Дуглас Коупленд - Поколение А Страница 51

У Влакка, Глога и остальных людей племени было помногу детей, но большинство из них умерли рано – еще в младенчестве. В те времена продолжительность жизни вообще была очень короткой. И все же у Влакка остались наследники, которые продолжили его благородное дело и придумали тысячи новых созвучий, ставших словами.

Разумеется, потомки брюзгливого Глога унаследовали его ген вечного недовольства, и по мере развития нового языка у них находилось все больше поводов придраться к тому, как потомки Влакка совершенно бездумно – легкомысленно и наобум – подбирают названия для предметов и действий, типа «навозного жука» или «ритуального посажения на заостренный бамбуковый кол, воткнутый в муравейник». Так прошло несколько тысячелетий. Язык развивался и совершенствовался. Люди давно позабыли, что самые первые слова появились из произвольных звукосочетаний. Теперь слова стали просто словами.

С ростом культуры развитие языка вышло на новый уровень. Люди придумали грамматику, виды глаголов, род имен существительных, склонения и спряжения – в общем, все то, от чего изучение нового языка превращается в настоящую занозу в 1а derriere.

И вот язык наконец добрался и до нашего времени. Будь Глог королем, его дальний потомок Бартоломью мог бы сейчас унаследовать трон. И он стал бы достойным преемником своего педантичного предка. Разделенные тысячелетиями, они тем не менее были очень похожи. И мозги у них были устроены одинаково. По сути, Бартоломью – это был тот же Глог, но в элегантном костюме и с модельной стрижкой.

Бартоломью был настоящим маньяком, одержимым идеей сохранения языка в первозданной чистоте. Все, что меняло язык и заставляло его развиваться, приводило Бартоломью в ярость. Особенно его раздражали многочисленные новомодные дополнения. Он работал корректором в редакции одного крупного журнала о бизнесе, а свободное время посвящал написанию гневных, язвительных писем в другие журналы, в публикациях которых встречались слова, вошедшие в употребление в связи с бурным развитием цифровой культуры и электронных средств коммуникации. «Неужели вы сами не видите, как вы уродуете язык?! Вы его разрушаете! Вы его губите! Вот скажите на милость, что такое «джипег»? Какое нелепое, увечное слово! Неполноценное слово! Вообще никакое не слово! Словечко-уродец! Бессмысленный звук!»

Сослуживцы считали Бартоломью вполне себе милым чудаковатым занудой, но старались ничем его не задевать. Нет, он был не из тех, кто мстит за обиды, отправляя обидчику по почте анонимную бандероль с дохлым воробьем в картонном пакете из-под молока. И все же он производил впечатление человека, который, если его разобидеть, найдет способ, как отомстить. Причем ударит по самому больному месту. Многие даже шутили, что он собирает досье на коллег. Каждый год на корпоративной рождественской вечеринке кто-нибудь обязательно напивался и устраивал шуточное детективное расследование по «делу о тайном досье Бартоломью». Ничего даже похожего не находилось, но девочки-секретарши все равно потихоньку прикалывались над Бартоломью и над его одеколоном, который между собой называли «КГБ».

К счастью, в отделе кадров работала Карен. Для Бартоломью она была словно сияющий лучик света в окружающей беспросветности. Каждое утро она забегала к нему в кабинет – приносила распечатки на вычитку. Она улыбалась ему, и он улыбался в ответ. Карен была воплощением свободы в их редакционном мирке. Она носила прическу под Бетти Пейдж, колечко в носу и длинные, выше колен, черные гольфы, купленные в Токио, в Шибуе. Остальные молоденькие девчонки, работавшие в редакции, толпились в коридоре у кабинета Бартоломью и наблюдали за его обменом улыбками с Карен. Все знали, что он неженат, а Кэрол из отдела планирования однажды своими глазами видела, как Бартоломью изучает стеллаж с порнографией в газетном киоске в трех кварталах от здания редакции.

– Ну, да… – говорила Карен. – Он, конечно, не самый завидный жених… но он никак не поддается, и мне уже просто из принципа хочется его охмурить.

Поначалу Карен решила использовать тактику легкого флирта с эротическим подтекстом, но очень скоро сообразила, что этим она ничего не добьется. Бартоломью был действительно крепким орешком, и чтобы его расколоть, ей придется как следует поднапрячься. Она решила написать ему электронное письмо. Короткое. Дерзкое. Пикантное. К несчастью, это решение было принято в тот исторический переломный момент, когда портативные электронные устройства поработили человеческий разум. Бартоломью впал в уныние по поводу окончательного разрушения языка, превратившегося в непонятную абракадабру, не поддающуюся расшифровке. Взять хотя бы электронные письма его сослуживцев!

0тп|0а8Ь (3S0д|-|R (|)ай/ibl 8 Т01‹|/|0. (-)ЗТ, у |-||/|›

‹ |-|ЗТ |V|alll|/ ||-|Ы д/lR/13пl‹|/| (уШ|/| 8 8|/|дЗ ›‹|03|-|08а 1›0ТЗЦКа.

Бартоломью стал всегда закрывать дверь в корректорскую. Отрастил бороду, начал пить свою собственную мочу. Ну, хорошо. Это я преувеличил. Он не отрастил бороду и не начал пить свою собственную мочу, но исключительно из санитарных соображений – чтобы не нарушать еще один важный закон, регулирующий его жизнь, закон соблюдения правил личной гигиены. Но он действительно очень страдал.

Стоит ли говорить, что для Бартоломью супрематия карманных компьютеров стала началом конца. Ну, может быть, и не совсем уж началом, поскольку Бартоломью был воспитан в традициях рода Глогов, а для Глогов любое мгновение жизни возвещало начало конца. Но если смотреть в самый корень, то мировое господство карманных компьютеров и вправду ознаменовало конец языка, который теперь превратился в оптическую помойку из косых черточек, фигурных скобок, диакритических знаков и бессмысленных сочетаний букв и цифр.

Как-то утром Карен как обычно ехала на работу в метро. Ехала, надо заметить, в растрепанных чувствах. Потому что она поняла, что влюбляется в Бартоломью. В смысле, влюбляется по-настоящему. Прекрасно осознавая, что это будет большая глупость, Карен отправила Бартоломью пылкую чувственную эсэмэску:

Да8ай, |‹07да R 83|0|-|у(Ь 8 0(|)|/|(, у(т|00|/|[У] 8343|0 (т|0а(т|-|0й/i|-068|/| n|0R[V]0 |-|ат803[У] (тО/13. Т04|/| |‹а|0а|-1да6|/||‹, па|0|-||/|6а.

Бартоломью получил сообщение, взглянул на экран и подумал: «Боже правый! Во что превратился язык?! Нет, это невыносимо! Просто невыносимо!». И он даже не взглянул на Карен, когда та принесла ему материалы на корректуру. И уж тем более не улыбнулся. Карен это убило. Она отправила Бартоломью еще одно сообщение, в этот раз – на хорошем, правильном английском:

Дорогой Бартоломью,

Сегодня утром, по дороге на работу, я отправила тебе эксцентричное сообщение. Похоже, тем самым я перешла все границы «дозволенного». Но это была просто шутка. Надеюсь, ты не подумаешь обо мне плохо. Карен.

Проблема в том, что Бартоломью проигнорировал это последнее сообщение. Он его вообще не заметил. Потому что был сумасшедшим, а сумасшедшие люди, они и есть сумасшедшие. Собственно, в этом и заключается вся засада. Бывает, общаешься с таким человеком, и очень даже нормально общаешься, и не замечаешь в нем никаких странностей, и говоришь общим знакомым: «Такой-то – вполне адекватный чувак, и вовсе он не сумасшедший». А потом этот «такой-то» вдруг начинает вести себя именно, как сумасшедший, и ты думаешь: «Черт, а ведь люди не зря говорили… Он действительно псих ненормальный».

Весь день Карен ходила как в воду опущенная, а на обеденном перерыве, когда они всем отделом пошли в столовую, Лидия, начальница Карен, сказала:

– Знаешь, милая, я иногда прихожу к мысли, что все сумасшедшие должны содержаться в лечебнице. Хотя бы из соображений простой человеческой вежливости. Чтобы в них никто не влюблялся. Чтобы они никого не тревожили и не портили людям жизнь.

– Но я люблю его.

– Конечно, милая, ты его любишь. Передай мне, пожалуйста, сахарозаменитель.

Когда Карен ушла из столовой, Лидия сказала своим сослуживцам:

– Так всегда и бывает. Влюбишься в человека, а потом выясняется, что у него явно что-то не то с головой. Ну а ты-то уже влюбился, и что теперь делать?! Бедная Карен…

Впрочем, разбитое сердце Карен оставалось разбитым недолго. Не прошло и двух лет, как она собралась замуж за парня, который делал скульптуры из картонных коробок для фестиваля «Горящий человек» в пустыне Невада. Жизнь продолжалась. Бартоломью становился все мрачнее и зануднее с каждым годом. Люди вообще перестали пользоваться обычными телефонами. Все перешли на карманные компьютеры, даже в самых бедных странах третьего мира, где сотни людей умирали от голода ежегодно. Языки пришли в полный упадок, количество слов сократилось до минимума, да и сами слова стремились к предельной минимизации, так что сбылись худшие опасения Бартоломью: язык умирал. Люди начали разговаривать фразами текстовых сообщений, и еще до того, как Бартоломью исполнилось пятьдесят, язык вернулся на тот примитивный уровень, с которого все начиналось у первобытных костров. Бартоломью сам не знал, почему до сих пор не уволился из редакции. Его корректорские потуги были давно никому не нужны, но как гласил девиз рода Глогов: «Кто-то должен поддерживать стандарты».