета только тонкая светло-фиолетовая футболка с изображением розового бутона на груди. Он молча улыбался, стоя неподвижно пока она застегивала молнию.

— Простудишься, — пробормотала она, обматывая шарф вокруг воротника.

— И ты можешь простудиться, — сказал Кирилл и начал защелкивать крупные металлические кнопки ее черной куртки с капюшоном.

Но джинсы были низкими, а куртка короткой. И голый живот Марики оставался открытым. Золотая розочка в пупке ярко горела на солнце. Кирилл запустил руки под ее куртку и потянул края кофточки вниз.

— Прекрати! — тихо засмеялась Марика, отводя его руки. — Мне не холодно!

Она случайно задела полоску пластыря, которым залепила порез, когда Кирилл снял бинт, и нахмурилась, приподняв край рукава и приглядываясь. Но кровь больше не выступала. Марика тихо вздохнула, сняла несколько разноцветных веревочных браслетов со своей руки и надела на его запястье, прикрыв ими пластырь. Потом тихо просила:

— Куда пойдем?

Кирилл пожал плечами.

Их город был небольшим. Когда-то, в начале позапрошлого века, это был рабочий поселок, выросший возле деревообрабатывающей фабрики. Затем появилась мастерская по ремонту станков этой фабрики, а потом и завод, который начал выпускать необходимое оборудование. Вначале рабочие жили во временных длинных дощатых бараках. Но городишко разрастался, начали появляться деревянные дома деревенского типа, затем двухэтажные, где первый этаж всегда клали из кирпича, а второй был бревенчатым. И уже в советское время для рабочей элиты построили целый район трех- и пятиэтажных типовых домов из серого кирпича. В одной из таких пятиэтажек жил Кирилл. Его семья состояла из пяти человек: вечно пьяного отца, работающего в ЖЭКе слесарем, тихой, давно махнувшей на все рукой матери, семидесятилетней бабушки, которая лето проводила в деревне, а зиму у его старшего брата Глеба. Тот пять лет назад после окончания школы уехал в Москву, но в институт не поступил. Однако домой возвращаться не захотел и остался в столице. Звонил родным он редко приезжал раз в год на пару недель. По его рассказам Кирилл знал, что брат снимает комнату, работает в какой-то строительной фирме, занимающейся ремонтом квартир, и всем доволен. Глеб рассчитывал жениться на москвичке с жильем, но в его бригаде девушки были приезжие, в основном из Молдавии и Украины. А хозяйки квартир, где они производили ремонт, даже не смотрели в его сторону. Тогда он решил заняться «глупенькими столичными блондинками», но они почему-то, хоть и были явно тупыми на его взгляд, серьезные отношения предпочитали строить исключительно с москвичами, а кандидатуры приезжих рассматривали только в соответствии с наполнением их кошельков. Глеб в один прекрасный день с изумлением понял, что его красивые, такие же ярко-синие, как у Кирилла, глаза, густые русые волосы, отличная спортивная фигура, золотые руки, высокий интеллект и широкая душа не имеют в глазах «столичных штучек» никакой цены. Но он не унывал, считая, что ему обязательно повезет. И возвращаться в родной город не собирался.