Джей Стивенс - Штурмуя небеса Страница 40

Лири арендовал виллу неподалеку от дороги на Акапулько, поблизости от площадки для игры в гольф. Вместе с ним жили двое психологов — Фрэнк Бэррон и Ричард Детерринг с женой Рут. Еще одного соседа, Ричарда Альперта, ожидали чуть позже. Место было прекрасным, здесь можно было нежиться в бассейне, наслаждаясь видом на снежные шапки двух вулканов, близнецов Попокатепетля и Ицтаккикуатля. Снизу доносился шум игры в гольф. В воздухе плыл аромат бугенвиллий. Весело щебетали дети Тима — Сьюзен и Джек. После сиесты и перед вечерним коктейлем как раз оставалось время поиграть в футбол.

Лири пробовал посвящать, по крайней мере, час или два ежедневно литературным занятиям — он собирался написать две книги: роман и длинное эссе, которое наконец бы объяснило, что он подразумевал, когда говорил об экзистенциально-транзактной психологии. Но, к сожалению, его постоянно что-нибудь отвлекало от работы, по большей части симпатичные девушки. Частым гостем на вилле был знакомый Бэррона, Герхарт Браун, преподававший антропологию в огромном государственном университете в Мехико. Браун учил «нахаутль», язык ацтеков, и однажды вечером разговор зашел о теонанакатле, божественных грибах, которые Гордон Уоссон пробовал в Уаутла де Хименес.

Лири уж не в первый раз проводил вечер за бутылкой и разговорами о теонанакатле. Несколькими годами ранее, заинтересовавшись статьей Уоссона в «Тайм», Фрэнк Бэррон собирался заняться ими, думая, что это может помочь ему в собственных исследованиях по психологии творчества. Тим в тот раз отреагировал на это со смесью отвращения и беспокойства. Эксперименты с природными наркотиками казались ему дурацким и опасным предприятием. Но теперь, после месяца безделья, ему было очень скучно. И любое новое дело казалось интересным. «Может быть, попробуем найти их здесь?» — предложил он Брауну.

Алиса и волшебный гриб

Уоссону потребовались годы терпеливой дипломатии, прежде чем он нашел курандеру, согласившуюся провести грибную церемонию. Браун отыскал грибы за неделю, узнав, где они растут, от курандеры Хуаны, жившей в Сан-Педро, неподалеку от Куэрнаваки.

В субботу, 9 августа 1960 года, погода на плато стояла обычная: было жарко и ясно. Браун с девушкой и несколькими друзьями появились на вилле в полдень. Они принесли мешок грязных волокнистых грибов.

«Вы уверены, что они не ядовиты?» — спросил Лири, внимательно рассматривая грибы. …И эти грибы ацтеки действительно называли плотью Бога? (Перед этим, когда Рут Детерринг изъявила желание тоже поучаствовать в эксперименте, Тим сразу же научил ее, как по-испански будет «санитарная машина» и «промывание желудка».) Вместо ответа Герхарт съел первый гриб. За ним последовала одна из девушек. Потом Детерринг. Лири положил грязный гриб на кончик языка. На вкус он оказался еще хуже, чем на вид. Он с трудом проглотил гриб и запил пивом. Потом взял следующий…

Позже, когда он обдумывал случившееся, он поразился, насколько внезапно все произошло. Еще мгновение назад он слышал, как кого-то тошнит в кустах, а уже в следующий момент все вокруг заполнило пульсирующее гудение. Как будто мир ожил — птицы, кусты, плавательный бассейн, все было полно, все гудело жизнью. Он погрузился в этот жужжащий гул, и перед ним замелькали странные образы — египетские дворцы, индийские храмы, — они как будто вспыхивали, искрясь и переливаясь перед его внутренним взором.

Во «Флэшбэках», своей второй автобиографии, Лири весело сообщает, что был зачат 17 января 1920 года, на следующий день после того, как вступил в силу «сухой закон», и через несколько часов после окончания ночных субботних танцев в клубе офицеров Вест-Пойнта, где его отец, капитан Тимоти Лири по прозвищу Малыш работал гарнизонным зубным врачом. Его мать, урожденная Эбигайль Феррис, была самой красивой женщиной на вечеринке: черные как смоль волосы, нежная молочно-белая кожа и великолепная фигура. Они танцевали, пили, затем шатаясь и смеясь, вернулись домой, где занялись любовью. Через восемь месяцев и несколько недель, 22 октября 1920 года, появился ребенок. Его рождение почти совпало с рождением нового мира вокруг него, так что и ребенка и мир можно было назвать новорожденными.

Первая мировая война, как будто выпустила на волю мощную высвобождающую энергию — не зря двадцатые годы двадцатого столетия часто именуют «грохочущие». Шла ли речь о деловой активности или о новых постановках на Бродвее, как в песне Коула Портера,[78] основным настроением была убежденность, что «все меняется». Хотя Лири все еще был юн, когда это хорошее время неожиданно кончилось, тем не менее, возможно, эти несколько лет роскошной и яростной жизни — джазовой эпохи — оказали влияние на сложившуюся у него позднее жизненную философию.

Во многом это было и влияние Малыша. Малыш Лири был родом из Спрингфилда, штат Массачусетс. Сейчас эта фамилия там никому ничего не говорит, но в двадцатых годах спрингфил-дские Лири слыли самыми богатыми католиками-ирландцами во всем западном Массачусетсе. Отец Малыша, Старик, нажил состояние на операциях с недвижимостью.

Имея девятерых детей, примерных ровесников Малыша, он обеспечил Тима невероятным изобилием дядюшек и тетушек, «которые метались туда и сюда» в период юности Тима, «устраивая бесконечные сцены, закатывая скандалы и периодически странно исчезая» Тетя Франциска убежала в Канзас-Сити с каким-то протестантом, и Малышу пришлось ехать туда на поезде, чтобы вернуть ее обратно. Кузина Сисси вышла замуж за преуспевающего члена епископальной церкви и затем — о святые небеса! — уплыла в Париж, чтобы развестись. Богатые, эксцентричные и эгоистичные Лири были полной противоположностью родственникам Тима со стороны матери — Ферри-сам, жившим на унылой ферме к востоку от Спрингфилда. Из-за семейных проблем его родителей Тим в детстве много времени проводил на ферме «Папоротники», где, как напишет много позже, он не знал «ни одной веселой минуты» После смерти обоих родителей в 1918 году от эпидемии гриппа, номинальной главой семьи Феррисов стала старшая сестра Эбигайль, тетя Дуду, «робкая, фантастически религиозная женщина, которая безуспешно пыталась управлять делами семейства с благочестием, характерным для ирландской деревни. Она целыми днями сидела на кушетке, бормотала себе под нос молитвы, щелкая искусственными зубами, и читала католические книги». Ни Дуду, ни другой сестре Эбигайль, Мэй, не понравился худой высокий и умный Малыш, они сочли его неудачной партией для своей сестры, сущим несчастьем. Мэй рыдала трое суток, уговаривая Эбигайль отказаться от свадьбы.

В конце концов им пришлось удовольствоваться осознанием собственной правоты. Брак Малыша и Эбигайль не был счастливым — он так и не превратился в прочный и достойный союз, о котором мечтала Эбигайль Малышу было чуждо наслаждение милым домашним уютом, мирная жизнь, баюканье детей и стирка подгузников Он по-прежнему придерживался старых привычек, обожал развлечения и все чаще и чаще приходил домой пьяный, угрюмый, сердитый, обремененный долгами.

Малыша поддерживала на плаву надежда на то, что, когда Старик умрет, ему достанется большое наследство — он получит самое крупное католическое поместье восточного Массачусетса. И все его дети верили, «что когда Старик умрет, они станут богатыми».

Даже биржевая паника 1929 года и последующие годы жизни, бесконечные долги не переубедили Малыша и тетю Сисси и не разрушили этой уверенности Так продолжалось вплоть до того дня, когда в 1934 году было зачитано завещание Старика, из которого явствовало, что им досталось в наследство всего несколько тысяч долларов. Малыш отдал сотню сыну и тысячу жене, после чего испарился.

Что произошло, когда так внезапно исчез отец? Какие суровые переживания, полные гнева и горя пришлось им всем пережить? Лири в своих опубликованных воспоминаниях мало говорит об этом, только где-то как бы в скобках замечает: «мое горе из-за ухода отца всплыло наружу во время одного приема наркотика в компании с Джеком Керуаком».

Напротив, во «Флэшбэках» он скорее воздает ему хвалу:

Я всегда любил и уважал отца. За тринадцать лет, что мы прожили вместе, он никогда не обманывал моих ожиданий… Папа для меня остался образцом одиночки, презирающего обычные пути… Малыш, следуя древней ирландской традиции, перехитрил всех — вырвался из набожной деревни и отправился в дальние страны, подобно одному из диких гусей ирландской легенды.

Эбигайль и вполовину не столь хороша в воспоминаниях его сына. Ее набожность (она редко пропускала ежедневную массу), стремление стать достойной представительницей респектабельного среднего класса, а также врожденная подозрительность ко «всему веселому, легкомысленному или новомодному» надоедала Тиму и раздражала его — он специально культивировал в себе те качества, которые мать считала наследственными особенностями отца Лири.