Владимир Коротких - Броневержец Страница 10

Ответная Лехина речь была краткой и неподготовленной, от того, вероятно, малоубедительной и не очень дипломатичной. Лежа на спине, он оперся на локти, подогнул ноги и некорректно, как бы между прочим, в раздумьях, заметил:

— Ну и деби-и-и-ил! — напрочь презрев, таким образом, уставные правила субординации между начальником и подчиненным.

Пругин, сжав побелевшие от напряжения кулачищи, заорал:

— Че-е-е?! — и снова двинулся на Леху. — Че, че-е-е-е?!

Глядя на его тяжеленные колотушки, Леха почему-то мгновенно вспомнил обложку детского журнала «Умелые руки» и сразу смекнул, что, скорее всего, он на этом свете еще поживет, но здоровье у него скоро будет уже не то, что раньше. Он вскочил с противогазной кучи и стал медленно отступать внутрь склада.

— Че-е-е?! — бешено орал Пругин, следуя за Лехой, примеряя дистанцию для решающего удара.

Склад был небольшим, поэтому Лехино отступление скоро закончилось, когда он уперся ягодицами в стоящий позади стеллаж.

— Ну, пи…ц, щас покалечит! — мелькнула еще одна вполне обоснованная догадка в его гудящем после щедрой затрещины мозгу.

Он пятился вдоль стеллажа, пока не ткнулся ногой в стоящую у боковой стены канистру. Она была старая, сильно ржавая и пустая. Прикинув, как пробраться к двери, Леха схватил канистру за ручку и с отчаянной силой швырнул в Пругина. Но что тому быку удар какой-то там пустой канистрой? К тому же канистра в Пругина и не попала. Описав в воздухе дугу, она просвистела рядом с его мощным черепом и ударилась об острый угол другого стеллажа. От сильного удара проржавевшая горловина отвалилась, корпус канистры лопнул по шву, и она рикошетом приземлилась в цепкие объятия Пругина, заслонив на секунду его свирепую физиономию. Неожиданно из поврежденной канистры на лицо и грудь Пругина с паром, как джинн из бутылки, выплеснулась какая-то прозрачная жидкость, щедро умыв его и намочив одежду.

— Керосин, что ли? — нервно подумал Леха, нацеливаясь на выход. Он был уверен, что канистра пуста. Но в этой неизвестной жидкости, как оказалось, были одновременно и его спасение от увечий, и последующие большие неприятности.

В канистре находилась пара литров хлорпикрина — сжиженного слезоточивого газа, который использовался для проверки правильности подбора противогазов на тренировках личного состава по защите от оружия массового поражения.

Пругин, в ярости дышавший, как трехступенчатый компрессор, сразу хорошо втянул в себя этих спасительных для Лехи испарений, выронил канистру и с ревом: «А-а-а-а!!! Сука-а-а-а!!!» — схватившись за лицо, выбежал из склада.

Леха сразу почувствовал резкую вонь, першение в горле, жжение кожи и слезы в глазах. Он задержал дыхание, выбежал на свежий воздух, остановившись шагах в двадцати от входа в склад, где громко орал, блевал и исходил слезами Пругин, пытаясь с суетливо неумелой помощью Засохина сорвать с себя облитую химическим реактивом одежду.

На дикий рев быстро сбежались почти все, кто был в это время в части. Дело само собой приняло огласку и совершенно нехороший оборот. Леха стоял в стороне и объяснял ситуацию дежурному по части, потирая ладонью красную горящую от оплеухи щеку.

В этот же день Пругина увезли в госпиталь на санитарном «уазике», где он лечился около месяца с диагнозом легкого повреждения кожи лица и химического ожога верхних дыхательных путей.

На следующее утро Леха под диктовку командира батальона писал рапорт о том, что произошел несчастный случай. Якобы канистра, стоявшая на верхней полке стеллажа, случайно упала и облила майора Пругина, который вместе с Лехой проводил осмотр запчастей для определения возможности их дальнейшего использования. Пругин в госпитале написал то же самое. Но положение для Лехи было нехорошим и стало еще более скверным, когда Люба, жена Пругина, собрала вещи и уехала от него в неизвестном направлении, покинув навсегда уютный военный городок.

Невиноватый Леха сразу оказался в роли похотливого разлучника и форменной сволочи. Ситуация подогревалось в этом отношении еще и злой брехней капитана Засохина. Ясно было Лехе, что жизнь на этом отрезке у него внезапно не задалась. Окружающие, хорошо знавшие психопатические черты характера Пругина, казалось, смотрели на Леху теперь даже с каким-то странным, повышенным уважением, но одновременно и с долей укоризны, вероятно, принимая за чистую монету сплетни Засохина. Только Яша, хорошо знавший Леху и понимавший суть произошедшего, оставался по-прежнему к нему искренне добр и участлив.

По возвращении из Ленинграда Яша радостно сообщил, что его жена в положении и теперь счастливые молодожены с нетерпением ожидают появления на свет наследника. А когда вечером они выпивали дома за Яшину семью, то с несвойственной ему резкостью Яша предложил немедля отловить Засохина и тут же разбить его брехливую харю в кровь. Но Леха отговорил своего друга от этого хотя нужного, но неподходящего в данной ситуации дела.

Прошло время, вернулся из госпиталя Пругин. Он не замечал Леху, демонстративно отворачиваясь от него, когда здоровался с офицерами. Точно так же, естественно, поступал и Засохин.

В середине декабря Засохин зашел к Лехе в мастерскую и снисходительно сквозь зубы процедил:

— Подал бы ты, Шашкин, рапорт о переводе. Все равно тебе здесь не служить.

Леха молчал. Он и сам уже думал об этом, но сначала все же хотел посоветоваться с начальником штаба.

Засохин смотрел на него в упор. Леха молча стоял, опираясь рукой на верстак.

— Ну так что? — допытывался Засохин. — Подашь?

— Подам — кивнул Леха. Он посмотрел на довольную улыбку, проступившую на лице Засохина, и снова утвердительно кивнул: — Конечно, подам, хрен тебе на галстук и две жопы на манто!

Что такое манто, Леха точно не знал, но прозвучало красиво, как стих.

Засохин взбесился:

— Ты как со старшим по званию говоришь, салага!

Леха выпучил глаза и, как это бывало с ним в редкие скорбные минуты, со злостью выпалил:

— Я тебе еще и умывальник щас расколю! Все равно никого нет! А завтра опять рапорта про несчастный случай напишем, и все! — Он провел ладонью по замасленному грязному верстаку, а затем всей пятерней по кителю Засохина, оставив на нем жирный черный отпечаток. Тот, видя не лучшие перемены в подчиненном сослуживце, мгновенно выбежал из мастерской, но никому, против Лехиного ожидания, жаловаться не стал.

Опять нудно потянулось время. Лехе казалось, что оно буксовало, как изношенное автомобильное сцепление. Как будто не подчиняясь больше стрелкам часов, оно бежало не вперед, в светлое будущее, а виляло зигзагами из стороны в сторону в полоне тоски и уныния, зажатое тесными рамками автомастерской. Лехина проблема приобрела для него всепоглощающий характер, заполонив собой всю Вселенную, которая теперь для него умещалась в периметре батальонного забора.

Встречали Новый 1980-й год. Встречали по ранее заведенному порядку. Леха в веселье не участвовал, потому что в новогоднюю ночь сам напросился в наряд помощником дежурного по части.

В клубе играла музыка. Леха прохаживался возле штаба, курил, внимательно рассматривая четкие отпечатки своих сапог на падающем снегу. Внезапно подступившее ощущение одинокости давило в груди и вызывало раздражение. Пытаясь отвлечься от грустных мыслей, он пулял окурки далеко на плац, пренебрегая правилами соблюдения чистоты, каждый раз стараясь установить рекорд полета на дальность. Огоньки недокуренных сигарет выписывали в воздухе яркие дуги и, падая, исчезали внутри свежего снежного покрова.

«Прям как я — думал Леха. — Сначала хорошо, ярко крутнулся, а потом шлепнулся и зашипел. Теперь вот паленым воняю. Че теперь делать? А хрен его знает, чего! Переводиться отсюда надо! Или все же рогом упереться? Надо подумать. Хорошо подумать, не торопясь, все по полочкам…»

Однако не пришлось Лехе в этот раз особенно ни раскладывать, ни анализировать. Повод для принятия решения неожиданно нашелся сам собой.

Через несколько дней после праздника в батальон пришла важнейшая новость государственнейшего масштаба, мгновенно ставшая темой всеобщего обсуждения.

Январский день выдался морозным. Воздух был как-то по-особенному свеж и прозрачен. Сугробы на спортивном городке после выпавшего ночью снега играли на солнце золотистыми чешуйками.

В этот день утреннее построение комбат начал не совсем обычно. Личный состав батальона уже стоял в строю, но подполковник Славкин не торопился с постановкой задачи, продолжая что-то обсуждать перед строем с замполитом батальона. Наконец замполит занял свое место в строю, и комбат с заметным волнением торжественно и серьезно объявил всему личному составу о том, что Родина, неукоснительно выполняя взятые на себя международные обязательства и выполняя свой интернациональный долг, по просьбе братского афганского народа ввела на территорию Республики Афганистан ограниченный контингент советских войск для защиты завоеваний Апрельской революции.