Ольга Фомина - Я решил стать женщиной Страница 4

Внимательно перелистав «Желтые страницы», я нашла единственное знакомое название, связанное с транссексуализмом, — Центр репродукции на Иваньковском шоссе. Неоднократно разрекламированный телевидением, с умным и телегеничным лицом армянский хирург Акопян, работающий в этом центре, — это всё, что я знала о смене пола на тот момент.

Я взяла трубку, я волновалась. Что сказать? «Запишите меня к сексопатологу, я хочу стать женщиной» — не поворачивался язык. Идти на прием к мужчине и изливать ему душу — тоже не хотелось.

«Блядь!..» — выругалась я. «Блядь!» — выругалась я еще раз… и еще: немножко успокоилась и набрала нужный номер.

К телефону подошел мужчина с легко узнаваемыми голосом и интонациями — типичный голос наших родных совковых автосервисов. Эта ебанная секретарша из якобы регистратуры оказался охранником. По таким деликатным вопросам в коммерческой и как бы шикарной клинике вас обязательно должен записать на прием охранник. Почему не сантехник? Или уборщица? Я сообразительная, я быстро нашла ответ, — это голос не совкового автосервиса, это собирательный голос всех наших российских услуг, всего нашего российского сервиса. Вы хотите, чтобы Вас обслужили, как в Америке? Вам не на Иваньковское шоссе, Вам в Нью-Йорк или в Чикаго, Америка там. А я звонила в «Совок».

Он меня записал, собака. На вопрос: «А врач кто? Мужчина или женщина?» Всё тот же «милый и вежливый» голос: «А какая Вам разница?» Интонации — еще чего-нибудь спросишь, дам по роже. Я, взбешённая, вежливо попрощалась.

Меня записали, записали на следующий день, записали к психиатру Крюкову Вадиму Викторовичу.

Кто-то подрабатывает сторожем в гаражах, кто-то занимается извозом в свободное от работы время, психиатр Крюков Вадим Викторович подрабатывал сексопатологом в Центре репродукции на Иваньковском шоссе. Сексопатолог… психиатр — в нашей стране это почти одно и то же. Слава Богу, что сексопатологом не подрабатывал окулист или ЛОР.

Конечно, я готовилась, я думала, что ему расскажу, уже полдня я мысленно умно отвечала на его вопросы. Я красиво оделась, я не была в юбке, в те времена я одевалась скромно, но мужских вещей в моем гардеробе уже давно не осталось. На плече болталась недавно купленная совершенно дурацкая сумочка «Roncato», и тогда мне, глупой, она очень нравилась.

Встретил меня всё тот же секретарша-охранник в виде молодого здорового парня с блондинистым ежиком. Он любезнейшим образом встал мне навстречу и с очаровательной улыбкой спросил: «Вы к кому, девушка?»

— Я к Крюкову, — ответила я, стараясь говорить мягче.

— У него сейчас запись на четыре.

— Да, это меня записали, моя фамилия Фомин, — пришлось представиться мне.

Охранник покраснел, ему было стыдно, что он разговаривал со мной вежливо, это внимание, естественно, предназначалось девушке, которую он увидел, но никак ни Фомину-извращенцу, пришедшему на прием к сексопатологу. В общем-то, я его понимала. Он взял с меня 400 рублей, — охранник оказался мастером на все руки, он был еще и кассиром, в центре он работал за всех. Удивительно, что я увидела не его, когда все-таки попала в кабинет врача, в этом центре это было бы очень логично — охранник-секретарша-кассир-сексопатолог.

Крюков принимал в кабинете академика Васильченко, оказывается, разбогатевший медцентр делал во всех остальных кабинетах и помещениях евроремонт, видимо, очень выгодно он сэкономил свои денежки на кассире и секретарше регистратуры.

Я неуверенно вошла в большой солидный кабинет академика. Было немножко стыдно, немножко страшно: Крюков — симпатичный мужик средних лет, согнулся над большим столом…, но он не писал, он смотрел на меня исподлобья: не угрюмо и вовсе не зло, но и без особой приветливости разглядывал он меня. Что его так скрючило? Встал в свою рабочую стойку? Господи, все играют какие-то роли, психиатр играл роль психиатра — для этого он добросовестно зачем-то скрючился, а рожу сделал совершенно непроницаемой. Мы представились, поздоровались, он записал мою фамилию:

— Что привело Вас ко мне? — консультация у сексопатолога началась.

— У меня транссексуальные наклонности, — отважно заявила я.

— Подождите, подождите, — его явно не устраивало начинать беседу с уже поставленного мне себе самой диагноза. Зачем тогда он? — Что Вас не устраивает в своей жизни, в своем теперешнем состоянии?

— Я ощущаю себя женщиной, — выдавила я из себя и тут же вся покраснела, как бы со стороны услышав себя, как это чудовищно по-идиотски звучит! Мне всегда было стыдно произносить эту фразу. И, наверное, она не совсем соответствовала действительности:.

Я не знаю, как ощущают себя женщины, и не знаю, как ощущают себя мужчины, я знаю, как ощущаю себя я. Какому полу соответствовали мои внутренние ощущения? Кто его знает… Во мне соединялись или не хотели соединяться разные качества, глупо было бы заявлять, что мужских качеств во мне нет, после того, как более тридцати лет я успешно прожила, как нормальный мужчина: и, напомню, рождена я была к тому же совсем не женщиной. Вопрос для меня состоял в том, как мне комфортней, в каком поле жить мне дальше.

— Я не знаю, как Вам это объяснить…, - продолжила я, нервно сглотнув слюну. — Но я это всегда ощущала в себе: Мне трудно это объяснить:

— И с какого возраста Вы почувствовали это Ваше состояние? — перебил меня доктор ещё одним своим вопросом.

— Как себя помню… С пяти лет… Осознанно я помню это с пяти лет…, - это было правдой, все первые детские воспоминания были неразрывно связаны с невероятно острым желанием быть девочкой.

Пять лет… как хорошо я это помню…

К соседям с фамилией Стуловы из 9-ой квартиры, я жила в 11-ой, в гости приехала семья из Швеции. Сестра соседки тети Гали когда-то вышла замуж за шведа и уехала с ним, нарожав ему там в городе Гетеборге троих дочерей. Одна из них Анна-Мария умрет потом в 15 лет от рака мозга. Они погостили и уехали. Не помню уже, но по каким-то причинам они оставили жить на целый год в Москве свою старшую дочку моего возраста. Моя мама помогла устроить ее в детский садик, в котором и работала, а работала она там музыкальным работником. У девочки-шведки было красивое двойное на иностранный манер имя Марика-Элизабэт, красивые золотые вьющиеся волосы, теперь такие я просто и прозаично называю рыжими, но тогда они мне казались именно золотыми и сказочными, у нее были всегда красивые трусики, наглое уверенное поведение и некрасивая фамилия Брикша. Мы вместе проводили с ней всё своё время, иногда нас укладывали вместе спать, это был 1970–1971 года, и соседи жили тогда очень дружно. Марика не обладала, естественно, в свои пять лет полными бедрами и большими сиськами, ее детское незрелое тело не вызывало у меня интереса и влечения, оно почти ничем не отличалось от моего… почти: Но при этом всего лишь одном скупом отличии наших таких похожих друг на друга тел она гордо называлась девочкой, а я ненавистно для себя мальчиком и меня уже тогда это очень не устраивало.

А ещё мне, маленькому несмышленному пацану, уже тогда грезились взрослые развратные тётки. Сексуальность формируется очень рано и, сформировавшись в раннем возрасте окончательно, остается с человеком на всю жизнь навсегда. Все мои сексуальные фантазии тогдашнего пятилетнего возраста, по сути, остались абсолютно прежними, они мало чем изменились с прожитыми мною большими годами и приобретённым жизненным опытом. Тогда они были у меня, конечно, по-детски наивными, но уже в тот мой пятилетний возраст представляемые мной ежедневно разнообразные сексуальные сцены имели уже явный мазохистский характер, и участвовали в этих сложных и запутанных сюжетах исключительно красивые зрелые девушки.

В маленькой Марике жила уже взрослая женщина, я ощущала в ней ее. В свои пять лет, она была не только ребенком, и понравилась она мне именно этим. И мне нравилось видеть отсутствие в ее трусиках ненавистных мне органов, и думать и догадываться об устройстве ее пиписки. Я влюбилась в нее, я начала ее боготворить, это моя первая детская и очень искренняя любовь. Объяснять, как при этом я чувствовала себя девочкой, не хочу, не хочу опошлять своим идиотизмом первые детские воспоминания. Но чувствовала… и уже тогда ничего нельзя было изменить.

— В пять лет я дружил с девочкой, — продолжила я своё повествование об эволюции своей сексуальности. — Она мне запомнилась, поэтому запомнился и возраст. Ну, мы игрались… в куклы, ну и типа того, — свою любовную историю я не стала рассказывать, — Приблизительно тогда же я пытался переодеваться. У меня была сестра и…

— А?: У Вас есть сестра? Родная? — информация эта, видимо, была чрезвычайно важной для господина Крюкова, он удивился, оживился… Может быть, он уже нащупал нить причин моего недуга.

— Да, сестра: на пять лет старше, она с мужем несколько лет назад уехала в Америку на ПМЖ. Очень редко, но я переодевался в её одежду: редко из осторожности. Я очень боялся того, что обо мне могут это узнать: безумно боялся. В детстве я даже думал, если обо мне узнают, что я хочу быть девочкой, то покончу жизнь самоубийством. Боялся больше не стыда, а что разрушу своим ненормальным поведением родительские надежды и ожидания мамы и папы: и всех близких. Потом об этом всё-таки узнала мама, при этом узнала об этом при самых неблагоприятных обстоятельствах. К суициду я, слава Богу, оказалась не склонна. В общем, пережила и это.