Лоскутный мандарин - Суси Гаетан Страница 5

– Ты уж меня извини за то, что случилось сегодня днем. – Он показал на забинтованную голову. – Не знаю даже, что на меня нашло, старое, должно быть, накатило. Я с тобой был немного грубоват, то есть я хочу сказать, когда ты хотел помочь мне подняться… Так что ты уж прости меня, старика.

Ксавье сделал широкий жест рукой и рассеянно сказал:

– Ну что вы, ерунда, все в порядке, – продолжая искоса, озабоченно разглядывать лестницы.

Фигура с лампой в руке подошла поближе. Женщине было скорее всего около шестидесяти. Приземистая, с такими короткими полными ногами, что почти не прослеживались лодыжка и стопа, она чем-то очень походила на слоненка. Весь ее облик будто громогласно вещал о том, что жить ей отпущено не меньше чем до ста трех лет. Когда она к ним присоединилась, Философ, как показалось подручному, особого восторга не испытал.

Сначала женщина бросила подозрительный взгляд на Ксавье.

Ее муж произнес:

– Это Ксавье, подсобный рабочий, о котором я тебе так много рассказывал.

Он, очевидно, хотел направить разговор именно в это русло, но жена его лишь слегка кивнула в сторону молодого человека. Потом, повернувшись к мужу, как будто подручный вообще перестал для нее существовать, сказала:

– Вот, это все, что я нашла.

У Ксавье что-то защемило в области солнечного сплетения, когда он подумал о своем ларце. Но предмет, который женщина подняла с тележки, совсем не был похож на ларец. Он представлял собой переплетение каких-то патрубков, которые жена Философа назвала медью, напоминая музыкальный инструмент, но старик тут же положил его обратно на тележку со словами:

– Завтра мы отдадим это бригадиру.

Женщина бросила на мужа недобрый взгляд. Философ тоже взглянул на жену, будто хотел сказать, что это вполне очевидно, и повторил ей еще раз, что завтра, как обычно, они передадут «это» бригадиру, чтобы тот распорядился найденным во благо Гильдии. Жена Философа, так ничего и не понявшая, спросила у него, с какой это стати они завтра передадут «это» бригадиру на благо Гильдии, и тем окончательно вывела Пески из терпения.

– Иди, давай, топай ты отсюда! Я тебя потом догоню! Иди, иди себе, отваливай!

Женщина побрела прочь, бормоча сквозь зубы, что ее старик совсем уже из ума выжил.

– Не обращай на нее внимания. Давай-ка мы лучше здесь с тобой сами пройдемся. А она пусть пока идет себе своей дорогой.

Ксавье стал судорожно соображать.

– Я просто коробку здесь свою где-то оставил из-под завтрака.

И на этот раз ему удалось соврать, говоря правду: похоронная процессия, приставания эксперта-подрывника – все это, вместе взятое, заставило его забыть и о коробке, и обо всем ее содержимом, и о салфетке в клеточку, и о вышитой салфетке-слюнявчике, и о редисе с салатом, и обо всем остальном (черт бы его драл).

– И ты хочешь ее найти перед тем, как отправишься домой?

Ксавье не хотелось даже на словах брать на себя какие-то обязательства. Пусть старик думает себе об этом все, что ему в голову взбредет. А что касается подручного, главное для него состояло в том, что он ему, собственно говоря, даже и не соврал.

Жена Философа остановилась впереди них примерно шагах в двадцати. Она подняла над головой лампу, как будто спрашивала: ну, и что теперь?

– Уже иду, – крикнул ей старик. Потом обратился к Ксавье: – Будь осторожен, мой мальчик. Место тут небезопасное. По ночам крысы из сломанных труб выскакивают. Кроме того, вся округа кишмя кишит бездомными. Если они на тебя наткнутся, когда ты будешь в одежде строителя, ты понимаешь… Они же только того и ждут, эти люди.

– Вы обо мне не беспокойтесь, – сказал Ксавье, все с большим нетерпением желавший, чтобы старик поскорее отправился восвояси. Он добавил, что здесь недалеко живут его друзья, если что случится, просто друзья, точнее говоря, знакомые, но это уже было откровенной ложью.

Когда паренек сказал старику об этом, Философ решил, что понял наконец причину его странного поведения. Лицо его помрачнело. Он сначала положил руку Ксавье на плечо, потом по-отечески поднял указательный палец на уровень носа подручного. Ксавье неотрывно смотрел на палец.

– Остерегайся пустых забав, друг мой. Станешь этим увлекаться – кончишь в сточной канаве с гнилыми зубами, губами, раздутыми, как сардельки, и больными легкими. Я знаю, о чем тол

кую, сам когда-то был в твоем возрасте и в чем-то так из него и не вышел. Ты обещаешь мне, что будешь осмотрителен?

– Обещаю, господин Леопольд.

Философ медленно кивнул, глядя прямо в глаза Ксавье.

– Обещаю, – повторил подручный, хоть и не очень себе представлял, о чем говорил старик.

Старейшина снова замялся в нерешительности. Ксавье нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– И вот еще о чем я хочу тебе сказать. Не стоит завтра говорить рабочим, что я приходил на строительную площадку забрать те вещи, которые, так сказать, могли бы кому-нибудь причинить

вред. Ты меня понимаешь? Это… Так, знаешь, лучше будет, добрые дела лучше вершить, оставаясь в тени. Ты ведь умеешь хранить секреты, правда?

– До гроба, – заверил его Ксавье.

В конце концов старик пошел к жене, и по дороге к лестницам между ними вспыхнула бурная перебранка, в ходе которой они осыпали друг друга взаимными упреками.

Вот так-то. Теперь надо было действовать быстро. Свет дня уже почти угас, и, убедившись в том, что пожилая пара скрылась из виду, Ксавье заспешил к тому месту, где высились лестницы. Он шел торопливо, потому что от всех разговоров о крысах и бродягах у него снова засосало под ложечкой.

Наконец он достиг своей цели, небольшая куча строительного мусора лежала у его ног, это же надо! Он разгреб мусор руками и вытащил ларец. Сдул с него пыль, внимательно осмотрел и залюбовался, насколько позволял это умиравший свет. Ксавье слегка встряхнул ларец, не подумав о том, каким хрупким могло быть его содержимое.

И к тому же живым. Ксавье вспомнил, что кто-то стучал в стенки изнутри. А может быть, это ему только показалось. Возможно, он просто неловко наклонил ларец, и то, что в нем находилось, ударилось о стенку, а подручному показалось, что там кто-то живой стучит изнутри. Все может быть. И именно в этот самый момент, как будто прочтя его мысли, то, что было заключено в ларце, снова стало изнутри бить в стенки ларца энергичнее прежнего.

Ксавье тут же поставил ларец на землю, как будто он от жара раскалился докрасна. Подождал. Потом поднес дрожавшую мелкой дрожью руку к ключику, который по-прежнему торчал из замочной скважины. Но что-то заставило подручного остановиться. А что, если там была крыса? …Заброшенный ларец валяется на дне котлована, в него забирается крыса, случайно захлопывает крышку и оказывается в собственной тюрьме-мышеловке… Если так оно и было, можно себе представить, в каком состоянии была эта тварь! Ксавье уже видит мысленным взором, как крыса перегрызает ему горло, из яремной вены, прокусанной крысиными клыками, толчками вытекает кровь, а крыса уже принимается рвать зубами его щеку.

Лучше, наверное, взять ларец со всем его содержимым домой, потом принять все необходимые меры предосторожности, чтобы обеспечить максимальную безопасность, например обмотать себе шею стеганым одеялом, привязать на голову подушку, вооружиться отверткой, но от этого могло стать еще хуже, потому что он уже видел, как крыса выскакивает из ларца и мгновенно скрывается в темном углу или забивается в нору в его малюсенькой квартирке, где Ксавье больше никогда не сможет спокойно находиться, потому что отныне и до века будет жить в постоянном паническом страхе при мысли о том, что увидит, как эта тварь будет вылезать из своего убежища!..

Ксавье собрался уже было уходить, все к черту бросить, пусть ему будет хуже, слишком уж это было рискованно, но в этот самый момент из ларца вновь донесся стук, только на этот раз это скорее было тихое, нежное, мягкое постукивание, звучавшее, если можно так выразиться, вполне интеллигентно.

Подручный прикусил губу, заломил в отчаянии руки и в конце концов резким движением повернул ключ в замке. В ларце что-то щелкнуло, и Ксавье отбросило назад, будто кто-то его толкнул. От изумления он широко раскрыл рот и выпучил глаза. В ларце сидела лягушка, элегантно положив лапку на лапку; на ней был фрак, на голове красовался лихо сдвинутый набок цилиндр, на узкое плечико она привычным жестом вскинула тросточку с набалдашником.