Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл Страница 50

А другая требуха Кощея была рассеяна по темным закоулкам русской истории, и найти ее нет ни малейшей возможности. Потому что вся история Государства Российского и состоит сплошь из темных закоулков, и Кощей уже и сам не знает, где у него, скажем, глаз и где, скажем, печень. И это хорошо. Потому что он и не знает, есть ли у него катаракта или гепатит С. И другие заболевания, не совместимые с жизнью. И вот тут-то мы и подходим, други моя, к сущности бессмертия. Если человек не знает, что у него болит, и врачи этого тоже не знают и знать не могут, потому что откуда же им это знать, когда неизвестно, где «это» находится. Ни во времени, ни в пространстве. Вот и живет подлюга безразмерно. А почему, собственно говоря, подлюга? Ведь именно Кощею по логике мы благодарны за наличие на Земле адронного коллайдера, крематория и фаллоимитатора. Ну и Бабе-Яге частично…

Такое вот разъяснение дала Джоди Премудрая, чтобы Джемми не тратил зря пули из карамультука. Я было заикнулась насчет зайца, щуки, утки и иглы, но Джоди лишь горько рассмеялась. Если бы Кощея было так легко убить, то это уж давно было бы сделано, потому что что-что, а убивать в России издревле умели. Но и рожать тоже умели. Но это древнее знание в последние года сильно подрастеряли. По темным уголкам российской истории. И умаляется народ русский, и, может статься, наступит такой день и час, когда уж никого не останется. И об этом сказано в Писании: «Род приходит, и род уходит, и только Кощей Бессмертный пребывает вовеки».

Ну и теория этногенеза недорепрессированного мужика с нерусской фамилией Гумилев об том же трактует.

И сильно Джоди запечалилась. Видно, этот Кощей ей немного… чуть-чуть подостолбенел. Так что нам нужно изыскать какой-то другой способ проникнуть сквозь владения Кощея в дискурс (что это такое, я не знаю, но уж больно красивое слово) тренда (ух ты!) к сельцу Вудсток, где в море-окияне остров Буян, в часовенку, где камень Алатырь, исполняющий желания. И Михаил Федорович, по какой-то причине потребный Джемми. Да и мне камень тоже вроде бы ни к чему, если у Джемми все будет хорошо.

Так что ж такое сделать, чтобы этот скелет, который уже положил на меня глаз, но это обломится, открыл нам с Джемми своей железной рукой дорогу к счастью. И положение уже жуткое… И что делать, неизвестно… И тут… Господи, Боже ты мой!..

Трехногий пес, который все это время не подавал о себе вестей, вдруг обнаружил себя заговорщицким лаем. С кем-то, находившимся по ту сторону Кощеева дворца. Кощей потянул дыркой от носа и ощерил рот в подобии радостной улыбки. Да и Джоди по-бабьи (а как еще?) всплеснула руками и с криком: «Папа пришли!» бросилась к воротам. Но нужды в их открывании не было. Сквозь кованые (хоть и проржавевшие) дубовые (хоть и подгнившие) ворота во двор просочился… Кто бы вы думали? Агасфер! Версия об убийстве его петлюровцами оказалась ложной. Побочный папаня Кощея, хоть и незаконный. Но кто из вас, господа читатели вы мои немногочисленные, положа руку на сердце, пошлет их на анализ ДНК? То-то и оно… Тем паче, что обои знали, а уж Джоди… Хех! Что от бабы скроешь? Только то, что она сама знать не хочет. Тем более что всю эту тряхомудию с внутренними органами Кощея, включая адронный коллайдер, Агасфер и удумал. Вот чего только эти евреи для своих дитяток, хоть и побочных, не учудят.

И тут слезы градом, и объятья, и прочая родственная сладкость, что без отвращения писать невозможно. Ну и без древнееврейских «а поворотись-ка ты, сынку» и прочих похлопываний по спине так, что ошметки легких на вольный воздух птицами вылетают, не обошлись. И обычаями своими настолько русский народ пропитали, что родственные русичи, а то и вовсе малознакомые, бывало, при встречах иной раз и хлопнут друг друга по хребтам, но не до смерти. Хотя был однажды случай, одного пришибли дрыном, но это не по родственным причинам, а по части грабежа.

А Джоди побегла стол налаживать. Потому что скатерть-самобранка в кратковременный отпуск отбыла в Белую Русь по личным делам. Какие-то у нее шуры-муры намечались с мечом-кладенцом, а шапка-невидимка на меч свои виды имела, и этот адюльтер нужно было пресечь, как и прочие мезальянсы, а то уже по всем русям проходу не осталось от полукровок. Люди еще куда ни шло, а эти!.. Ну куда годится, чтобы по городам и весям слонялись мечи-самобранки и скатерти-невидимки. Всеобщий разор и уголовка по экстремизму.

Так что Джоди праздничный стол пришлось самой ладить. Ну, она баба привычная, кликнула щуку, в коей по преданию якобы хранилась пресловутая смертная игла и… по щучьему велению, по Джодьину хотению стол наладили. Чтобы Кощей батю своего должным образом приветил. Как это и было от отцев заведено: мясное – отдельно, молочное – отдельно. То есть молока на столе совсем не было. Какое молоко, когда сынок с батяней встречаются? Тут уж сладка водочка да наливочка. И пивком запить. И самоходная печь приволокла целую цистерну с пивом с надписью «КВАС» на боку. Раритет со времен сухого закона. И как память и назидание о страшной беде, постигшей Россию во времена оны. Времена дикие, темные, когда отец на сына, брат на брата у винных лавок смертным боем шли. Одно слово, гражданская война. И наперекор историческим процессам после, а не НАОБОРОТ! Произошла революция. И море разливанное залило отчизну. И спирт «Рояль», и ликер «Амаретто», и ром «Гавана Клаб», и портвешки самых разных номеров. А уж о пивище и говорить нечего. Впору книгу было выпускать «О вкусном и здоровом пиве». И опять настали времена дикие, темные, когда отец на сына, брат на брата. Но уже по пьяному делу. И вот уже который год народ наш и страна беременны революцией. И, по моему скромному разумению, дело тут не только в алкоголе, а в чем-то еще мистическом, трансцендентном, именуемом Особым Путем России, когда пей не пей, а беременность революцией перманентно возникает. Бунтарская сперма у нас. Вот и все. Которую мы еще кое-как производим. В отличие от.

Все. Я закончил. А сейчас! Выступает! Несравненная! Джанис Джоплин!!!

– И тут, значит, вопрос о нашем с Джемми пропуске через Кощеевы владения был временно отложен на время праздничного обеда Кощея с папашкой его, дедушкой Агасфером. И мы все выпили со свиданьицем, но у Кощея с этим делом неувязочка случилась. Вся сладка водочка да наливочка сквозь косточки его скелета на землю проливалась и захорошеть Кощей никак не мог. И от этого запечалился. А дедушка Агасфер на грудь принял хорошо. Даже очень. Я среди людей его национальности такую грудь – в смысле потребления водочки – только у Михаила Федоровича наблюдала. И у Джемми, хоть и муслим, грудь тоже не протекает. И вот у меня такое мнение сложилось, что и дедушка Агасфер, и Михаил Федорович, и Джемми мой какую-то общую схожесть имеют. И закрутилась в моей голове какая-то карусель без никаких лошадок, а один сплошной пустой круг. Посреди каких-то гор. Или степи с высокими травами. А может быть, пустыня это была сухая, без травинки живой. Или лес густой, в котором и ели, и осины, и пальмы, и другие деревья, мне неизвестные. И все вместе одновременно. А посредине – карусель без никаких лошадок, а так, один сплошной круг.

И в центре круга появляются два человека, черные цветом, страшные видом, и крутятся на карусели, и превращаются в одно целое и кричат, кричат, кричат… И смех, и плач, и боль… Все вместе сливаются в одно, и из одного этого неумолчного шума появляются новые люди, и тоже крутятся на карусели, и тоже кричат, кричат, кричат… И смех, и плач, и боль… И вот уже нет места на карусели для новых людей, а те, в центре, уже исчезли, а вместо них другие, новые, и тоже кричат, кричат, кричат… И смех, и плач, и боль… Все быстрее крутится карусель, и все меньше на ней места для новых людей. А они все возникают и возникают, и превратившиеся в прах и тлен люди в центре карусели не успевают освободить им мест.

И карусель начинает разбрасывать людей по сторонам. И они с криками, в которых и смех, и плач, и боль, разлетаются в разные стороны. В какие-то горы. В степи с высокими травами. В пустыни без травинки живой. В лес густой. В котором и ели, и осины, и пальмы, и другие деревья, мне неизвестные. И все вместе одновременно.

И вот где-то среди них я вижу Джемми, Михаила Федоровича, и маму, которую никогда не видела, и Орландо, и каких-то неизвестных мне Джема и Керта, и дядю Клинтона, и дедушку Агасфера… И все замудонски разом, и другие города, и других людей, вовсе на людей не похожих, но людей. И все разные, потому как одни появились из смеха, а другие – из страха. А третьи – и вовсе из боли. И объяснить это я никак не могу, но чувствую. Животом чувствую, свежей грудью чувствую, шахной (а как по-другому, я не знаю, потому что все остальные слова неживые) своей многострадальной чувствую, а голова в этом деле не участвует. Не ее это дело. Умников-разумников топтаных. Которые каждому существу, каждой вещи свое название дать норовят. Бабочке – бабочка, столу – стол, дождю – дождь. А ведь, наверное, бабочка как-то сама себя называет, и стол, знакомясь с каким-нибудь стулом, тоже, может, другим словом себя обозначает. А уж дождь, тот совсем разный, и каждый дождь меж дождями свое личное имя имеет. Которое вовсе и не дождь.