Дмитрий Калин - Книга россказней Страница 41

– Знаю, знаю, – перебил Санька. – «…есть те, кто забыл, что они хорошие». Читал я эту хрень. Ты мне лучше скажи, когда ты допер-то, что он слепой.

– Слабовидящий, – вновь поправил я. – Когда клетку для Белого строили. Ну, не совсем клетку, а так – бумаги нарвали в коробку. И Настя потом еще рассказала после всего, что было… Ладно, наливай.

Схваченная за беззащитное горло бутыль, испуганно булькнув, плеснула кроваво-красным. Вино раздраженно побултыхалось, проверяя стеклянный окоем на прочность, и утихомирилось. Бытие, проскальзывая сквозь ограненность, коверкалось, дробясь и теряя очертания. Помутневший овал лица неузнаваем, размыт и чужд. Через закрытое окно просачиваются тусклые звуки бормочущего города. Приглушенно кротко звякнул трамвай, пробежав стальными башмаками по потрясенной колее, отозвавшись в жалобном треньканье посуды. Шуршат мышами автомобили, барышни цокают каблучками, кто-то ругается и скандалит из-за очередной ерунды, но как-то нерешительно и вяло. А мы, словно вино в бокале, отгорожены хрупкими перегородками стен, полувидим, полуслышим. И незамечено незаметны сами.

Чокаемся. Вино к губам, и оно, вливаясь, наполняет огнем. Жарко. Ладонь стирает пот и тут же мокнет сползающими по линиям каплями.

– Сними, – слегка охрипло говоришь ты.

Встаю, стягиваю просоленную футболку и беру поданное полотенце. Твой влекущий неуверенно-растерянный взгляд девчонки, и я решаюсь. Тело к телу, губы к губам. Рука лезет под юбку…

Истомленный шепот: «Нет. Не здесь…» Влечешь в спальню. Пружины затаенно ойкают. Скрип и всхлипы с безудержным беззвучьем. Простынь морщится, борится, комкается. Тонкая кисть зажимает рот, останавливая рвущийся возглас, но тут же падает. Зубы впиваются в плечо, и твое тело обмякает…

Изнеможденность манит в сон. Я обнимаю тебя сзади, вдыхая запах волос, ощущая всем существом обнаженное тело. Рука поглаживает грудь и соскальзывает вниз. Ты улыбаешься и подвигаешься упругой попкой еще ближе…

– Интересно, а у нее большая ж/п?

Воспоминания скомкались, выплевывая в прокуренную замызганную двушку.

– Юрик! Твою мать! Заткнись! Не смешно! Ну, чего размечтался? – усмехнувшись, обратился ко мне Санька. – Настю вспомнил? Пей давай, а то водка нагреется.

Застывший стакан ожил и, клацнув об зубы, вылил внутрь обжигающую дозу пойла. Черствая корка хлеба захрустела, пресекая робкие попытки спиртного вылезти наружу.

– Приличные девушки на первом свидании так себя не ведут, – категорично заявил Юрик.

– Во-первых, она не девушка, во-вторых, одинокая и изголодавшаяся, а в-третьих – как барыню не зовут, все одно ее е…

– Бут, – хором закончили приятели и загоготали.

Начитались сказок Афанасьева, биб…библиутекари.

– Вот, собственно, о чем я и говорил, – отсмеявшись, продолжил Санька. – И циник, и лирик в одном флаконе. Ладно, сейчас не об этом. Я так понимаю, что на экзамен твоя любовь не придет?

– Нет, – мотнул я полупьяной головой. – Иначе бы не выгнала после моего пре…предлождения.

– Так правильно! Нашел время, когда просить. РомантИк, амур и тут – бац. Сыграй, мол, жену. Я же говорю: придурок ты, Серег, хоть и мой друг. Чего делать будешь?

– Ничего. Спать пойду. Утро вечера мудренее. Завтра видно будет. Может, вообще забью на этот экзамен. Ну его…

– Я те забью. Утром разбужу и пинками выпровожу. И пойдешь ты, солнцем гонимый, повторяя: «Суди его Бог»… Сдашь, куда ты денешься. Может, не в этот раз, а через год…

Непослушное тело, кряхтя, переместилось на кушетку и отвернулось к стене. За спиной раздавалось тихое бурчание невнятных голосов, выдохи табачного дыма и позвякивание. Прислушиваясь, я тщился вычленить из мешанины звуков смысл, но, убедившись в бесполезности, смирился. Взгляд уперся в обои и, пробежав по рисунку, оседлал надпись. Ich bin krank gevesen. Ich bin…Ich bin…

– …krank gevesen, – расхохотался преподаватель, выставляя вперед два длинных зуба.

«Как у Белого», – успел я подумать. – «Как он там?»

– Что, до сих пор сохранилась? И обои те же самые? Кто бы мог подумать! – восторженно затараторил Сковорода. – Оказывается, мы с вами в одной и той же комнате жили и, видимо, кровать та же. Комната 639. Как сейчас помню… Эх, и гуляли мы тогда, аж в соседнем корпусе слышно было. Чудили по полной программе. Да, было время…

Подхваченный водоворотом воспоминаний, преподаватель замолчал, погружаясь в омут времени. Река забвения, дразнясь, манила картинами прошлого, суля возврат в безвозвратное… Словно доверчивый ребенок, потянулся он за конфетой, но Лета, вволю натешившись, лишь расхохоталась и цинично вырвав обещанное, вышвырнула в настоящее.

– Ладно, давайте зачетку, – печально вздохнул доцент. – Поставлю вам тройку. Хотя с вашими-то способностями и светлой головой вы могли бы претендовать на большее. Но я же понимаю: больной ребенок, зарабатывание на хлеб насущный, деньги на операцию… Не до учебы. Что ж мы, звери какие-то…

– Что вы так смотрите? – заметил он удивление. – Ваша жена приходила, все рассказала. Весь деканат на уши поставила. Помирились бы вы, домой вернулись…

Брусчатка замельтешила потертыми кадрами, сматывая окаменелую кинопленку в рулон событий. Испуганные голуби, хлопая пернатыми ладонями, взмыли, грязня ясное небо сизым многоточьем. Липы по-стариковски сварливо скрипели вслед. Фонтан, бодрясь, по-прежнему журчал сквозь увенчанный радугой ситец. Скамьи заслушались, сгрудившись вокруг него.

– Настя!

Брови удивленно вздернулись и нахмурились. Не ожидала или ждала? Вскочила, развернулась и потащила за руку ребенка. Темка, узнав голос, спотыкаясь, оборачиваясь, тянул маленькую ладошку. Рассердилась, шлепнула по попке, и сын, всхлипнув, зарыдал. Не выдержал. Сорвался с места, подхватил его на руки. Малыш прижался к щетинистой скуле.

– Па…помнись ты мне оложеноое упил? Я тебе осьтавил. Можешь его сьесьть.

Последний танец

Зинаида Шадрина опаздывала на работу. Нервно приплясывая на остановке, поглядывая на часы, она то и дело задирала рукав давно вышедшего из моды, побитого молью и временем пальто. Минутная стрелка незаметно, но неотвратимо двигалась по карусели циферблата, тщетно стараясь догнать секундную.

– Да где этот троллейбус застрял?! – наконец, не выдержала женщина. – Полчаса уже стою!

Стоящие рядом с нею граждане несколько оживились, будто проснувшись от спячки, и сначала вяло, а затем все более оживленно, принялись обсуждать проблему городского транспорта.

Наконец, из-за поворота появился набитый до отказа троллейбус. Дребезжа и подскакивая на колдобинах дороги, он медленно подкатил к остановке. Всем своим видом он напоминал отупевшее от постоянной работы фантастическое вьючное животное, нацепившее на нос пенсне, длинные веревки от которого свисали по спине.

С лязгом, достойным тевтонского рыцаря, троллейбус отворил поцарапанные и погнутые двери, впуская поток людей. Зинаиду Шадрину сдавили со всех сторон так, что у нее перехватило дыхание. Она закашлялась и с шумом вдохнула. Утренний воздух в троллейбусе пах перегаром, потом, смесью из духов и одеколонов… Троллейбус резко притормозил. Пассажиры навалились друг на друга, и в салоне появился новый «аромат». Кто-то не выдержал нагрузок и выпустил накопившиеся в животе газы. Морща нос, Зинаида Алексеевна заработала локтями, пытаясь пробиться к поручню. Это ей не удалось, хотя место вокруг себя немного освободила. Впрочем, она могла не опасаться падения на крутом повороте, настолько плотно стояли вокруг нее пассажиры.

Неожиданно сидевший у окна парень решил проявить благородство.

– Садитесь, женщина, – явно гордясь своим поступком, предложил он Зинаиде Шадриной.

– Спасибо, милок! – обрадовалась та неожиданной передышке.

Парень пробился через толпу и вышел на ближайшей остановке.

Зинаида уставилась в окно, забрызганное потеками грязи, которые, как ни пытался, не мог смыть плаксивый дождик.

Слетевший с понурого клена желтый лист врезался в окно и прилип к стеклу. Повисев мгновение, он сорвался с места и взлетел в небо, подгоняемый холодным ветром.

На дворе уже давно наступила глубокая осень. Полуобнаженные деревья сбрасывали с себя взятые напрокат одежки, расплачиваясь с землей монетками-листьями. Жадная ростовщица не брезговала ни червонцами рябин, ни золотом берез, ни долларами дубов, забирая все подряд. Барыши подсчитывал помощник-ветер, переваливая кучи банкнот с места на место и отбирая у должников недостачу.

– Троллейбус дальше не идет! – внезапно объявил водитель. – Впереди пробка.

Проклиная все на свете и матерясь про себя, граждане высыпали на улицу.

– Ну, если не везет, так не везет, – огорчилась Зинаида Алексеевна. – Опять пешком идти.

На транспорте ей нужно было проехать еще несколько остановок. Женщина решила сократить путь, пройдя сквозь строй унылых гаражей и по перекинутому через озеро длинному мостику. Когда она не особо торопилась, то любила прогуливаться над поверхностью воды, вглядываясь в ее глубину, слушать плеск и наблюдать за кружащими чайками. Но сейчас было не до красот. Зинаида Шадрина уже опоздала на работу. Хотя начальство, скорее всего, не заметит ее отсутствия и вряд ли отругает, но все равно – неудобно как-то. К тому же сегодня особенный день. Во Дворце спорта, где она работала уборщицей, должны начаться соревнования по бальным танцам. Хотя еще накануне она навела чистоту, но мало ли что… Нужно следить за порядком, выбрасывать мусор, который зрители кидают, где ни попадя, в перерывах протирать паркет. Но главное – Зинаида боялась пропустить открытие соревнований, выходы пар и первые танцы. Танцы, в которые она была безумно влюблена…