Александр Чуксин - Однополчане Страница 10

— Куда?

— К моим родным. Отец и мать у меня в Смоленске. К утру вернемся.

— Пойдем. Все равно спать не буду.

Колосков снял парашют, расправил реглан, и они зашагали к командному пункту. Здесь друзья узнали, что завтра личный состав полка сдает оставшиеся самолеты и на автомашинах уезжает на тыловой завод получать новые бомбардировщики.

В полночь Колосков и Пряхин подошли к Смоленску.

— Вот он, родной город, — проговорил Пряхин, и в голосе его прозвучало затаенное волнение. — Давай постоим на мосту, покурим.

Колосков молча кивнул головой. Старинный русский город лежал перед ними, темный, настороженный. Слышался лязг гусениц, звон мостовой под тяжелыми танками. По мосту проехала большая колонна автомашин. Они ползли, не зажигая фар.

Яков искоса поглядел на Пряхина и вдруг представил, что и он вот так же стоит в своем родном городе, который через несколько дней, может быть, займут враги. Нет, Смоленск должен стать последним рубежом. И станет. Яков убеждал себя в этом и верил, потому что хотел верить.

Маленький домик Пряхиных притулился внизу, около моста. Когда подошли к нему, Яков предложил:

— Я подожду здесь, так будет лучше, а ты иди.

Дверь Пряхину открыла мать. Всхлипнула, припала к его груди.

— Мы-то с отцом ждали, ждали… — шептала она, потом, плача, крикнула в другую комнату:

— Петруша пришел. Радость-то какая! А Лена вчера забегала, уехала, горемышная, в Сибирь…

— Я зашел на минутку. Вы-то все здоровы?

Из второй комнаты вышел отец — невысокого роста, крепкий старик. Расцеловались.

— Значит, отходите? — спросил он немного погодя. — Да, временно… поверь, — виновато ответил Петр.

— Я-то, сынок, верю, а вот уйдете — не все поверят. Да ладно. Ты не беспокойся, все в порядке будет. Я вот берданку привожу в порядок. Пригодится. Сами привыкли хозяйничать, в лакеи не наймемся.

— Правильно, отец, — подтвердил Пряхин.

— Ты там, Петро, смотри, все по совести делай и себя береги. Один ты у нас. Жену не забывай, хорошая она у тебя.

…Мать и отец проводили Пряхина до моста, и, пока сын не скрылся в темноте, они всё смотрели и смотрели ему вслед.

На рассвете колонна автомашин вошла в большое село Поречье. Колосков с Пряхиным сидели в кузове последней машины. Вдруг они увидели впереди себя высокого старика. Он стоял на пыльной дороге, широко расставив ноги. Шофер резко затормозил машину.

— Не пущу! — кричал старик. — Стыда нет, куда отступаете?

На машине все притихли. Яков выскочил из кузова, подбежал к старику.

— Прости нас, дедушка, — взволнованно заговорил он. — Воевать нечем, техники нет. За самолетами едем.

— А мы как же?

— Мы вернемся, отец, слышишь! — Колосков обнял старика, поцеловал, — Жди! Вернемся! — он вскочил в кузов. Машина тронулась. Старик стоял на обочине и смотрел ей вслед.

— Эх, Петр Степанович, — скрипнул зубами Яков. — До чего жаль стариков наших. Вчера твои родители, сегодня этот дед. В каком долгу мы перед ними неоплатном!

— Да, тяжело, Яша. А насчет того, что неоплатно, неправ ты. Отплатим. И очень скоро.

Яков смотрел на уходящую из-под колес дорогу, и фигура старика, одиноко стоящего на обочине, никак не шла из головы. Много времени спустя, когда было очень трудно, вспоминал он эту горестную фигуру. И, направляя свой самолет навстречу врагу, он шептал сквозь стиснутые зубы: «И за тебя, отец, в счет долга!»

Двадцать второго августа Колосков в своем дневнике записал: «Сегодня у нас был торжественный день. Командир перед строем полка прочитал Указ правительства о награждении наших летчиков и штурманов. Тридцать два человека удостоены высокой правительственной награды. Награждены боевыми орденами командир и комиссар полка, Дружинин, Кочубей, Пряхин, Борис и я.

— Завтра, — сказал командир, — полк на новой материальной части вылетает на Юго-Западный фронт».

Колосков подрулил самолет к вишенкам, выключил мотор и вылез из кабины. Около домика, утопающего в густом саду, его нагнал Банников.

— Что нового?

— Был над Днепром, бомбил переправу, — коротко ответил Яков и хотел было пройти на КП.

— Что-то ты, Яша, в последнее время избегаешь меня. Давай напрямки — в чем дело?

— Нет, Борис; тебе кажется, — поспешно ответил Яков. — Да и не до разговоров сейчас. Сам знаешь — день и ночь в воздухе. — И тут же круто повернул разговор: — Когда летите?

— Сейчас, с Дружининым.

— Смотри, Борис, осторожнее. Днепропетровск сильно охраняется немецкими зенитками.

— Ничего, обойдется. Да, тебе вот письмо. А мне опять ничего. Что с моими? В последнее время мне все Валюшка снится.

Колосков молчал.

— Ладно, я пошел.

Колосков смотрел ему вслед. «Вернуть, рассказать? Нет, перед полетом нельзя. Страшно подумать, что с Борисом будет. Нельзя надежды его лишать. И потом, может, все обойдется. Зоя поправится…»

Машинально развернул письмо. От мамы! «Дорогой, любимый сынок! — писала она. — Прочитала о тебе в газете. От всего материнского сердца горжусь тобою, мой родной., Умоляю тебя, Яшенька, пуще прежнего береги себя! О нас не беспокойся. Отец днюет и ночует на шахте. Днями и я пойду, не хватает рабочих рук, да и стыдно в такое время сидеть дома. Как хочется поглядеть на тебя, ведь больше года не видела. Пиши нам почаще, каждая весточка от тебя для нас с отцом счастье. Продолжай, родной, и дальше так бить ворога, проклятого душегуба, постарайся со своими друзьями его за Днепр не пускать, и так горя много. Да спасет тебя от дурной пули моя материнская любовь. Твоя мать Анна Матвеевна Колоскова».

— Мама, милая, хорошая мама… — шептал Яков.

На посадочном поле несколько раз зажигались и тухли фонари. С земли подавали условный знак своим летчикам. Яков прошелся по стоянке, подошел к группе летчиков и техников, которые сидели около самолетов в ожидании команды на вылет. Среди них много новых. Некоторых Яков уже знал. Вот неразлучные друзья — летчик Назаров и невысокий, подвижной штурман Пылаев. Всегда вместе! И в воздухе, и на земле. Яков подсел к ним, закурил. Подошел комиссар Чугунов.

— Что-то долго наших нет, — тихо проговорил он.

— Да, на земле время тянется бесконечно, — ответил Колосков.

— Тебе хорошо, ты почти весь день в воздухе, а нам, техникам, каково? Ждешь и ждешь, — вздохнул Исаев.

Пылаев неловко поднялся а парашюта, переступил с ноги на ногу и, посмотрев куда-то вдаль, тихо бросил:

— А вдруг… вдруг наши не прилетят сегодня, тогда как же?

Назаров удивленно приподнял подбородок.

— Пошел жалобить, — сердито буркнул он. — Не всем погибать.

— Через одного? — съязвил Пылаев.

Комиссар зорко взглянул на молодого летчика, потом на Пылаева.

— Вы напрасно о смерти подумали. Ну ее… Нам надо жить, — он заговорил медленно, словно отбирал слова: — Конечно, каждый полет без риска не обходится. Но, поверьте, можно всю войну пролетать и невредимым остаться.

— Может, я не то сказал, — чуть слышно проговорил Пылаев. — Но долго что-то не летят самолеты.

— Прилетят.

Ночь входила в свои права, на темном небе ярко вспыхивали звезды, а самолеты все не летели.

— Тяжело будет садиться, — комиссар встал, приказал: — Исаев, идите на окраину аэродрома, захватите два фонаря. Как появятся наши, зажгете их, поднимете вверх.

Полеты ночью усложнялись прежде всего близостью линии фронта. Немецкие самолеты в любую минуту могли засечь аэродром и сбросить бомбы.

Подошел парторг Пряхин, раздал отпечатанные на машинке сообщения Совинформбюро и, обращаясь к Чугунову, сказал:

— Товарищ комиссар, у меня сегодня в, первой эскадрилье беседа с молодыми коммунистами, я там и заночую.

Перекинув через плечо планшет с газетами, он напрямик, по зеленому полю аэродрома пошел к селу.

— Хороший у нас парторг, — проговорил Исаев.

— Да, настоящий человек, — с гордостью ответил комиссар.

Донесся гул моторов и тут же моментально погас. Потом возник вновь.

— Наши, товарищ комиссар! Ей-богу, моя машина! — закричал Колосков.

— По местам! — скомандовал Чугунов и торопливо пошел к посадочному знаку.

В эту ночь все машины вернулись с боевого задания.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Для Николая Назарова и Василия Пылаева сегодняшний день знаменателен — они идут в первый полет. Пока техники готовят машину, Назаров послал штурмана на КП уточнить линию фронта, а сам направился к саду. Открыв калитку, Николай остановился, постоял несколько минут в нерешительности. Потом быстро осмотрелся по сторонам и свернул к небольшому домику, скрытому в густо разросшихся вишневых деревьях.

— С добрым утром! — сказал он, заглядывая в раскрытое окно.