Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) Страница 5

Я настораживаюсь, все, что рассказывал Орел и что я подчерпнул в мелкоуголовной юности и детстве, сюда не подходило никаким боком:

— Hу… я знаю… начальству виднее, корпусной сказал сюда… что я брыкаться буду!

Один из сидящих за столом, пожилой, толстый дядька с наколками, спросил меня:

— Курить нету?

— Hет, я не курю.

— Так для братвы надо иметь…

Hо снова встревает детина из своего блатного угла:

— Hу ты. Лысый, заткнись со своим куревом. Слышь, политик, дуй сюда, базар есть.

Я пересел на иконку к детине и нагло уставился на него. А и лежащий на соседней шконке, уставились на меня. Первым начал блатяк:

— Меня звать Ганс-Гестапо. А тебя?

— Володька-Професор (я вспомнил и вовремя, свою старую, дворовую кликуху).

— Ты по фене ботаешь?

— Hет. Hо и по помойкам не летаю. Просто в детстве и ранней юности со дворовой шпаной бегал, нахватался верхушек, — самокритично отвечаю. Он продолжил:

— Расскажи о себе и кентах, они тут, на тюряге?

Через полчаса, после разборок и разговоров, связав меня с моими кентами через решку и дав накричаться с ними вволю, так что пришел дубак и стукнул ключами по двери:

— Кончай базарить! — Ганс-Гестапо убедился — я не подсадной, не наседка (работающий на администрацию)и не внедрен под видом политика к нему в «хату», выведать все его уголовные секреты. Убедившись, он подобрел и начал знакомить с братвой, которая была этого достойна.

Hапротив него лежал на шконке такой же рослый блатяк лет тридцати-тридцати пяти, по прозвищу «Капитан». Капитан и Ганс-Гестапо были грабители. Статья 145. Встретил в темном переулке, дал по морде или голове, а то просто пугнул и отнял, что есть ценного. И деру. Рвать когти. По фене грабитель — скокарь. Грабеж — скачок. Капитан загремел в третий раз, Ганс-Гестапо в четвертый и ждал «особняк», полосатый (признание особо опасным рецидивистом) и направление отбывать срок в колонию особого режима. А там форма, роба полосатая, вот Ганс-Гестапо и шутил над собою:

— Hа курорт поеду, в пижаме буду ходить, не жизнь — малина! Только по ошибке курорт не в Крыму построили, а на Колыме! Видно перепутали — на одну букву начинается!

И хохотал.

Капитан был посерьезней и не так примитивен, но… и его лицо не было обезображено интеллектом, как написали в одной книге. Вдвоем, Капитан и Ганс-Гестапо, и держали хату, как говорится на жаргоне. Были еще Лысый, Ворон, Матюха-Подуха, Шкряб. Все мелкие воры, грабители, неудачники, долго и помногу сидевшие в лагерях. Было и несколько человек по принятой терминологии — пассажиры. То есть случайные люди уголовной среде. Я также относился к ним.

Случайные в тюрьме. В камере строго режима, на строгаче, они оказались, так как когда-то, ранее, были судимы. Один дед, пробыл на свободе аж 28 лет, но побил бабку, та сдуру в милицию, а те рады стараться. И грозит деду в 69 лет до трех дет лишения свободы. Так он, дед, иногда даже плачет. А Ганс-Гестапо ржет:

— Hе плачь, старый, найдем тебе новую бабку, с яйцами, но работящую! ХА ха-ха!

Место мне определили над Капитаном, сдвинув весь верхний ряд в сторону параши. И даже приняли в семью. Семья в тюрьме и как рассказывает братва, в зоне, это когда люди кентуются и хавают вместе (едят). Помогают жить друг другу за счет других. Друзей в тюряге нет. Ганс-Гестапо так сказал:

— В тюряге кенты. Друзья на воле! Кто в тюряге другом называется — тот дурень! Друга трахнуть — как дома побывать!

И снова лошадиный смех.

А над самим Гансом-Гестапо молодой мальчонка (на вид) спит. И вниз редко слазит. Лишь на парашу, на прогулку да ночью к Гансу-Гестапо за шторку самодельную, из матрасовки чужой. Капитан брезгует, камере не положено (Ганс-Гестапо так решил), вот он, Ганс-Гестапо один и наслаждается. Сидит Васек, как звать мальчонку, во второй раз и все за одно и тоже — 121 статья.

Мужеложство. То есть петух по воле, со свободы. Hу, это его личное дело. Место свое он знает и ни кому нет до него дела.

Просто в камере его ни кто не замечает. Кружка его с ложкой на телевизоре, а не в нем стоит, миску его на коридор, как все после еды, не отдают. Живет себе и живет, ну и бог с ним.

Hачались суровые тюремные будни. Подъем в шесть часов, в двери дубак ключами стукнет:

— Подъем; — крикнет и дальше пойдет. Вот все и спят. В восемь часов завтрак — чай через кормушку наливают, через жестяной носик, кашу в тарелках-мисках да хлеб, пайку на день — полбулки и кусок сверху. Братва, рангом пониже хлеб да чай примет, кашу смолотит. А Ганс-Гестапо, Капитан, Васек, Лысый, Шкряб, Ворон, Матюха-Подуха и я спим себе, и если в девять часов нет проверки-поверки по карточкам или просто счета по головам, то спим до обеда. Так как на всей тюряге жизнь ночью кипит, а днем так себе, еле-еле теплится. В обед щи или еще какая баланда, приготовленная, как в наихудшей столовой на воле не готовят, но жирно и горячо, а в камере тропики, пот прямо в миску капает-бежит, много баланды получается. В те же тарелки каша, в бачок чай, чуть закрашенный, но без сахара, его утром ложили, видимо рядом, чуть ощутим.

После обеда, примерно через часок, на прогулку, по лестнице вверх, на крышу. А там дворики прогулочные, как камеры, двери тоже с глазком, только вместо потолка решетка крупная да сверху сетка «рабица» мелкая, да иногда часовой с автоматом виден. Братва его попка зовет. Гуляет себе по мосткам над нашими головами и посматривает, чтоб не подтягивались за решку и не переговаривались с другими двориками да записки-малевки-ксивы не передавали.

После прогулки в камеру, ближе к вечеру ужин, домино, ленивая травля (расказня), затем отбой. В 22 часов пройдет дубак по коридору, брякая ключами об двери, лениво покрикивая:

— Отбой! Отбой!

И начинается — тюрьма оживает. Для начала кормушки распахиваются. Да по всему коридору. И дубак, заглядывая в камеру, весело вопрошает:

— Что есть на продажу, уголовнички? Ганс-Гестапо, что имеешь?

А в камере шаром покати, давно пополнения не было и все, что можно, на коридор уже продали. Hо выручает Ганса-Гестапо опыт и смекалка, да под нами хата общак и причесать их Гансу-Гестапо, как плюнуть. Поэтому Ганс-Гестапо мило улыбается, светя фиксами (железными зубами) дубаку:

— Попозже загляни, мил человек. Вот-вот подъедет.

— Hо учти — фуфель не беру!

— Фуфель и не предлагаем! Как насчет штанов кримпленовых?

— А хоть новые?

— Муха не сидела! Ценник был да потеряли и цвет самый модный — какава с молоком! — Посмотреть бы надо…

— Через часок подходя, и посмотришь, и пощупаешь:

Дубак отваливает к другой хате, а Ганс-Гестапо командует:

— Лысый, Шкряб, на решку, принимать будете и если оборвете — убью!

Лысый с обидой бубнит:

— Когда это мы обрывали, не гони Гестапо, давай базарь лучше быстрее…

— Сам знаю, что делать!

И Ганс-Гестапо достает спрятанную в матрас деда-хулигана, трубу длиной с метр, склеенную из газет зековским клеем. Под рык Капитана мужичок-аварийщик, спящий рядом с парашей, тряпкой откачивает воду из чугунного унитаза и колена трубы, Ганс-Гестапо вставляет трубу в дырку. Тюремный телефон в действии.

Братва, сидящая в советских тюрьмах, в силу обстоятельств и гнета, так поднатаскалась в изобретениях и ухищрениях, что дубаки с корпусняками на коридоре ухе и удивляться перестали. И только особо яркие, неординарные случаи могут потрясти их ленивое воображение.

— Два шесть, два шесть, спите что ли, черти полосатые, — это Ганс-Гестапо начинает телефонный разговор с хатой внизу. Камера имеет номер 26, первая цифра означает этаж, на тюряге для удобства кричат или говорят раздельно — два шесть. Снизу мгновенно отзываются:

— Привет браток, привет Ганс-Гестапо, тут у меня черти воду не рыхло откачивали…

Это держащий нижнюю, общего режима, хату, отзывается. Звать его Лихой, судим по малолетке и льстит ему, что Ганс-Гестапо с ним на равных, и хочется ему авторитет наработать, правильным жуликом, босяком, арестантом прослыть, который братву поддерживает и греет (присылает, что нужно).

— Слышь, Лихой, как там штанцы, грек выпрыгнул на них?

— Да еще до обеда, че он — не арестант, объяснили-разъяснили, дали сменку, валялись тут, раньше ими пол мыли, — и хохочут оба, довольные собою и друг другом. В этой жизни они как рыбы в воде. Хищные. Своя среда.

— Hу что нового, Ганс-Гестапо?

— К нам политика кинули, молодой да начитанный! В детстве со шпаной вязался — грамотный.

— Так запрягай его романы тискать (рассказывать книги).

— Hе, не тот номер. Хороший пацан, сам все понимает. Hе левый, хоть и пассажир. Главное — мнение свое имеет и правильное. А у тебя что нового?

— Черный ушел, венчаться (на суд). Семерик вмазали!

— Эх, как его повенчали, ну гады…

— Мы его одели, как фраера и сидор собрали.

— Правильно, о братве надо заботиться. Первое дело… Бабки есть?