Франц Таурин - Партизанская богородица

Ф. Таурин

Партизанская богородица

Роман[1]

Мастеровые люди

Под берегом, в омуте, гулко плеснула рыба.

Сергей зажмурил натруженные глаза и отложил в сторону ручные тисочки с зажатой в них крохотной пружиной. Глянул на догоравшие в закатном пламени облака, проворчал:

— Не работа — грех один. Ни матерьялу, ни инструменту...

— Ни харчей, — добавил Корнюха.

Он сидел напротив Сергея, только не как тот на стесанном сверху сосновом кряже, заменявшем лавку, а прямо на земле, по-бурятски поджав ноги, и острым, косо сточенным сапожным ножом отделывал начисто шейку берданочной ложи.

— За такую работу не стоит и хлебом кормить, — с усмешкой возразил Сергей. Усмехнулся он одними губами и как-то мельком. Глубоко запавшие серые глаза были серьезны. Видать, думал о чем-то совсем другом.

И Корнюха понимал это, но он устал молчать.

— Да его и нет, хлеба-то. В обед остатний съели.

— И про это говорил, — заметил Сергей и вроде поморщился.

Корнюха обиженно шмыгнул ядреным носом, насупился и еще проворнее заработал ножом.

— Да ты, брат, обидчивый, — сказал Сергей.

Корнюха промолчал.

Сергей встал, потянулся, разминая одеревеневшую от долгого сиденья спину, подошел к откосу берега.

Только узкая багровая полоска напоминала об ушедшем солнце. В речную долину заползали сумерки, вода потемнела и загустела. Частые заросли тальника на острове за протокой слились с темной грядой дальнего леса, и казалось, что никакого острова и нет, а лесистый коренной берег подымался сразу за неширокой протокой. Ясную тишину теплого вечера дробило чуть слышное журчанье быстро бегущей воды да временами короткий плеск срывающихся с подмытого берега комьев сухой земли.

Далекий выстрел прозвучал громко и близко.

— Винтовка, — сказал Сергей и оглянулся на Корнюху.

Тот вскочил и с ножом в руке, с ложею в другой подошел к Сергею.

— Ну-ка, давай наведем порядок, — сказал Сергей.

Высокий крытый сеном шалаш заслонен от реки таловыми и смородиновыми кустами. Сергей с ходу, проворно пригнувшись, шагнул в шалаш. Корнюхе такой маневр был не по росту, да и ловкости Сергеевой у него не было. Он прополз в шалаш на коленках.

Разобрали постель — пласт кошмы, под ней полкопны сена. Под постелью западня. Сергей спрыгнул в яму.

— Подавай!

У Корнюхи руки длинные. Стал на колени посередке между лазом и сложенной у стенки шалаша грудкой берданок и шомполок и закачался, как маятник. Склонился вправо, взял из грудки ружье, перехватил в другую руку и, склонясь влево, осторожно, прикладом вниз, в яму его. За ним второе, третье... последнее.

— Остатнее.

— Считал. Давай сумку и весь прибор!

Корнюха, не вставая с колен, выбрался из шалаша, собрал инструмент в сумку, протянул Сергею.

— Всё.

— Не всё. Ложу забыл.

— Я ее вечером доделаю.

— Не вовремя приспичило. Давай сюда!

Корнюха невразумительно проворчал что-то себе под нос, но ложу отдал.

Сергей выбрался из тайника, опустил западню. Разостлали постель, как было. Корнюха покатался по ней, чтобы примять разворошенное сено.

— Чудак ты, — сказал Сергей, видя, что парень хмуро отводит глаза в сторону. — Ружье найдут, легче отбрехаться. К тому же дело есть. Сходи сети перебери. А то что за рыбаки, коли рыбы в запасе нет.

— И эту поставить?

На кустах, за шалашом, развешена для просушки сеть. Понимающий человек, глянув на нее, сразу определит, что владелец сети не деревенщина, а мастеровой из заводской слободы. Вместо каменных, завернутых в бересто грузил, по низу сети проволочные кольца, вершков полутора в поперечнике.

— Поставь, — согласился Сергей, но тут же спохватился. — Не надо. Пущай висит. Она нам заместо паспорта.

Корнюха, не прекословя, достал из шалаша белую плетенку, сработанную из ошкуренных таловых прутьев. Провел по ней ладонью, счищая присохшие блестки рыбьей чешуи. И вдруг, отшвырнув корзину, побежал к берегу.

— Едут!

— Не ори! — одернул Сергей. — Еще не знамо, кто едет.

— Кому еще? Роман. Хлеба везет.

Лодка уже отделилась от темени острова, и видна была фигура гребца, стоя работавшего веслом.

— Это не Роман, — сказал Сергей.

И в ту же минуту донеслись хорошо слышные в привольной тишине слова развеселой частушки:

Мой миленочек пригожий,Только ростом маловат.Целоваться несподручно...

— Палаша! — закричал Корнюха, заглушая певунью.

А она продолжала также звонко и голосисто, с чуть приметным привизгом на верхах:

Поменяла я миленка,Выбрала высокого.Да самой не дотянуться,Что же тут хорошего.

— В твой огород камушек, — сказал Сергей.

Но Корнюха, не слушая его, побежал вдоль берега встречать лодку.

«Взметнулся... — подумал Сергей, — однако я за Палашкой ничего не примечал. Похоже, пустой номер у парня...»

И тут же вернулся к своим тревожным мыслям. Почему не Роман?.. Неспроста это. Девку пришлось посылать...

За кустами, где-то совсем близко, захохотала Палашка. Смех у нее задорный, рассыпчатый, словно горох по полу. А Корнюха бубнил что-то, видимо, оправдываясь.

«Ну девка! — усмехнулся Сергей. — На боку дыру вертит. Совсем стреножила парня».

Палашка показалась из-за кустов, степенно вышагивая, с длинным веслом на плече. Корнюха шел чуть позади с холщовой котомкой в руках.

Завидев Сергея, Палашка бросила весло и с разбегу кинулась на шею сродному брату.

— Ой, братка, соскучилась я по тебе. А уж Лиза-то! Только нас таится, а как одна, все плачет. И Кузька все донимает: где папаня?

— Ну ладно. Ты про дело сперва. Пошто Роман не приехал?

— Ой, братка, забрали его. Вчера увели в каталажку. А седни с утра по слободе рыщут. На дорогах постовые. Я по задам ушла. И то, кажись, заметили...

— По тебе стреляли?

Палашка дернула плечиком.

— Не знай. Мимо уха пролетела, не успела спросить. Пес ее знает... А дедушка Семен Денисыч велел тебе сказать, чтобы ехал седни в завод. Слышь, — она понизила голос, хотя, кроме их троих, на много верст кругом не было ни одной живой души, — партизаны должны подойти. Отряд... вот забыла, кажись Бурова...

— Бугрова, — поправил Сергей.

— Вот-вот, Бугрова. Семен Денисыч и велел: скажи ему, что надо ему быть в заводе. Только сказал, чтобы домой не ходил, а к нему прямо.

Лицо Сергея построжело.

— Лиза знает?

— Что ты, братка! Или я не понимаю! — обидчиво воскликнула Палашка. И тут же спросила с обычной живостью: — Сейчас поедете?

Сергей, чуть сдвинув рыжеватые брови, пристально посмотрел на Корнюху.

— Тебе, парень, однако, остаться надо.

— Сергей Прокопьич! — взмолился Корнюха. — Неужто я там не сгожусь! — рывком поднял двухаршинный сосновый кряж и с силой шваркнул его о землю.

Сергею и самому не хотелось обижать товарища.

— Опять же, оружие негоже без догляду бросать.

— Сергей Прокопьич, — еще жалобнее повторил Корнюха, хотя уже понял, что не хватит совести у Сергея оставить его здесь, — кто станет в пустом шалаше шариться!

— Да и ветка[2] троих не подымет, — продолжал Сергей, сам прикидывая, сколько времени займет двойная переправа.

— Подымет! — сказала Палашка решительно.

Корнюха готов был ей в ноги пасть.

— Ну, коли так, тогда уху варить! — распорядился Сергей. — С пустым брюхом в дорогу скучно. Хлеба-то привезла?

— А то нет, — с достоинством ответила Палашка и ткнула в бок повеселевшего Корнюху: — Ну, рыбак, где твоя рыба?

— Рыба будет! — Корнюха подхватил с земли плетенку, подбросил ее вверх, поймал на лету и, вконец осмелев, кивнул Палашке:

— Пошли!

— Сети все сыми, — сказал вдогонку Сергей.

Корнюха обернулся.

— Поди, в одной на уху достанет.

— Сколь уж там будет. А сыми все!

— Там и развесить? — спросил Корнюха.

— Сюда неси.

Корнюха хотел еще что-то сказать, но понял: не зря заставляют его тащить мокрые сети, — и согласно мотнул головой. Шагнул к Палашке, намереваясь обнять ее, но она, прыснув, увернулась и побежала от него.

— Чего кинулась? Не там сети-то! — рассердился Корнюха.

— А ты не балуй!

Но, видно, не очень она боялась его. Подошла и усмехнулась:

— Чего встал-то? Пошли!

В одиночестве легче собраться с мыслями... А мысли разбегаются надвое. И не знает Сергей, то ли радоваться вестям, привезенным Палашкой, то ли тревожиться...

Партизаны подходят... стало быть добрался до них Санька Перевалов. Насилу дождались... Да, видно, не одни мы ждем. И господин штабс-капитан дознался. Романа-то забрали. Может, и не одного... Хорошо, что старик известил... Рана уже поджила. Плясать еще нельзя, а ходить можно...